Сильнейшим ударом была смерть сына, который был убит, при исполнении служебных обязанностей чуть больше года назад, в возрасте тридцати двух лет. Ужасно, когда человек переживает своего ребенка.

Эдуардо хотел, чтобы они были с ним снова. Это было очень частым желанием, и понимание того факта, что оно никогда не сбудется, обычно приводило его в депрессивное настроение, от которого потом весьма трудно было избавиться. Но были и хорошие случаи, когда он страстно желая увидеть сына и жену, погружался в ностальгический туман, переживая заново самые приятные дни их прошедшей жизни, и не впадал при этом в депрессию.

На этот раз, однако, знакомое желание увидеть родных не успело окончательно оформиться в его голове, — его необъяснимо охватил ужас. Холодный ветер, казалось, просвистел снизу в верх по всему позвоночнику, как будто тот был пустой трубой.

Обернувшись, он был готов встретиться глазами с кем-то, кто стоит у него за спиной. Но за спиной никого не было.

Небо стало полностью голубым, последние облака ускользнули за северный горизонт, и воздух был теплей, чем когда-либо с осени. Но, тем не менее, внутренний холод заставил Эдуардо раскатать рукава, застегнуть манжеты. Когда же он снова посмотрел на надгробия, то воображение внезапно заполнилось неприятными образами Томми и Маргариты, какие они должно быть сейчас в своих гробах: гниющие, изъеденные червями, пустые глазницы, кости. Он непроизвольно задрожал и его охватила абсолютная уверенность, что земля перед гранитными глыбами вот-вот зашевелится и осядет, их руки вынырнут из осыпающейся почвы и начнут яростно отгребать ее в сторону, появятся их лица, их безглазые лица…

Он отшатнулся от могил и отступил на несколько шагов, но не побежал — был слишком стар, чтобы верить в оживающих мертвецов или в призраков.

Прошлогодняя трава и оттаявшая под весенним солнцем земля не шевелились. А через некоторое время он и перестал ожидать, что зашевелятся.

Снова взяв себя в руки, старик прошел между каменными столбиками вон с кладбища. Всю дорогу к дому ему хотелось резко обернуться и поглядеть, что у него за спиной. Но этого он не сделал.

Вошел в дом с черного хода и запер за собой дверь. Обычно он никогда не запирал дверей. Хотя настало время обеда, аппетита не было. Вместо того чтобы готовить еду, он открыл бутылку «Короны». Три бутылки в день — его обычная норма. Бывали дни, когда не пил вовсе, хотя не в последнее время. С недавних пор, забывая про свою норму, он осушал более трех бутылок за день. А в некоторые дни — значительно больше.

Чуть позже полудня, когда Эдуардо сидел в кресле гостиной, пытаясь прочесть Томаса Вулфа [26] и потягивая третью бутылку пива, он вдруг понял, пережитое на кладбище было предупреждением. Предчувствием. Но предчувствием чего?

Апрель миновал, феномен в лесу больше не повторялся, но Эдуардо стал более, а не менее, напряженным. Он обратил внимание на то, что каждое из предыдущих событий происходило, когда луна была в одной и той же фазе — в первой четверти. Лунный цикл может не иметь никакого отношения к этим необычным событиям, но может быть календарем, по которому их можно предвидеть.

Начиная с ночи первого мая, которая уже могла похвастаться кусочком новолуния, он спал полностью одетым. Пистолет в кобуре из мягкой кожи лежал на ночном столике. Рядом был плеер с наушниками и уже вставленным диском «Сердце Червяка». Двенадцатизарядный ремингтоновский дробовик лежал под кроватью, готовый к бою. Оставалось только протянуть к нему руку. Видеокамера была снабжена новыми батареями и чистой кассетой: Эдуардо приготовился действовать быстро.

Он спал урывками, но ночь прошла без инцидентов.

По правде говоря, он не слишком ожидал неприятностей до раннего утра четвертого мая.

Конечно, странный спектакль мог вообще больше не повториться. Он очень надеялся, что не станет его зрителем снова. Но, однако, сердце чувствовало то, чего не мог принять целиком его мозг: значительные события уже начались, они только набирают силу, и он не может избежать участия в них, как осужденный в кандалах не может избежать петли или гильотины.

