Так и теперь, соседская девочка Эхеверия перегородила Сирокко дорогу. Коричневые кудри красавицы педантично струились по плечам, решительные изумрудные глаза были самодовольно полуприкрытый. Её светловолосый брат Нарцисс стал рядом, однако чуть сзади. Их сестра, ещё совсем маленькая, но уже способная подражать старшим, пристроилась с другой стороны.

— Отойдите, — сдержано сказала Сирокко. Она всегда так делала, а они никогда не слушали.

— А то что? — с вызовом спросила Эхеверия. — Родители тебя не любят, потому что ты подкидыш. И вы с братцем им не нужны. Они только и думают, как бы от вас отделаться. Они скоро заведут себе нового ребёнка, а вас выгонят!

Горечь обиды вскипела в груди девочки, однако она помнила слова матери. Та говорила, что если Сирокко ответит, то они будут только больше задирать её. Проверять девочка не хотела, однако точно знала, что Цикута будет ругаться, если Сирокко устроит драку. Наверное, это и удерживало её от резких ответов. Лёгкая по своей натуре, она избегала острых углов и крутых поворотов.

— Идём, — прошептал Хамсин ей на ухо. — У меня есть план, как мы им отомстим.

Сирокко вскинула голову и прошла мимо соседей. Она крепко сжала зубы, однако это не помогало бороться с навалившейся яростью. На неё резко накатилась тошнота, а низ черепа пронизала резкая вспышка боли. В глазах потемнело, звуки стали звучать глуше и словно издалека. Не сумев обуздать свою злость, Сирокко позволила ей выйти наружу.

Вокруг взвился горячий ветер. Тысячи песчинок, которые он принёс с собой, царапали кожу. Сирокко сконцентрировалась на цели за её спиной, однако резкий окрик вернул её в реальность. Буря тут же улеглась, и Сирокко непонимающе открыла глаза. Произошедшее казалось ей далеким сном.

— Хватит! — прикрикнула Цикута, нависая над детьми. — Пусть они говорят всё, что им вздумается, вы же знаете, что они просто глупые шалунишки. Хотя Эхеверии и восемь лет, ума у неё гораздо меньше, чем у каждого из вас. Поэтому будьте к ней снисходительны…

— Эй, что ты там про моих деток бормочешь? — из перекошенной калитки вывалилась женщина необъятных размеров. — Ты за своими следи, третьего уж от мужа-то понесла?

— Ах ты старая нахалка! — Цикута, хотя и учила детей обратному, не смогла пропустить оскорбления мимо ушей. — Да ты б лучше не за мной следила, а за своим муженьком, который что ни день, так под новую юбку смотрит!

Сирокко, не желавшая больше находиться рядом с двумя ссорящимися женщинами и истеричными детьми, бросилась прочь от дома. Единственное, чего она так страстно желала, было сбежать отсюда. Как можно дальше. Иногда она даже пыталась это сделать, однако или родители, или кто-то из жителей всё-таки ловил её и возвращал назад. Да и Хамсин не отличался усидчивостью: хотя его побеги и случались реже, они были заранее спланированными, и потому шансы на их успешное завершение возрастали.

Жаркий воздух, нагретый от полуденного солнца, приятно обволакивал кожу. Однако он сейчас не радовал Сирокко, и ей совсем не хотелось танцевать. Казалось, что ветер понял спутницу, и отдалился на почтительное расстояние, однако никуда не ушёл. Его тихий шёпот напевал какую-то старую песню.

Хамсин бежал рядом и время от времени настороженно смотрел на сестру, словно ожидал, что она сейчас поднимет ураган и сметёт всю деревню. Но этого не последовало: Сирокко, хотя и была зла, все же контролировала свои желания.

— Держи себя в руках, — повторил Хамсин давно знакомые слова матери. — Не показывай свою слабость. Ты сильная, ты знаешь. Однажды ты сможешь сделать то, что хочешь, но пока придётся играть по их правилам.

Сирокко покачала головой. Она не сильная. Однажды она не сможет погасить в себе бурю, и Хамсин знал это. Как и Цикута… не знали только односельчане. Возможно, лишь это удерживало их от немедленного изгнания из деревни Цикуты вместе с детьми.

Сирокко оставила брата далеко за спиной, вихрем слетела с обрыва и остановилась только тогда, когда её ноги по щиколотку увязли в зыбком песке.

