— Добрый… вечер, — разом потеряв голос, пробормотала она. Новый укол боли кольнул куда-то в район солнечного сплетения.

Повисла неловкая тишина, во время которой Дейтерий окинул девушку внимательным взглядом.

— Мне так жаль, — прошептала Сирокко, переведя взгляд с Дейтерия на Латимерию. — Я должна была видеть…

— Ты не виновата, — ответила последняя. — Ты защитила Куросио, это была твоя работа и ты с ней справилась. Требовать от тебя большего было бы неразумно и несправедливо.

— Кстати, где он? — слегка оживился Дейтерий, однако скованность движений и сжатые губы показывали, что свои истинные чувства он держит глубоко внутри.

— С ним сейчас играют служанки, — отстранённо ответила Сирокко. — Скоро я пойду укладывать его спать. Если хотите, можете пойти со мной.

— Не думаю, что это хорошая идея, — начала Латимерия, однако её перебил выбравшийся из толпы Валлаго.

— Неужели вы хотите оставить моего сына наедине с убийцей? — процедил он. — Даже дураку ясно, кто убил Нимфею.

Брат и сестра изумленно замерли, переводя взгляд с Сирокко на Валлаго и обратно.

— Я думаю, что без заключения суда обвинять меня Вы не имеете права, — процедила Сирокко, поворачиваясь к Атту. — Если детектив придёт к выводу, что госпожу убила я, вот тогда и поговорим. А сейчас… Кто знает, может, это Вы её убили?

Валлаго хмыкнул и отошёл в сторону. Раздражение в душе Сирокко сменилось ужасом: где-то здесь, скорее всего, ходит настоящий убийца.

Она не могла понять, как можно убить человека. Что движет душегубцем? Как он потом справляется с чувством вины? Ведь это ощущение — липкой крови на руках — не покинет никогда. Ведь так? На эти вопросы она вряд ли найдёт ответы, но, возможно, она и не хотела их находить.

Кивнув на прощание брату и сестре покойной госпожи, Сирокко вышла из зала. Она, прислушиваясь к постепенно отдаляющимся звукам, неспешно шла по коридору.

Холод пронизывал до костей, но в то же время приятно охлаждал разгоряченную голову. Казалось, что все вокруг высасывает из тела тепло. Каменные стены, пол и потолок оставались равнодушными ко всему, что среди них происходит. Двери террасы оказались открыты, и Сирокко вышла на улицу. Пронизывающий ветер ножами резал кожу, сковывал мышцы. Однако боль физическая все же заглушала душевную, освобождала от терзаний. Сложные мысли ушли прочь, оставив место лишь темноте и холоду.

Сирокко уперлась рукой в стену и прижалась к ней спиной. С каждым днём ей все больше и больше казалось, что единственное устойчивое в мире — эти ледяные стены. Люди уходят, предают, забывают… Ветер закружился вокруг, напевая давно знакомую мелодию.

Он шептал о свободе, о вечности и одиночестве. Говорил, что понимает её. Что слышит её печаль и сможет забрать боль. Навсегда.

Однако сейчас Сирокко не возводила вокруг себя привычную прозрачную стену. Она позволила ветру трепать одежду и волосы, обнимать лицо. Шли минуты, и воздух вокруг Сирокко нагрелся. Теперь он полыхал жаром пустыни.

Ветер кружился вокруг и подбирался все ближе, и в один момент забрался к Сирокко в сердце. Девушка почувствовала, как свобода растекается по её венам, проникает в душу и голову.

Ветер зашумел в ушах. Кровь всколыхнулась, сердце забилось быстрее. Сирокко почувствовала себя настолько свободной, что невольно вспомнила статую в Бригоне, возле которой впервые увидела Эблис. Она раскинула руки и побежала вперёд, по вымощенной камнями аллее. В тот миг, когда её ноги оттолкнулись от земли, в груди Сирокко эхом отозвалось знакомое щемящее чувство. То самое, которое выжимало из глаз непрошеные слезы. Заставляло любить и ненавидеть одновременно весь мир.

«Растворится боль в дыму

Я не пойму.»

Мотивы старой незнакомой песни всколыхнули ветер, и вечность лишь на мгновение раскрыла свои объятия. Однако этого оказалось достаточно, чтобы Сирокко увидела тусклый расплывчатый образ.

В сине-зеленом мраке леса выделялась тонкая фигура девушки. Её окружали огромные белые цветы — помесь розы и пиона. Светлые волосы призрачно светились на фоне ночной темноты и спускались к пояснице, оплетая обнаженное тело. Тонкие ветви прорастали под её кожей, поднимаясь кверху, закрывая глаза, и над головой девушки сплетались в большую изящную корону.

