Ему в аквариум кидают дымчато-серую мышь, издающую писк, едва уловимый и тонкий. Змея ту легко заглатывает и в тот же миг, расширяясь, раздвигает внутри себя ребра.

– Радужный удав, не так ли? – раздается у двери клокочущий голос.

– Он самый, – отвечает хозяин змеи, – Встречали?

– Видел на островах, – поясняет гость, объявившийся к ночи.

Собеседник, лишь удивляясь, приподнимает вверх бровь:

– Странствовали в Ашахане? – интересуется.

– Нет. Жил там… давно, – раздается в ответ ему голос.

– Загадок вы полны… господин.

– Довольно, лорд Донвель. Не за тем я сюда пришел.

– О скандале слыхали, что в Кобрине был? – сиятельный задает вопрос.

– Как, Эйрих, мог я не слыхать? – щурит гость глаза-изумруды.

– В том ведьмы замешены? – серьезно спрашивает сиятельный лорд Эйрих Донвель.

Пришедший недавно пристально на хозяина смотрит:

– Был у них интерес. Погибший Рикардо Новвел, что из Надании был, страсть, как ягши не любил.

Эйрих ругается, проводя рукой по лысеющей седой голове:

– Вот демоновы дочери… Фасциев на них нет. А на границе еще одна колдунья у нас объявилась. Из Лиеса, гадина желтоглазая, вылезла.

– Знаю ее. Хочет в княжества вернуть старую веру.

– Там и так раздолье черной волшбе… – недовольствует лорд.

– А старых богов из рода, что предки верны были, в Лиесе давно позабыли. А верят сейчас же, страшно подумать, во что.

– Инквизиторам давно стоит Лиес посетить, – сетует Эйрих.

– Их не пропустят, – спокойно ему сообщают.

– Глупцы… Но, господин, мне скажите, зачем ведьме запускать в империю свои грязные, загребущие когти?

– И здесь того же хочет она. Играет… – тихо сетует гость.

– Знаете ее имя?

– Слышал лишь только, что Ищейкой прозвали ее.

– Отчего?

– Говорят, женщин сбивать с пути она мастерица. Сестер новых, ведьм, по всей Эллойи находит.

– Спасибо, дорогой господин. Ведьму мы уничтожим.

Гость уходит. На его хитром и лукавом лице горит улыбка, что довольства полна. А глаза, зелено-травянистые, ярко и слепя от радости блестят.

– Поиграем наконец уже вместе, родная… – беззвучно шепчет он, исчезая.

А щуплый и низкий ростом сиятельный лорд веселится, что сумел обдурить колдуна. Он садится в свое любимое мягкое кресло да курить начинает в трубке дурную траву из богатого лиеского леса…

***

Служанка в темноте ниши стоит, в испуге прикрывая ладошкой свой рот. Смотрит, как некто, кого сам сиятельный лорд величал господином, на глазах ее вмиг пропадает. Будто с усталости то и привиделось…

А за дверью Донвеля раздаются шаги. Хоть бы он не заметил! Только знает ли он, что сам, магию нетерпящий на духу, пригласил к себе могучего черного колдуна?

Как лист на ветру, она трясется… Страшно. Как бы кто не увидел ее. Знала бы, убираться ни за что б не пошла. Только думала, не будет лорда в покоях. А потом услышала то, о чем не смела даже мыслить.

И интересно же. Любопытство сводит с ума, отравляя ее ядом. Кого мог сам сиятельный лорд, что лишь пред императором склонить может колени, ни много, ни мало уважительно величать господином?..

***

Фасций с бельмом на черном глазу, одетый в серую мантию, по краям с белой узорчатой вышивкой, заходит в кабинет старшего инквизитора.

Того самого, от чьего имени, словно в припадке, трясутся бесстыжие коварные ведьмы. Того, чей сверкающий во тьме меч, горящий священным холодным огнем, разит неверных и уничтожает нечистых созданий, рожденных в темный и колдовской час.

Его лица никому не дано различить. Оно словно подернуто, что белой вуалью, невидимой мутнеющей дымкой. А его твердый голос никто не может запомнить, лишь слова, беззвучные, врезаются в память.

– Покажи, – не шевеля губами, приказывает зашедшему.

