— Ты услышал меня, — ответила Сирокко, стремясь закончить изломанную беседу.

Чем больше она общалась с Дореми, тем сильнее убеждалась — наверняка он сам порой запутывается в своих красочных оборотах философии, но такова цена величия… Он знал, на что идёт, и теперь не заслуживал сострадания. Оно ему было просто не нужно.

Сирокко резко развернулась и направилась в противоположную сторону. Взгляд Дореми жёг ее спину, но она запретила себе оборачиваться. Всего месяц назад они с Дейтерием приехали в лагерь повстанцев, но казалось, что время тянулось непростительно медленно. Бесконечные тренировки и собрания выматывали до потери пульса, и Сирокко уже забыла, когда в последний раз нормально спала. Едва она успела выбраться из дома Атту, как попала в новую ловушку. Где теперь Эблис? Что думает по поводу Сирокко? Наверняка она не поддержит подругу. Скорее всего, даже выступит в сражении на стороне короля, но в любом случае Сирокко её не осудит. Она обещала, и сдержит слово — никогда не пойдёт против близкого человека. Каждый имел право на собственный выбор, и осуждать за это — низко. Жаль только, что после этого они едва ли останутся хотя бы приятельницами.

Сирокко в задумчивости шла по коридору большого дома, служившего штабом. Голова не болела, это было странно. Может быть, боль притупляется, когда она слишком сильная?

— Вот ты где! — оклик и резко возникшая перед лицом фигура заставили Сирокко вздрогнуть и резко остановиться.

Это был Дейтерий. Судя по его поджатая губам, он был раздражён.

— В чем дело? — удивленно спросила она, поправляя выбившуюся прядь волос за ухо. — Ты меня искал?

— Тебе не кажется, что эта революция какая-то странная? — сразу заявил он, даже не сбавляя тон. — Как будто в ней двойное дно.

Сирокко испуганно зажала рукой рот возлюбленного. Если Дореми услышит эти слова, то Дейтерию несдобровать.

— Не здесь и не сейчас, — процедила она. — Нам конец, если кто-то услышит.

Дейтерий кивнул, но все ещё едва сдерживал гнев. Он не был в хорошем настроении с того самого дня, как они с Сирокко приехали на базу мятежников. Тем не менее, он не покидал этого места.

Сирокко завернула за угол и зашла в маленькую темную комнату, которая когда-то служила чуланом. Здесь их не могли подслушать: совет, столовая и жилые комнаты остались на другом конце коридора. В этой части дома редко появлялись люди, даже убирали здесь через раз.

— В чем дело? — спросила Сирокко, поворачиваясь к возлюбенному. — Ты ведёшь себя так, словно они тебе чем-то обязаны, но ведь гость здесь — это ты.

— Зачем ты лезешь в первые ряды? — процедил Дейтерий, с вызовом глядя на неё.

— Хочу и лезу, — отрезала Сирокко. — Я никого не собираюсь спрашивать.

Опека Дейтерия начинала ей надоедать. Он продолжал видеть в ней ребёнка, который не способен сам о себе позаботиться. Может, это так и было, но, во всяком случае, Сирокко никогда бы этого не признала. Если он позволит другим людям принимать за себя решения, то никогда не научится делать это сама.

— Тебе плевать на людей вокруг, — Дейтерий отступил назад, разом потеряв свой боевой настрой. — И однажды из-за этого останешься одна.

Сирокко вспыхнула. В её крови вскипело пламя, и гнев ударил в голову. Да как он смеет судить ее? Она сама разберётся со своей жизнью, а даже если не разберётся, то это только её проблемы.

— Знаешь что, милый, — процедила она, стараясь не выплескивать на Дейтерия всю свою ярость. — Я не звала тебя с собой. Не заставляла разделять революционные взгляды. Ты пошёл за мной сам, это было твоё решение, и не нужно перекладывать ответственность за него на меня.

Дейтерий несколько секунд изумлённо смотрел на Сирокко, но потом, вероятно, осознав свою ошибку, медленно попятился в сторону выхода. На мгновение Сирокко пожалела его: все же он был один и принимал сторону людей, которых ненавидел. Но с другой стороны он сам принимал решение, так что жалеть его, как и Дореми, не за что.

