Но тому поиграть охота. И потому вместо того, чтобы отогнать назад зверя горящей огнём веткой, он, одурев от дорожной скуки, встаёт в стойку. Волк пугливо озирается, едва различая выбеленный пламенем силуэт. Звери на то и звери, что место им в лесу…

– Мне бы шкуру волчью, что укроет от непогоды зимой, – говорит другу человек.

            Грегор смеётся, лишь дразня противника, и тот рычит, показывая клыки. Изнурённый за время пути, волк чувствует себя обессилившим и не готовым дать отпор, но Грегор колит его в бок, не причиняя боли, но достаточно, чтобы вызвать злость. Он скалится, щуря от гнева глаза, и позволяет раздражению взять над собой верх.

– Нападай! – раздаётся подстрекательский голос. Человек, окутанный дымом, открывает в ухмылке рот, демонстрируя серые зубы.

            Волк бесшумно и медленно подступает. Где-то в его голове, в тех воспоминаниях, что он силится забыть, мелькает мысль, что воин не так силён, как кажется, и у него есть слабое место. Мелькает да тут же исчезает, позабытая в пылу схватки. Ларре захватывает азарт и ещё какое-то доселе невиданное чувство, велящее подчинить наглого человека своей силе. Он горит желанием победить в этой битве. Сейчас, сегодня, во что бы то ни стало.

            Прыжок. Бойся, Грегор, бойся. Даром, что так крепки клыки. В этой ипостаси Ларре Таррум столь же силён и ловок, как и в той, забытой. Он ловко уходит от кенара, норовящего пройти сквозь густую шерсть. Волк делает шаг в сторону, пряча горло, и снова подступает, кружа рядом с противником.

            Над их спинами летают вороны, машут ночными чёрными крыльями и внимательно смотрят за боем. Пустошь оглашается глухое, похожее на лягушечьи трели, карканье.

            В глазах человека отражается прежняя жизнь. Зеркалом стоит старый дом, верные люди, сражения и любовницы… Всё смешалось. Назад пути нет.

Ощутив вкус свободы под лапами, не легко поменять её на старую клетку. Волк встряхивает головой, отгоняя назойливые мысли. Сердце, часто стуча, начинает быстрее гнать по жилам кровь, и зверь с остервенением нападает, не испытывая ни жалости, ни сожаления. Человек падает под ним, не выдержав веса. Камень под телом темнеет. По гладкой поверхности густо ложится чёрная кровь. Лицо погибшего принимает застывшее и удивлённое выражение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Ларре вспомнил, что держать удар стоило слева, а Грегор не знал, на кого наткнулся, задирая врага. Кому-то всегда не повезёт в битве.

Впереди горит рассвет. В запале хищник успевает заметить, как сладка чужая плоть, распылённая битвой, но не даёт себе задержаться, чтобы отведать её. Волк убегает, пока остальные в лагере не успевают решить с ним поквитаться. Он резко выходит вперёд, ощущая, как ветер треплет шерсть, и думает: «Как можно отказаться от всего этого?»

Свобода пьянит креплёным вином. Азарт, погоня, чужое пораженье… Жизнь под шкурой, как щедрый подарок. Ларре бежит вперёд.

Север ждёт его, гостеприимно распахивает двери. Будто нарочно, перед ним с охотой расступается лес, не цепляясь ветвями за шерсть. Снег подбрасывает вверх тугой пружиной, не позволяя вязнуть. А ветер подгоняет сделать новый прыжок и мчаться без оглядки.

Вьюга кружит над зверем, но не мешает, а баюкает, словно мать. Айсбенг раскрашен одной белой краской, сквозь которую углём просачивается мгла. Снежинка оседает на морду, и зверь чихает, стряхивая её.

Когда он слышит волчью песнь, всё внутри сжимается, напрягается. Вой будоражит и волнует душу. Хочется тоже поднять кверху пасть, приняв вызов, но ещё слишком рано заявлять о своём присутствии. Волки воют, и ветер разносит этот тревожный звук эхом по зимнему лесу, не встречая ответа. Песнь кружит голову, но он до скрежета стискивает зубы.

И тогда чует след. Сначала тонкий, едва уловимый, словно нить. Потом он нарастает и усиливается до той поры, что в нём хочется спьяну купаться. От удовольствия зверь замирает и с восторгом водит носом. Хвоя и свежесть. Чёрная шерсть. Волчица с горящим сердцем и тёплыми янтарными глазами. Лия. Имя ложится желанной сладостью на языке.

Она рядом, и одно это знание способно согреть в холодную ночь. Нетерпение заставляет быстрее гнать лапы. К ней, его душе и сердцу.

