– Я знаю про кольцо, Лия. Если вздумаешь избавиться от него таким способом, рискуешь потерять достаточно крови. А даже капли ее достаточно, чтобы норт тебя снова нашел. И тогда… и тогда он не будет милостив.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Будто в Кобрине меня ждет лучшая доля. Будто Таррум вправе иметь надо мной власть. Пусть умру, попытавшись. Все равно я мертва с тех пор, как вышла на ту поляну.

– Упрямица… Вот же дикарка, все равно сбежишь. Эх, Лия… Сгинешь же, – вторит Ильяс моим нерадостным мыслям, – Я попытаюсь тебе помочь. Удивлена? Не место тебе будет в Кобрине, только беду накличешь. Хоть выглядишь по-людски, все равно не обманешь – звериное нутро превыше. Я знаю, что ты понимаешь меня. Играть ты в лесу не привыкла, и ложь мне твоя видна. Да и Таррум видит, что ты знаешь наш язык, хоть и позволяет пока водить себя за нос, – признается мужчина, – Слушай меня, волчица. До вечера обожди, тьма – всякому хищнику сила. Взойдет луна, тогда помогу я тебе.

Довериться ли мне тебе, человек? Довериться ли, чтобы выжить? Рискнешь ли ты, Ильяс, пойти против воли самого норта, да ради кого? Волчицы!

Но незачем тебе мне лгать. Нет выгоды тебе в этом. Остается мне лишь одно – верить.

И иду дальше. По снегу столь мягкому, что не один зверь не станет касаться его лапой, оставляя следы. Как наметет, так стоит выждать и лишь тогда отправиться дальше. Лишь человеку невдомек о ценных звериных привычках.

Кусаю губы, пока не чувствую вкуса собственной крови. Мы идем вроде бы по территории моей стаи, но там где наши патрули очень редки.

Мой дом, нещадный Айсбенг – ледяной полуостров на севере Эллойи. Выйти к материку можно лишь на западе, через Живую полосу, а для этого нужно пересечь целиком наши владения. Тарруму ведомо, как выбирать дорогу. Только узнать он мог лишь из одного источника.

Красноглазые. Те, что живут бок о бок с нами. Враги, которых не извести. Волки, посмевшие пойти на сделку с человеком. Знать бы еще, что затеяли они, какую игру начали.

И чем это обернется для моих волков. Ведь я не просто волчица, я даану. А значит, в ответе за судьбу своей стаи.

Вор-р-рон. Я убью тебя, пролью жгучую, проклятую кровь, что цвета радужки твоих глаз. Я должна преломить твой хребет, уничтожить, смять, подчинить.

– Завтра достигнем живой полосы. Наконец-то! – слышу голос из-за спины, – Устал как собака. Этот вйанов холод… Как тут вообще жить можно? А снег?.. Второй день идем, вернее, не идем – волочимся.

– Эх, Инне, и надо же было нам всем тащиться…

– Не слова больше! – непривычно резко бросает ведущим беседу Саттар, – Надейтесь, чтобы о вашем разговоре не узнал норт.

И охотник прав. Одного человека в Айсбенге попросту бы загрызли, а на небольшую группу нападать бы не стали. Но волки признают силу, титулы для нас не значат ничего. И если Таррум желал встретиться со стаей восточных берегов Эритры, прежде всего, ему стоило эту силу показать. Поэтому вместо пары-тройки человек Ларре Таррум привел с собой куда больше людей.

Знаешь что, норт? Для чужака ты знаешь слишком много о таких, как я. Слишком много.

С теми двумя друг Ильяса дальше ведет разговор. Саттар делится с ними, как любит охоту. Завалить зверя, пустить болт ему в сердце или стрелу точно в глаз. Ему нравится это чувство триумфа, когда дичь повержена и не может дать ему отпор. Нравится гнаться за зверем на лошади, а потом есть приготовленную на вертеле плоть.

Он не говорит о последней охоте. Тщательно избегает рассказа о том, как завалил угольно-черную волчицу, а на снегу обнаружил отнюдь не звериное, а женское тело.

Его не спрашивают. Но в мыслях у них лишь этот эпизод.

Они пришли к волкам, но не были готовы увидеть их без шкуры. Они не знали, что возможно обретать иную плоть.

Мы их удивили.