Его расчеты оказались не совсем верными.

Второго мая он лег спать рано из-за того, что ему не удалось хорошо выспаться предыдущей ночью, и был разбужен после полуночи, в первые минуты третьего мая, всеми этими зловещими и ритмичными пульсациями.

Звук был не громче, чем в прошлый раз, но волна давления, которая сопровождала каждое биение пульсации, была раза в полтора мощнее, чем что-либо, что он переживал до сих пор. Дом сотрясался до основания, кресло-качалка в углу стремительно раскачивалось по дуге взад-вперед, как сверхактивный призрак, который впал в сверхчеловеческую ярость, а одна из картин свалилась со стены и с грохотом обрушилась на пол.

К тому времени, когда Эдуардо включил свет, откинул одеяло и встал с кровати, он обнаружил, что незаметно для себя погрузился в состояние полутранса, схожее с тем, которое захватило его в прошлом месяце. Если он поддастся этому целиком, то опять ослепнет и покинет дом, даже не помня, как сделал первый шаг от кровати.

Он схватил плеер, натянул наушники на голову и нажал кнопку. — Музыка «Сердца Червяка» хлынула в уши.

Было подозрение, что неземной дрожащий звук действует на особой частоте с естественным гипнотическим воздействием. Если так, то месмерические звуки, приводящие в этот транс, нужно блокировать подходящим хаотическим шумом.

Старик повышал громкость воя «Сердца Червяка» до тех пор, пока не перестал слышать низкочастотные звуки, а следовательно и лежащие в их основе электронные колебания перестали на него действовать. Он был уверен, что его барабанным перепонкам грозит опасность лопнуть, однако, вой хэви-металлической группы помог стряхнуть транс, прежде чем он полностью попал под его влияние.

Он все еще чувствовал волны давления, проходящие через него и видел их воздействие на предметы вокруг. Однако, как он и подозревал, только звук сам по себе вызывал в нем реакцию кролика перед удавом, заглушив его, он был в безопасности.

Прикрепив плеер к поясу, чтобы не держать его в руках, Эдуардо пристегнул к бедру кобуру с пистолетом. Потом извлек дробовик из-под кровати, повесил его на ремень через плечо, ухватил видеокамеру и поспешил вниз, наружу.

Ночь была холодной.

Сверкала половина диска луны.

Свет, исходящий от группы деревьев и от земли на опушке леса, был уже кроваво-красным, безо всякой янтарности.

Встав на крыльце, Эдуардо заснял жуткое свечение с расстояния. Он делал различные панорамные кадры, чтобы показать в перспективе и весь ландшафт.

Затем в азарте сбежал по ступенькам и поспешил через коричневую лужайку во дворе в поле. Он боялся, что феномен продлится меньше, чем в прошлом месяце, так как второе происшествие было короче, но интенсивней первого.

Он дважды задерживался посреди луга на несколько секунд, чтобы заснять все с иного расстояния. Настороженно остановившись в десяти метрах от центра сверхъестественного сияния, забеспокоился, а возьмет ли камера что-нибудь или пленка окажется засвеченной из-за невыносимой яркости?

Холодный огонь яростно пылал и было ясно, что вырывается он из какого-то совсем иного места, или времени, или измерения.

Волна давления ударила Эдуардо. Теперь она была гораздо жестче чем штормовой прибой и раскачивала его с такой силой, что ему потребовались большие усилия, чтобы сохранить равновесие.

Снова он ощутил, как нечто пытается освободиться от пут, пробиться, вырваться из границ и родиться, придя уже вполне развитым в этот мир.

Апокалиптический вой «Сердца Червяка» был идеальным аккомпанементом для всей сцены. Грубый, как кувалда, вибрирующий, атональный, гимн животных потребностей, освобождающий человека от всех ограничений. Это была мрачно-ликующая музыка Судного дня.

Низкочастотные звуки, а следовательно и лежащие в их основе электронные колебания, должно быть, возросли в соответствии с яркостью света и повысившейся силой давления волн. Он снова начал их слышать, понял, что его опять что-то манит, и еще повысил громкость «Сердца Червяка».