Она нашла это место год назад вместе с Хамсином. И если последнему для взаимодействия с ветром требовался просто горячий воздух, Сирокко не могла обойтись без песка.

Небольшая поляна, диаметром не превышающая пять или шесть метров, казалась Сирокко огромным плацем. Только здесь она более-менее чувствовала себя дома. Несмотря на то, что Цикута одаривала детей безграничной любовью, девочка ощущала себя чужой. Её не брали в игры, с ней никто не хотел дружить или даже разговаривать. Она знала, что была особенной, не такой, как все.

Но никто не догадывался, что внутри маленькой и хрупкой с виду девочки постепенно растет такой же маленький и хрупкий цветок. Цветок, который привык выживать под знойным солнцем и горячими ветрами, там, где кроме золотистого песка и бескрайнего синего неба ничего нет. И в тот день, когда этот цветок распустится, Сирокко изменится навсегда.

Девочка села в самый центр почти круглой поляны. Потом, слегка грустно улыбнувшись, легла. Она зарыла в теплый песок кисти рук, и теперь просыпала его сквозь пальцы.

Ветер взмахнул своими крыльями, и на Сирокко обрушился золотистый дождь, и каждая из тысячи песчинок легла именно туда, где внутри души расползлись края шрамов. Её не принимали — ну и пусть. Они потом пожалеют.

И вдруг до ушей Сирокко донёсся голос: нет, это был не ветер. Уж его-то девочка умела отличать. И это не были песчинки, тысячи тысяч голосов которых сливался в один.

Сирокко слышала, как её звала какая-то девочка.

— Эй, незнако-омка, — до слуха Сирокко долетали тихие слова. — Ты грустишь? Я чувствую твою грусть. Хочешь, я поговорю с тобой?

— Хочу, — прошептала Сирокко, чувствуя, как по её щеке катится слеза.

— Я слышу печаль в твоей душе, — судя по интонации, незнакомка улыбалась. — Но я помогу тебе от неё избавиться. Печаль — это плохо. Лучше горе, чем печаль. Знаешь почему? Потому что горе, словно порыв ветра, придёт и сразу схлынет, а печаль будет долго убивать тебя изнутри.

Сирокко, не произнося ни звука, слушала голос. Несмотря на мудрые и совсем не детские слова незнакомки, она вдруг поняла поняла, что они ровесницы.

— Но печаль тоже пройдёт. Однажды ты откроешь глаза, и поймёшь, что всё очень просто. И ты посмеёшься над тем, какой глупой ты была. И тогда ты сможешь быть свободной. Ты пойдёшь так далеко, куда только сможет довести тебя ветер, а потом ещё дальше. Ветер будет играть в твоих волосах, ты почувствуешь его, услышишь зов и сможешь его догнать. Может быть, сейчас тебя не понимают. И ты так одинока, хотя вокруг полно людей. Но, когда ты поймешь, что быть собой — это не страшно, ты засмеёшься.

Незнакомая девочка всё говорила и говорила, а Сирокко слушала, не перебивая. Шторм в её душе постепенно превращался в ураган, а тот — в обычный ветер. Потом улёгся и он.

Ветер продолжал напевать старинную песню. Он пел её вот уже целую вечность, и будет петь ещё одну. Его песня — его проклятие. У неё нет конца, и пока он не допоёт последний слог, не сможет быть свободен.

Сирокко вернулась домой уже ближе к вечеру. Цикута давно привыкла к отлучкам дочери после подобных сцен, поэтому просто окинула её обеспокоенным взглядом и поставила перед ней тарелку с горячим супом. Все равно она никак не могла повлиять на побеги, а скандалы и крики лишь отдалят от неё Сирокко.

— Я не хочу есть, — заупрямилась Сирокко, помешивая суп ложкой. — Он невкусно пахнет.

— Я съел и чуть не умер, — прошептал ей на ухо Хамсин. — Так что не советую пробовать.

Цикута была хороша во всём, кроме готовки. Еда получалась у неё настолько невкусной, что её приходилось посыпать всевозможными приправами, чтобы хотя бы проглотить. Но это не удерживало её от постоянной практики — понемногу навык все равно улучшался.

— Ну давай хоть пять ложечек, — Цикута села за стол напротив. — Тебе нужно хорошо питаться.

— А если я съем всю тарелку, — Сирокко лукаво наклонила голову к плечу. — Ты разрешишь мне потанцевать?