Сирокко твёрдо выдержала его взгляд, но когда тот вышел, опустила глаза и в изнеможении села на пол. Она так устала, ей хотелось убежать подальше из этого города. Как можно дальше, не важно, куда — просто исчезнуть. Ей было одиноко в окружении людей, Дейтерий продолжал отдаляться так же, как однажды это делала Эблис. Но у Эблис не было друзей, кроме Сирокко, как и наоборот — они дружили друг с другом больше от безысходности, чем от большой любви. За много лет они сблизились и больше напоминали сестёр, чем подруг, и здесь подходила фраза «родных не выбирают».

Сирокко было стыдно и страшно. Стыдно от того, как она говорила с Дейтерием — хотя она и была права, его было жаль. Он отказался от будущего в Академии ради того, чтобы просто находиться рядом с ней, и было очень неблагородном тыкать этим в лицо. А страшно потому, что с каждым днём она все больше отталкивала от себя близких людей, рвала нити, связывающие их. За всю жизнь у неё было лишь три друга — Хамсин, Эблис и Дейтерий. Первого она видела последний раз почти четыре года назад, Эблис ушла в неизвестном направлении, а Дейтерий постепенно отдаляется. Может быть, в одиночестве нет ничего страшного; может быть, для кого-то оно — спасение. Для Сирокко ветер и свобода были дыханием жизни, её смыслом. Ей казалось, что она — лодка посреди бескрайнего моря, и её с каждым днём относит все дальше от берега.

И не было на свете человека, с которым она могла этим поделиться.

Сирокко лениво открыла глаза. Вокруг царил непроглядный мрак, и лишь издали доносились приглушённые звуки суеты. В воздухе летали пылинки, затхлый воздух кладовой давил на легкие. Сирокко неловко поднялась на ноги, понимая, что в голове стремительно темнеет. Последнее, что она помнила — как обида и разочарование, оставшиеся после ссоры с Дейтерием, заставили её остаться в темной кладовой, чтобы никто не увидел её такой разбитой. Сирокко рассеянно отряхнула ржавого цвета штаны, сшитые из какой-то плотной ткани, потуже затянула широкий пояс. Бардак в мыслях постепенно успокаивался, и она наспех расчесала запылившиеся желтые волосы пальцами.

Дверь медленно открылась, в комнату скользнул приглушённый луч света. На пороге показалась тёмная фигура, в которой Сирокко сразу же узнала Дореми.

— Ты давно здесь сидишь, — констатировал он.

— Заснула, — коротко ответила Сирокко.

Дореми отошёл в сторону, выпуская её из комнаты. Сирокко было неловко оттого, что он знал обо всем, что происходило в её душе. Но в ту же секунду страх пронизал её тело — вдруг он слышал все, что говорил Дейтерий?

— Я все знаю, — Дореми ответил на непроизнесенный вопрос Сирокко. — И я понимаю его. Я не чудовище, чтобы тянуть на дно своих людей. Кто пройдёт со мной весь путь до конца, никогда не узнает моего гнева.

— Ты хочешь вырезать целый класс, — Сирокко отвернулась. — Это чудовищно.

— Это вынужденная мера, — мятежник вышел из комнаты и тихо закрыл дверь. — То, что плохо для одних — всегда хорошо для других. Добро и зло — как две стороны одной медали. Неотделимы друг от друга, всегда вместе, но никогда не пересекаются.

Видя, что Сирокко все ещё не понимает, он достал из кармана блестящую золотую монету. Пару раз подкинув её вверх, он зажал её между большим и указательным пальцами и показал спутнице. Та, явно заинтересовавшись, молча наблюдала за действиями Дореми.

— Видишь, обыкновенная монета, — сообщил он, вновь крутя монету во все стороны. — У неё есть две стороны. Представь, что та, на которой изображён Первый Король — добро, а другая, со стихиями — зло.

Сирокко наклонила голову к плечу, в который раз задавая себе вопрос: Дореми считает её абсолютно глупой или пытается простыми словами обьяснить что-то грандиозное?

— Наверное, сейчас ты думаешь, что можно разрезать монету по ребру, и тогда добро отделится от зла, — Дореми прошептал несколько слов, и сорвавшийся с его губ полупрозрачный воздушный серп аккуратно разрезал податливое золото. На ладонь мятежника упали две одинаковые монеты, только в два раза тоньше своей предшественницы. — Видишь, теперь это две монеты, и у каждой из них вновь есть две стороны.