Нежные пальцы, больше похожие на паучьи лапы, прижимали к груди пышные цветы.

Незнакомка медленно качнула головой, и Сирокко пронизал могильный холод — от него не смог уберечь даже горячий пустынный ветер. Образ девушки показался ей смутно знакомым — словно она уже когда-то видела её, но не могла вспомнить, когда именно.

Спустя мгновение видение рассеялось.

Ветер нес Сирокко на своих крыльях, поднимал все выше, к перистым облакам, и холод словно расступался перед ним.

Сирокко смотрела перед собой, ничего не видя. Все проблемы и обещания остались внизу, на земле, а впереди её ждали лишь ветер и небо. Темнота ночи скрывала её от чужих глаз, совсем как раньше, когда она в полночь гуляла по лесу.

— Принеси меня в Зеленеющие Холмы, — едва слышно прошептала она.

Ветер сменил направление. Сирокко с интересом, но без сожаления, смотрела на поля и луга, которые все больше напоминали о доме. Только сейчас, находясь внутри своей стихии, она чувствовала себя всесильной.

Знакомые холмы и покосившиеся домики кольнули сердце неприятными воспоминаниями, которые та сразу же отогнала. Сейчас не время скорбеть о прошлом, ведь впереди есть будущее.

«Знай, что у тебя нет ни будущего, ни прошлого, — донестись до слуха Сирокко тихие слова мудрой Зрячей. — То, что в прошлом, уже прошло, а будущее всегда останется впереди. У тебя есть только этот миг, не более».

За мгновение поменяв решение, Сирокко, вырвавшись из объятий ветра, спрыгнула на землю. Невидимые крылья поддержали её, не дав упасть.

Одетая в легкое траурное платье, она все равно не мёрзла. Воздух продолжал кружиться вокруг неё, не давая ледяному осеннему ветру коснуться её кожи.

Сирокко безмолвно двинулась вперёд, боясь, но в то же время страстно желая зайти в большой добротный дом — самый красивый в поселении. Его белые стены призрачно выделялись из всепоглощающей темноты.

Девушка медленно поднялась на порог. Что она скажет? Как отреагирует? Ведь прошло уже три с половиной года, многое изменилось. Сирокко сильно поменялась, выросла — в первую очередь морально. Но иногда ей казалось, что она все ещё остаётся той наивной девочкой, которая на рассвете танцевала за городской стеной.

Скрипнула дверь. Ветер отлетел назад, не желая заглядывать в дом. Жар от раскалённой печи дыхнул в лицо прибывшей.

Тишина дома была мягкой, загадочной; совсем не пугающей. Но Сирокко чувствовала себя здесь чужой, ненужной и лишней. Сладковатый запах свежего хлеба дурманил сознание, и ей вдруг захотелось свернуться клубочком на диване, закрывшись от всего мира. Но она быстро отмела сомнения — ни оглядки, ни сожалений.

Сирокко села на стул и закрыла глаза. Казалось, что совсем недавно она уже находилась здесь. Только одета была гораздо проще, да и волосы носила гораздо короче. И ещё она была настолько разбита, настолько поломана и растоптана внутри, что сейчас становилось страшно.

— Я знала, что ты придёшь, — наполненный жизненной силой голос с недовольством раздался позади. — Но не думала, что так скоро.

— Здравствуйте, — отозвалась Сирокко, улыбаясь.

— Зачем пришла? — Зрячая села за стол напротив гостьи.

— Не знаю, — Сирокко пожала плечами. — Просто захотелось.

Женщина внимательно посмотрела на пришедшую и наклонила голову.

— Я вижу, вдали от дома ты обрела… целостность.

— Это правда, — кивнула Сирокко. — Многое произошло за эти годы.

Рассказав о Нимфее и Валлаго, о службе в их доме и новых друзьях, девушка не умолчала даже о Дейтерии. Она вспомнила все: дни, переходящие один в другой, смех Нимфеи, невинные улыбки Куросио, разглядывание ночного неба вместе с Дейтерием, полуночные разговоры с Эблис… А ещё приступы одиночества, отчаяния и отвращения. Падающее на садовые плитки тело госпожи, пустота в душе и осознание того, что ты не можешь ни взглядом, ни словом, ни даже выражением лица показать своё горе. Потому что рядом с тобой ребёнок, которого ты не можешь напугать. Чувство беспомощности и вины оттого, что не чувствуешь боли потери.