Но зла я на Саттара не держу. Кому как не мне дано разделить его страсть к охоте? Легко могу я понять этот азарт, что овладевает хищником всякий раз в погоне за добычей. Думая об этом, вспоминаю, как охотилась со стаей в свой последний раз.

Тогда бежала я так быстро, что только и проносилась чернильно-черным пятном моя шкура. А олени ведь тоже были быстры, очень быстры. Впереди только и мелькали их зеркальца с темной каймой. Их казалось и не догонишь. Как вдруг на счастье свое я заметила, что один из них, молодой самец, тяжело дышал, не выдерживая темпа погони, и хромал на одну из ног.

Казалось, вот же он, совсем рядом. Да только неверно это, что олень беззащитен и слаб. Своим сильным и острым копытом, на самом деле, он запросто может проломить даже твердый и крепкий волчий череп.

Подобралась к нему я совсем близко. Рядом со мной был Китан – моя пара, моя любовь, моя поддержка. Он подстраховывал меня. Быстрой стрелой я кинулась вперед, целясь в нежную оленью шею. И удалось сомкнуть мне челюсти на его шкуре. Мой волк был все это время рядом, помогая мне повалить сеголетку.

В тот раз охота удалась. Стае удалось повергнуть еще двух оленей. А не ели тогда мы уже больше недели. Еще не слишком большой срок, но уже и не слишком приятный.

Людям Таррума не знакомо, каково это – голодать. Идти на охоту, от которой зависит судьба не только твоя, а всей твоей стаи. Забыть о сытости и усталости. Ведь правда состоит еще и в том, что Айсбенг – это наша тюрьма.

Если могли бы мы, то уже давно бы сбежали – да только на юге волчья стая не одна. Чтобы отправиться вглубь материка, туда, где в Эллойе будет вдоволь еды для моего брата, нужно занять чьи-то владения. Уничтожить тех, кто жил бы там до нас.

И дело не в жалости – звери такого слова не знают. Правда в другом. Ее страшно признавать. Мы свирепые хищники с севера, чьи стаи самые крупные на материке. Но в то же время, мы не в силах одолеть наших сытых и сильных соперников. Айсбенг убивает своих жильцов и день за днем делает нас слабее. Наши кости уже торчат так сильно, что даже шерсть не может этого скрыть. А холод – оружие зимы, которое мы никак не в состоянии побороть.

Я вижу, как звери в Айсбенге все больше копят в себе злобу. Настанет день, когда потеряв всякий страх, хищники с полуострова, обессиленные и ожесточенные, в отчаянии двинутся на материк.

Они погибнут. Не все, так большинство. Но сперва плодородные южные земли наберут крови немало.

И я боюсь этих времен. Да только, хоть я и даану, мне нечего предоставить зиме. Остается лишь петь поминальную песнь над еще одним поверженным ею волком…

Признаюсь, была у меня тщедушная мысль, что одной на материке будет проще. Но выжить волчице удастся лишь, если найдет она себе достойную пару. Только тогда там, где солнце более милостиво, возможно, мне удалось бы встретить старость, а не пасть, ощущая, как холод добрался до сердца. Еще могла бы послушной стать воли норта. Как знать, может, люди тоже не позволили бы мне голодать. Но все же… Покориться человеку! Немыслимо. Не могу я побороть свою волчью гордость. Не могу и трусливо сбежать одна, бросив стаю в плену айсбенских льдов. Невероятно представить, что я могла бы вместо любимого волка с серебристой шкурой отдать предпочтение кому-то еще.

Ведь я люблю его, моего Китана. Мне нравится чувствовать себя желанной, равной кому-то в могуществе, разделять с ним победы и поражения. Вместе наделены мы с ним силой, какой не обладаем по одному. И здесь, окруженная чужаками, я чувствую себя как никогда одинокой.

Скоро ли я смогу прижаться к твоему теплому боку, мой волк?..

Вечером люди, усталые, обессиленные от тяжелой дороги, разводят огонь. И даже те из моего караула, что как коршуны следили за каждым неосторожным шагом, становятся менее бдительными, хоть и из виду бросать меня не спешат.

Саттар берет в руки дощечку – таких я еще не видала: вся гладкая, будто литая, из темного дерева, с узорами светлыми, искрящимися на свету. Она натерта до блеска, без острых углов, без зазубрин, что могли бы оставить занозы, саднящие в коже. А посередине блестят на ней тугие нити, всего пять штук, и каждая тоньше волоса с моей головы.