- Норт, - обращается он к Ларре, - Позвольте нам отправиться с вами. Возьмите волчицу с собой. Ее шкура толста, вон даже болт покойного Саттара не взял.

Но Таррум не приклонен:

- Я не намерен обсуждать это. Она остается в поместье.

- Наймите охрану тогда ей, норт, - поддерживает друга Брас, - и оставьте в Аркане, как изначально хотели. Наша поддержка в сражениях вам понадобится.

Но мужчина, наделенный над ними властью, лишь свирепеет:

- Довольно! Вы сами знаете, что другие не удержат ее. Не уследят…

Так и не дает Ларре Таррум Брасу и Инне себя переубедить…

Норт со мной не прощается. Но уезжает весь мрачный. Я-то знаю почему. Война больше не приносит радости его мятежному духу. Перестала пьянить норта кровь противника, пролитая в схватке. Насытился он сражениями, не способны они больше унять его дикую душу.

Нелегко ему меня оставлять, хоть и взгляда в мою сторону хозяин поместья не кинет.

Но все же он уезжает, а у меня на сердце остается лежать тягостное и неприятное чувство. И я не ведаю, как оно зовется. Только моя клетка еще более гнетущей начинает казаться. Пустой.

И все-таки надеюсь, Ларре Таррум, больше я тебя не увижу. Прощай…

***

С наступлением вечера в мою комнату заходит Ольда.

- Вот ужин тебе принесла, - говорит она мне, - А Дарий тебе передал букварь. Завтра его в поместье не будет.

В волосах у женщины змеями вьются сребристые ленты. Они то и дело привлекают мой взгляд, не могу на них не смотреть.

- Стой, - прошу я Ольду.

- Что тебе? – спрашивает она, снова поворачиваясь ко мне.

- Что с тобой?

Я смотрю на нее пристально, но женщину мое внимание смущает. Она быстро отводит взгляд.

- А что со мной может быть? – притворяясь, с беззаботностью она отвечает. Но я-то знаю. Чую. От меня такие детали не ускользают, будто скользкая рыбешка меж сухих рук.

- Ты ранена, - сообщаю я очевидное.

- Нет, - отрицает Ольда.

- Да, - упрямо киваю, - Удары. Синяки. Здесь, - указываю я на ее ребра.

Женщина бледнеет.

- Как ты узнала? Я же никому… - она осекается, - Это что видно, да?

- Только мне, - признаюсь я.

Она устало садится на мою кровать и опускает голову. В волосах блестят ленты…

- Мой муж. Он… Он…

- Ты ведь из Лиеса, да? – задаю я давно возникший в голове вопрос.

- Родители оттуда, а большую часть жизни я провела в Кобрине.

В комнате повисает тишина. По щекам Ольды бесшумно катятся соленые и горячие слезы.

- Что мне делать? – опустошенно спрашивает она у меня.

- Уходи от него, - горячо я советую, - Зачем тебе тот, кто приносит лишь боль и унижение? С кем невозможно разделить радость?

- Я не могу, - шепчет Ольда, - В империи мужчина имеет над женщиной полную власть. Мои дети… они… они… - она захлебывается в рыданиях.

Когда я была еще несмышленым переярком, одна волчица из моей стаи ушла к красноглазым. Сама. Ее умоляли, просили одуматься, но она была непреклонна. Так одурманил ее один матерый из стаи восточных берегов реки Эритры.

Первое время, когда мы встречали покинувшую нас волчицу, она была охвачена радостью, а ее глаза светились от счастья. Но потом… Ее взгляд потух. А затем мы перестали находить в лесу знакомые следы.

Она будто исчезла. Пока мы не нашли в снегу замерзшее тело. А пахло оно так… Родной запах.

Никто не знал, что с нашей волчицей случилось. Но те матерые, что хорошо ее знали, подозрения имели. И винили, страшно подумать, того, кто был ее парой.

Но я им не верила. Разве мыслимо такое? Чтобы волк… Так не бывает.

А вот многие люди в столь ужасном поступке не мыслят ничего дурного.

- Он отыграется на моих детях, - со страхом говорит Ольда.

- Забери их с собой, - предлагаю я.

- Нельзя,- мрачно она улыбается, - Любой их у меня сможет забрать и вернуть отцу. А меня никто не возьмет на работу… Для кобринцев женщина без мужа хуже пустого места будет, - она смолкает, - Ты не думай об этом. Я не должна… выносить сор из поместья.

