— Кажется, наш доблестный рыцарь Рупрехт успел навести порядок и здесь! Узнаю, узнаю своего оберста, — и с этими словами герцог с угрожающим видом повернулся к иезуиту. Его гневный взгляд и зловещая улыбка не предвещали ничего доброго. — Что здесь происходит, чёрт возьми, и как сюда попал мой оберст? — суровым голосом поинтересовался герцог, закипая от ярости.

Фон Илов тут же подскочил к стражникам, продолжающим держать Рейнкрафта за ноги, и наотмашь пару раз ударил их по растерянным рожам так, что те упали рядом со своей жертвой. Теперь картина разгрома была почти полной.

— Как вы, грязные вонючие ублюдки, посмели тащить волоком за ноги рыцаря из древнего рода и оберста имперской армии? — приговаривал генерал-вахмистр, старательно пиная ботфортами ползающих у его ног стражников.

— Взять их! — велел герцог. — И всыпать каждому по двадцать шомполов, чтобы на заднице вся шкура в клочья! И тем, остальным — в коридоре — тоже всыпьте как следует!

Немедленно из-за спины герцога выскочили дюжие гвардейцы и, предвкушая забаву, в мгновенье ока с радостью скрутили руки стражникам и пинками вытолкали их из застенка.

В это время отцы-инквизиторы, наконец, с трудом выбрались из-под обломков стола и прочего хлама и кое-как привели свой внешний вид в порядок.

— А это что ещё за святое семейство? — с иронией в голосе поинтересовался герцог. — Никак это наши учёные доминиканцы, неутомимые борцы с кознями дьявола!

Палач между тем вопил, не переставая, из-за его крика в застенке трудно было разговаривать.

— Успокойте этого ублюдка, а то я почти оглох! — распорядился герцог.

Фон Илов быстро подошёл к несчастному, безнадёжно застрявшему в кресле для пыток и неспособному самостоятельно из него выбраться. Успокоение заключалось в одном точном сильном ударе носком ботфорта по переносице бедняги, крики страдальца тотчас оборвались.

— Слишком мудрёная конструкция у этой мебели, чтобы я мог с ходу самостоятельно в ней разобраться, — промолвил Илов с виноватой улыбкой.

Епископ Мегус, аббат Бузенбаум, аббат Кардиа и Хуго Хемниц, подавленные случившимся, молча потупились, словно нашкодившие школяры.

— Вы не смеете так обращаться с городским палачом, который своим искусством оказывает неоценимые услуги трибуналу святой инквизиции, — наконец выдавил из себя иезуит.

— Замолчи, монах! Не вмешивайся, когда я разговариваю с его преосвященством! — вскипел герцог, а про себя подумал: «Положительно, я где-то видел этого монаха, но где?»

Епископ с укоризной посмотрел на Хемница, и тот с лицемерным смирением опустил глаза, достал деревянные чётки и, отойдя в угол, стал про себя что-то шептать, временами бросая злобные взгляды на герцога и епископа.

— Перестань делать вид, что читаешь молитвы, а займись лучше пострадавшими от рук этого подлого еретика! — с раздражением в голосе велел ему епископ.

От злости скрипнув зубами, монах нехотя приблизился к подручному палача, всё ещё лежащему на полу, склонился над ним, похлопал по щекам и потормошил. Тот приоткрыл мутные глаза и со стоном и оханьем попытался было привстать, но от чрезмерного усилия снова потерял сознание.

— Этот скоро очнётся и уже завтра сможет выполнять свои обязанности, — убеждённо заявил иезуит и направился к погребённому под пыточным инструментом бедолаге, лежащему без всяких признаков жизни. Расшвыряв в разные стороны всю рухлядь, подняв тяжёлую дубовую скамью, Хуго Хемниц с нескрываемым профессиональным любопытством приступил к обследованию бездыханного тела.

Лицо несчастного было смято, нос почти полностью вдавлен внутрь, а глаза уже остекленели. Иезуит перекрестился и сокрушённо вздохнул:

— Моя помощь ему уже не требуется. Душа уже оставила его бренное тело, и кто знает, куда она попадёт после чистилища! Ведь бедняга умер без покаяния и последнего причастия — ещё один большой грех на душу этого закоренелого еретика. — И иезуит с этими словами кивнул на тело Рейнкрафта.

— Ты случайно не убил барона? — не на шутку встревожился епископ.

