– Сыграй же нам, Саттар! – просит охотника мальчишка Бели. Его слова подхватывает общий слаженный гул.

Когда слышу музыку, не веря озираюсь по сторонам. Мои уши ласкает мелодия, не похожая ни на пение птиц, ни на волчий тоскующий вой. Никак не понять мне, как эта дощечка из мертвого дерева способна издавать звуки, сливающиеся в столь прекрасную песню. Саттар трепетно держит деревяшку в руках, и под его пальцами рождается творение, какого не знала прежде я никогда.

Поистине чудесно!

Мелодия обрывается. Сама я будто бы пробуждаюсь от наваждения и замечаю, что в лагере, кроме меня, музыканта и Ильяса, все спят. И воздух уже не полон чарующих звуков, а раздирается от дружного, слаженного мужского храпа.

– Торопиться нужно, пока норт отошел, – тихо говорит Ильяс. Тогда становится ясным мне, что Таррума среди спящих нет. Какой не была бы магия Сата, но не смогла она бы подействовать на сильного и уверенного в себе господина.

– Лия… Не мог сказать тебе этого раньше, но мне жаль, что все так вышло, – говорит мне охотник. Хоть и не злюсь на него, но признание слышать мне довольно приятно.

Но торопиться стоит, чтобы сбежать. Пока нет норта, пока он не успел окатить меня холодом своих глаз. Немного нужно, чтобы вернуться к своей семье, увидеть Китана, воротить жизнь на круги своя.

– Еще можно передумать, – неуверенно произносит Ильяс, беря в руки топор Тоша. Он не желает причинять мне боли, хоть и не мягок и всякого успел повидать. Но я непреклонна. Не могу позволить себе уйти, ведомая врагами своими на юг.

– Нет, – также тихо говорю я, уверенно кладя свою руку.

– Красивый же голос у тебя, волчица, – зачем-то говорит мужчина, занося топор.

Моя рука лежит на полене, и все пальцы сжаты в кулак. Только один, тот, на котором нежеланный подарок Норта – кольцо, лежит на дереве прямо, готовый выдержать тяжелый удар. Боли я не боюсь. В Айсбенге я научилась ее не страшиться.

Лезвие топора пронзает воздух со свистом – таким леденящим звуком, сродни ветру, завывающему в айсбенских лесах. Это длится мгновение, но, кажется, вечность. Вижу, как отвернулся Саттар, смотря на небо, скрытое пеленой облаков. Слежу, как кусок металла, серебрящийся в лунном свете, танцуя, опускается, готовый легко рассечь мой палец. 

Всего миг, но какой долгий.

Появляется Таррум – бесшумный, что хищник, подбирающийся к жертве. С подветренной стороны, как зверь, скрывающий свой дух. Но даже если и так, за время, проведенное в человеческом лагере, я поняла, что люди, чужаки, пришедшие с кобринских земель, научились свой запах скрывать.

Пройдя там, где редко бывает мой брат, они надеялись, что мы, звери, знающие каждый прутик, лежащий на нашей земле, не обнаружим когда-нибудь их присутствия.

Они ошибались. Даже, если б не почувствовали их мерзкого человечьего духа, мы, волки, все равно нашли бы следы чужаков. Только Тарруму это было неведомо. Он свято верил, что его колдовство может обуздать чувствительный волчий нюх. Ларре думал, достаточно будет того, чтоб уйти людям скрытыми от моей стаи.

И все же я попалась к ним случайно. Так вышло, и норт вдруг отчего-то уверился, что я могу оказаться полезной его величеству, не знающему отказа.

И даже сейчас он против того, что я могу сказать ему «нет».

Раздается глухой звук. Это топор в твердых руках Ильяса вдруг стал непослушным под взглядом темных глаз норта. Вместо того, чтобы отсечь мой палец, лезвие пронзает дерево, на котором он лежит. Перед колдовством одного человека бессильна теплая, почти горячая магия Ильяса и Сата, не в силах дать отпор и то спокойное, холодное волшебство, что дремлет в моей крови.

А могущество норта почти что сминает. Вижу, как бледнеет Ильяс, наблюдая, как топор вдруг стал строптивым в его руках. Потом они оба, и Ильяс, и Саттар, смотрят на колдуна. И так, в упор, смотреть им никак нельзя. Кожа становится их белой, словно айсбенский снег, почти обескровленной. Ощущая слабость, впервые поймавшие меня люди, обессиленные, оседают на землю.

И даже странно как-то – мне их жаль. Никогда не чувствовала жалости. Презренное чувство.