Воспоминания, что цветные стеклышки в искусном калейдоскопе кружатся перед ними, переставляются, накладываются одно на другое. Одно из них, теплое и янтарное, никак не желает идти к ним в руки: ощетинивается, вырывается.

Те осколки памяти, что наполнены колдовством, всегда не похожи на остальные. Старший внимательно всматривается в янтарное стеклышко, крепко его держа, не позволяя рукам, в которые вцепляются острые зубы, разжаться.

Наконец он заключает:

– Это не ягши, – без сомнений он говорит.

Младший фасций, не скрывая своего удивления, отвечает ему:

– Но она смогла отразить теневую атаку!

Кажется, будто могущественный инквизитор с нисхождением ему, более слабому, дарит скупую улыбку.

– Не одним только ведьмам такое под силу. Есть и другие лесные дети…

– Другие? – переспрашивает человек с неживым и будто пергаментным лицом, рассеченным изогнутым шрамом.

– Да, те, чья кровь колдовская достаточно сильна и крепка. Коварные волки, например. И ты, младший, недавно напал на такого зверя.

– Таррум назвал ее своей сестрой… – недоумевает фасций.

– Тебя сбить со следа хотел.

– Волчица могла на норта чары нагнать? – спрашивает у главного карателя.

– Нет, – молвит тот, – Не по зубам Ларре Таррум ей будет. В нем самого разной крови достаточно…

Инквизитор, чье имя воспето в древних легендах и вдохновенных сказаниях, облетевших весь материк, смолкает.

– Послушай мое слово, Баллион, – затем молвит, – Волчицу надлежит уничтожить. Но прежде нужно кое-что у нее вызнать. Дети леса помнят, что прежде было нами забыто.

Младший задает ему вопрос:

– Что именно, Ультор?

И тут же получает ответ, нагнетающий на безжалостного и жестокого инквизитора страх.

***

По спине Ларре катятся капельки пота, стеклянным бисером скользят по его обнаженной горячей коже. Но их я не вижу, а лишь чую из-за стены. И слышу приглушенные и томные стоны.

А еще несет из комнаты жгучей, горчаще сладостной похотью, оплетающий воздух цепким вьюнком. В запахе ощущаю примесь от женских ярких духов. Они пахнут цветами, которых не знаю, и пряной манящей корицей.

Потом снова до меня доносится шорох одежды. Ткань шелестит и трется о кожу.

Брезгливо я морщусь. Люди не слишком щепетильно выбирают партнеров.

Открывается дверь, тихо скрепя. Запах, подобный цветам, лживый, ненастоящий, волною разливается в коридоре, проникает сквозь щели в мои покои. Слишком приторно, сладко... Душит.

Шелестят юбки. Дама уходит. А моя дверь отворяется:

– К норту зовут. Иди, – приказывает мне Брас.

Вижу, как на другом конце коридора исчезает в темноте женщина Ларре. Лишь ярким и светлым пятном горят в полумраке ее длинные завитые локоны.

Слепит свет из комнаты Таррума.

– Что смелость всю растеряла? – смеется он, – Хватит на пороге мяться моем. Заходи.

От него веет запахом страсти. Его дух приподнят, и чувствую я насыщенную сочную радость, завладевшую им целиком.

– Что морщишься? – мне говорит.

Честно я отвечаю:

– Пахнет очень уж рьяно.

– Давно стоило тебя наказать за острый язык, – щурится на меня Ларре.

            Ворот рубахи его по-простецски расстегнут. И я вижу бугрящийся шрам, что белым полозом скользит по его широкой груди, овивает сердце в древнем утерянном знаке.

            Метка.

            Одна из тех, какие волки встречают в замороженном, заколдованном Айсбенге. Та, чьего значения я не знаю.

Отметина, вырезанная на его теле. И оплетающая корнями сильное сердце Таррума. Сковывающая его, будто в узкую, тесную клетку.

Как давно она у него?..

– Что смотришь? – спрашивает, замечая мой пристальный и внимательный взор.

            Не хочу проявлять любопытства, но оно, неуемное, крепко мной завладело. Отвожу взгляд от белесого шрама, до которого меня так и манит коснуться, провести пальцем по старой, зажившей давно уже ране. Встречаюсь взглядом с сумрачно-серыми глазами норта.

– На теле мужчин, волчица, иногда тоже отметины от битв остаются, – смеясь надо мной, говорит.

            Досадное и липкое наваждение спадает с меня.