- Ольда… - начинаю было я.

- Нет, не нужно, - пресекает она мои попытки еще поговорить.

Я беру в руки книгу, которую от Дария принесла Ольда. Из букваря вылетает сложенный пополам бледно-серый лист. Я поднимаю его с пола и раскрываю. И вижу вверху имя, которое некогда дал мне Ильяс. Выведенные три аккуратные буквы: «эла», «ину» и «яэ» – Лия. А дальше на эллойском языке, на котором говорят все на материке, написано послание. Мне? Я хмурюсь. Жаль, что дальше своего имени прочитать пока я не в силах.

- Прочитаешь мне? – прошу я женщину рядом.

Ольда соглашается и берет записку в руки.

- Лия, - зачитывает она, - Вы меня не знаете, но это не имеет значения. Поверьте, зла я вам не желаю. Скорее наоборот. Прошу вас, не теряйте голову. Ненависть – это яд, способный лишь на одно – убийство. Не верьте тому спасительному удовлетворению, которое она приносит. А вот любовь способна на многое. Даже уничтожить страшное заклинание, непоколебимо державшееся больше трех веков. Все в ваших силах. Но выбор за вами. Искренне ваш, Рогвор, - заканчивает Ольда, - Что это? – спрашивает она у меня.

- Я… не знаю, - отвечаю, чувствуя странное, обволакивающее меня смятение.

В передней гулко отбивают восемь часы. Шумят за стенами люди, завершающие дневные дела. Слышны повозки, снующие бесконечно снаружи, ржание запряженных в них лошадей.

А сердце в моей груди часто и сильно бьется. Так громко, что оглушает.

Заклятие… Кто ты Рогвор, что знаешь предания северных волков? Что понимаешь, кому о них стоит напомнить?

Даже я, волчица из Айсбенга, давно перестала полагаться на старые легенды, передающиеся от матерого к переярку…

Поздно.

В библиотеке мерно горят свечи, рассеивая в воздухе сладко-медовый запах. В комнате стоит тишина, лишь потрескивают поленья в камине и раздается скрип гусиного пера.

– Что за слово я написал? – назидательно спрашивает у меня Дарий.

– Коб-вин… Нет, Коб-рин, – медленно, по слогам я читаю.

– Правильно, – хвалит меня брат Ильяса, – А это? – выводит он на бумаге новое.

– Айс… Айс-бенг, – произношу я.

– Молодец, – довольно произносит он, дальше строча.

Айвинец, узнав о моей лжи, занятий со мной не бросает. Так же старательно учит меня грамоте, указывая на мои ошибки и хваля за успехи. Но моей дружбы больше не ищет. И меня это не беспокоит. Ни капельки. Совсем.

Вот только когда он хмурится, у меня на сердце отчего-то неспокойно, тревожно…

– Сейчас вернусь, – говорит Дарий и уходит.

Я провожу пальцем по витражу с волчицей, обрисовывая контур неведомой метки.

Таких полным-полно в холодном Айсбенге. Высеченных на каменных скалах рядом с Северным морем и кровоточащих, словно застарелые раны. Рубцы, служащие напоминаньем о том, что забыто. Я закрываю глаза, вспоминая.

Говорят, они лежат на нашей земле не один век. И легенды гласят, что их оставила валькирия: Гондукк обрекла Айсбенг на вечное ледяное проклятье, когда ее чувства отверг возлюбленный волк – Хейльден.

Но я этим историям не верю. Слишком уверена я, что они возникли гораздо позже того, как холод пришел на наш полуостров и поглотил его целиком, безвозвратно.

Айсбенг – наш ледяной склеп. И тут уж ничего не поделаешь…

Я касаюсь древних книг на полках и думаю, что некоторые из них могут быть написаны раньше, чем на мою родную землю навлекли губительные несчастья. И бумага в них цела лишь только потому, что в старинные рукописи было вложено немало силы.

Если закрыть глаза, можно ощутить их свет. А в современных книгах нет ни искорки священного колдовства. Инквизиция и тут постаралась… Если бы фасции знали о немыслимых сокровищах, таящихся в поместье Таррума, их всех, не колеблясь, бы уничтожили.

Мое внимание привлекает книга, горящая ярче остальных, что путеводная звезда среди вечного мрака. Она стоит на самом дальнем стеллаже, притаившись в неприметном углу. Не задумываясь, я подхожу к ней и пытаюсь достать. И ошеломление настигает меня.