На иного я бы напала, не раздумывая бросилась бы, кусая, вперед. Но этого противника мне не одолеть. Его сила такая, что даже я, даану, не могу ее не признать.

Страшный человек ты, Ларре. И эту битву с тобой я, еще не начав, проиграла.

– Я ожидал, что ты покажешь клыки, – признается Таррум, – Но что мои люди ослушаться могут, помогая тебе… Немыслимо!

Ты удивлен, Ларре? Не видишь, что верные тебе и те понимают, что в Кобрине волчице нет места. Надев на меня женское платье, ты не сделаешь меня человеком.

Он подходит ко мне так близко, что ощущаю холод от его кожи. На ресницах его осели снежинки, а сам он похож на ледяную скульптуру. Мне хочется сделать шаг назад, но я борюсь с этим чувством.

Мужчина смотрит мне прямо в глаза. Это вызов. Но я не могу его встретить, говорю себе «не сейчас», опуская лицо. Он стоит, ощетинившись. Так зол, что, кажется, по-звериному зарычит.

И я слышу рык. Но не его, Ларре. Это рычание сейчас милее мне музыки Саттара и не может не ласкать слух. Счастье по венам разливается теплой волной. «Я здесь, – говорит зверь, – Я помогу тебе».

За спиной чужака стоит серебристо-серый волк. Дон моей стаи. Китан.

Темные глаза Ларре вдруг сверкают во тьме. Он берется за кенар, весящий на поясе. Я выхватываю из ослабевших рук Ильяса древко топара. Таррум бросает Саттару:

– Буди. Живо!

В тот же миг волк нападает. Зажатый между мной и моей парой, норт вынужден повернуться ко мне спиной. Я заношу топор для удара, но сзади кто-то наваливается на меня и валит на землю. Чую, что Ильяс. И теперь он прижимает меня к земле, а под весом тела мужчины вывернуться мне нелегко. Снег всюду: за шиворотом и даже во рту. Змеей извиваюсь, пытаясь избавиться от тяжелой ноши, но айвинец сдаваться мне не желает. Напрямую пойти против своего господина Ильяс ни за что не решится.

Но он слаб. Спасибо за это Ларре, постарался. Мне удается ударить противника, а после – скинуть его с себя.

Китан сражается с Таррумом. Блестит клинок норта, едва не коснувшись шеи моего волка. Но Кит быстрее. Он то отступает, то нападает снова, изнуряя соперника и выискивая его слабые места. Жаль только это непросто. Пробыв в плену у Ларре, я начала сомневаться, что они у него есть.

Но все же у норта кровоточит плечо – левое, а кенар у него лежит в правой. У моего дона тоже есть рана, зияющая на боку. Они кружат друг против друга – свирепый волк и опытный воин. Каждый не готов уступить.

Когда просыпается лагерь от дурманящих, насланных снов, появляются остальные волки. Не медля, они тут же нападают и встречают достойный отпор. Люди, заспанные, хватаются за оружие, а волки бросаются на них, целясь в тонкие шеи, не защищенные от их острых зубов.

Пытаюсь помочь своей семье в этой битве, а это не так уж и просто – в непривычном-то, человеческом теле. Рублю топором, но для бывалых вояк я – лишь помеха, назойливая, докучная, от которой нужно лишь отмахнуться рукой. И все же я радуюсь, если удается отвлечь кого-нибудь из врагов от прыжка волков на его спину.

Прежде всего, мне стоит подобраться к норту. Китан силен, но против чужака выстоять тоже не столь просто. И все же, если удастся одолеть вожака – победу можно отпраздновать над всей стаей. Даже для людей этот закон непреклонен.

Я снова вижу их – черную и серебристую тень. Человек сражается против хозяина этих земель – волка. Рядом с нортом кружится вьюга, покорная его несгибаемой воле. Таррум – чужак, колдовством подчиняющий неистовый Айсбенг.

– Отзывай своих волков, дон, – не просит, приказывает мужчина.

«Нет», – упрямо отвечает зверь, подбираясь, чтобы снова напасть на врага. В глазах Китана неистово пляшет огонь, что погасит лишь гибель противника или смерть, унесшая силу его самого. Эта схватка бешенная и тяжелая, и кажется, что нет ей конца. И даже пусть норт откажется от меня, трофея, добытого средь северных льдов, не сможет это унять буйство пламени, поселившегося в доне айсбенских волков. Вот только ярость моего волка слепит, а ошибка, пусть даже одна, может жалить очень уж страшно.