— Монсиньор! Слуги дьявола не умирают от удара чеканом, я воспользовался им, поскольку мне, как духовному лицу, неприлично орудовать шпагой или пистолетом. Не сделай я этого, нечестивец всех нас погубил бы, — кротко ответил монах. — Череп у барона крепче, чем у голландского быка, и я при всём желании не смог бы проломить его.

— Хватит нести всякий вздор, монах, — бесцеремонно прервал сетования иезуита герцог, — лучше приведи его в чувство, но сначала принеси сюда воду!

— Неужели бедняга воскреснет? — удивился иезуит.

— Я имею в виду не этого подохшего ублюдка, а барона фон Рейнкрафта! И побыстрее поворачивайся, монах! — рассвирепел герцог, приходя в ярость от мнимого тупоумия иезуита.

— Итак, святые отцы, я вынужден забрать у вас своего оберста! — заявил герцог тоном, не терпящим возражений.

— Он обвиняется трибуналом святой инквизиции в пособничестве и в сговоре с опасной колдуньей, а также в сношении с самим дьяволом. Он помог бежать колдунье, приговорённой трибуналом к костру. Кроме того, ваше высочество, вы сами видите, что натворил этот еретик здесь, в помещении для проведения дознания, — сразу же заупрямился епископ Мегус, красноречивым жестом указывая на разгром в застенке и труп подручного палача.

Между тем фон Илов перевернул Рейнкрафта на спину, приоткрыл ему веки и, внимательно взглянув в зрачки, вздохнул с облегчением:

— Слава тебе, Господи! Кажется, живой!

Тут появился Хуго Хемниц с тазом, почти до краёв наполненным водой, которым немедленно завладел фон Илов. Он плеснул изрядную порцию воды в лицо друга — века на глазах оберста дрогнули — плеснул ещё, затем вылил почти всю воду на голову барона. Тот наконец зашевелился, фыркнул, словно кот, открыл глаза, его начавший проясняться взор остановился на знакомом лице боевого побратима. Некоторое время оберст ничего не мог понять, затем его глаза окончательно просветлели, и он произнёс охрипшим голосом:

— Чёрт возьми, Зигфрид, меня, кажется, основательно отделали святые отцы!

— Очень похоже на то, — согласился его товарищ и переглянулся с герцогом.

В это время Хемниц, порывшись в хозяйстве Иеремии Куприна, обнаружил несколько чистых салфеток, корпию, бинты, мазь и всё это молча протянул генерал-вахмистру.

Едва барон заметил иезуита, им обуяла привычная ярость. Он рывком приподнялся и сел, опираясь руками о холодный каменный пол. У него в голове от резкой боли всё помутилось, и его стошнило. Отвратительный запах ударил всем присутствующим в ноздри. Епископ и оба аббата демонстративно зажали свои носы холёными пальцами. Герцог невольно потянулся в карман своего роскошного красного камзола за надушенным кружевным платком.

— Ещё воды и быстрее! — ткнул иезуита кулаком в бок фон Илов.

Тот покорно удалился и намеренно долго отсутствовал.

— Я забираю его, — повторил герцог, спеша покончить со своей печальной миссией, ибо отвратительный запах блевотины уже стал вызывать у него спазмы в горле.

— Им должен заняться трибунал святой инквизиции и повести следствие до конца, — упрямо стоял на своём епископ.

— А что, следствие ещё не закончено? — поинтересовался герцог.

— Почти закончено, но вердикт ещё не вынесен, — нагло соврал епископ.

— Любопытно, когда вы всё это успели? — усмехнулся герцог. — Однако вам, ваше преосвященство, известно, что его может судить только гроссмейстер Мальтийского ордена и я, как главнокомандующий Имперской армией?

В этот момент, наконец, появился Хемниц с тазом воды. Фон Илов тотчас выплеснул всю эту воду в лицо и на голову друга. Оберсту стало легче, он, перестав блевать, виновато улыбнулся и с угрюмым видом уставился на Хуго Хемница, державшего в руках всё необходимое для обработки ран. Однако фон Илов молча оттолкнул услужливо протянутую руку иезуита и полез в свои карманы.

— Можно разорвать мою рубашку, — посоветовал Рейнкрафт.

— Слишком грязная, — брезгливо поморщился фон Илов, продолжая безуспешно рыться в карманах своего мундира. — Куда же запропастился мой платок?