Но вдруг всё меняется. Резкая горечь неожиданно заставляет оскалиться. Шерсть встаёт дыбом, хвост поджимается. Он едва не скулит. Ларре испытывает страх, завесой отрезающий блаженную безмятежность.

Он тревожно замирает и чует, как рядом с волчицей ненастьем вьётся смерть.

***

Мы проиграли.

Я не знала того, что за силой извечных противников стоят страдания и голод моих волков. Я не ведала, что те отнимали куски у слабых, которых презирали, а даже сильным матёрым позволяли насытиться, лишь когда сами наедались от брюха.

Я много не знала. Я была глупа.

Ворон играет со мной, позволяя сперва насладиться победой. Ему ничего не стоит повалить меня прямо сейчас, но лишь гордыня удерживает его. Он упивается моей слабостью. Чужое поражение, как запах крови, распыляет и будоражит его дух.

Противник крепко сбит и проворен, а его шкура толста. Ему мои укусы нипочём. Я выдыхаюсь. Из глотки вырывается пар. Мышцы горят, а двигать отяжелевшие от усталости лапы становится всё сложнее и сложнее.

Волк забавляется: «Долго ждал тебя, даану».

Позади слышу скулёж. Одни бьются до последнего, другие – падают на землю, подставляя кверху брюхо и открывая шею, и склоняются перед превосходством противников. Многие признают нового вожака. Это злит меня сильнее, чем собственное бессилье. Я не могу защитить свою же стаю. Одна – я никто.

Я нападаю. Тяжело прыгаю вперёд, неповоротливо наступая. Под лапами предательски хрустит снег. Молюсь всем богам сразу, но какое им до нас дело?

Вьюга застилает глаза. Ледяной воздух разъедает лёгкие. Но Ворон, в отличие от меня, двигается слишком быстро, будто пурга ему нипочём. Он стремительно подступает, готовый равнодушно меня порвать. Кажется, что его холодная кровь сделана изо льда.

Я подскакиваю, безуспешно пытаясь сразить врага, а затем кубарем падаю, чтобы увернуться от его лап. Закрываю горло. Ничто не может заставить меня отвлечься. Или нет?

Ветер доносит запах. Смолисто-мускусный, тягучий и резкий. Вроде знакомый, но сильнее в разы, чем даже тогда, когда я чувствовала его в последний раз. Мужская кожа пахла куда тише и мягче. Этот дух, родной и крепкий, наполняет меня искренней верой.

Ворон же чужого присутствия словно не замечает, но я вижу, что ему надоедают игры. Прекращая потасовку, он валит меня на землю, и от внезапного удара в ушах раздаётся звон. Дон рычит и будто мерзко усмехается: «Ты моя, даану. Ты моя…»

Он хочет, чтобы я признала своё пораженье. Но я не могу так – низко, подло. Я привыкла побеждать. Кровь гордецов тоже течёт по моим жилам. Я не желаю ложиться перед ним, открывать брюхо. Его морда склоняется надо мной. Я вижу клыки, белым пламенем горящие в лунном свете. Он давит меня, наслаждаясь чужим бессилием, и я, униженная и прижатая, не могу приподняться, но не желаю открывать шею врагу. Напряжённо верчусь. «Никогда!» – кричу ему.

Удар.

Чёрная тень отбрасывает от меня волка. Не сразу понимаю, что тело никто больше не удерживает. Я поворачиваюсь и замечаю рядом бешеную возню. Рычание похоже на скрипящий хруст снега. Тени кружатся друг вокруг друга, так быстро, что нельзя ничего разглядеть. Они смешиваются для меня в один рычащий клубок, сгусток из шерсти – искристо-белой и тёмной с рыжими искорками.

Я не верю своим глазам. Я отказываюсь слышать. Я не могу дышать.

Ларре Таррум.

Мой враг. Или я должна добавить «бывший»?

Волк.

Воздух пахнет надеждой. Я вожу носом, втягивая запах и смакуя его. Яркий, манящий… Может быть, боги не столь равнодушны, как я прежде думала. Может быть.

Ворон уходит, а затем нападает снова. Ларре крепок и силён, а противник измотан битвой. Они яростно дерутся до крови, до смерти. Никто не отступит. Цена – жизнь и стая. Хочу помочь, но я обязана лишь наблюдать. Моя битва прошла. Теперь пришло время новой, и мне в ней нет места. Матёрые должны сами всё решить, без моего участия и подмоги. Лишь тогда никто не посмеет оспорить победу одного из них. Так честно, так правильно, и обидно до нельзя.