Генрих фон Браун был несколько взволнован, сказывались долгое ожидание и почти полное отсутствие надежды на благополучное возвращение Одиссея с острова.

Гертруда фон Хильденбрандт, урождённая баронесса фон Лютцов, бросилась на широкую грудь мужа, обвивая его могучую шею тонкими руками. Однако, внезапно увидев герцога, сильно побледнела, а ноги у неё подкосились.

— Не волнуйся, дорогая, — успокоил её барон. — Его высочество любезно изъявил желание лично проводить меня на борт «Гансхена», и я никак не мог от него отвязаться.

На борту брига Валленштейн с удивлением узнал, что барон фон Илов и мушкетёры крепко связаны и «отдыхают» в тесном трюме в обществе корабельных крыс. Только теперь граф со всей отчётливостью осознал, насколько грандиозной и невероятно дерзкой по замыслу была операция, проведённая Хильденбрандтом, и понял, что не зря береговое братство прозвало барона Одиссеем.

Барон велел рубить якорные канаты и ставить паруса. Сигнальный огонь на полуюте тотчас был потушен, и «Гансхен» почти бесшумно заскользил по волнам. Кромешная темень благоприятствовала бегству. Вскоре они услышали, как на флагмане и остальных кораблях эскадры судовые колокола почти одновременно отбили десять склянок.

Валленштейн с удивлением заметил, что бриг скользит по волнам подозрительно быстро, легко развив скорость почти в десять узлов, что, учитывая слабый северо-западный бриз, было непросто. Более того, чувствовалось, что при первой необходимости «Гансхен» может развить гораздо большую скорость. Граф вспомнил, как бриг ещё день назад еле полз в кильватере эскадры адмирала Боргезе и обратился к Хильденбрандту за разъяснениями. Тот усмехнулся и сказал:

— Я и сам удивляюсь. Любой моряк, лишь поглядев мельком на корпус моего брига и на его парусное вооружение, сразу бы понял, какими мореходными качествами он обладает. Адмирал Боргезе, видно, не обратил на это важное обстоятельство никакого внимания, решив, что дно «Гансхена» обросло бородой. Я же всё время опасался, как бы он не догадался о том, что под кормой брига прикреплено некое подобие плавучего якоря. Сейчас мы, разумеется избавились от него и от всего остального, что мешает ходу судна, даже от шлюпки, поэтому надеюсь, что если вахта на кораблях эскадры заметит отсутствие «Гансхена», то адмирал нескоро нас догонит.

— А если всё-таки догонит? — полюбопытствовал Валленштейн.

— Тогда я ему не завидую, — серьёзно ответил барон.

Утром они увидели чёрный парусник.

— Вот и всё, — с облегчением вздохнул Хильденбрандт, увидев свой сорокапушечный фрегат, нагоняющий ужас на турок и венецианцев. — Кажется, пора возвращать наследника престола австрийских Габсбургов на его законное место, — сказал барон, подчиняясь внезапно подступившему приступу великодушия.

Ещё через два дня чёрный парусник появился на виду города Зары, переполошив всех её жителей, подняв по тревоге военный гарнизон и экипажи кораблей эскадры адмирала Боргезе. Однако, пока два фрегата и один галеон выползли из гавани, куда их увёл Боргезе, опасаясь нападения флота ускоков, пиратский парусник стал быстро удаляться, оставив на волнах набитую до отказа людьми шестивёсельную шлюпку.

Когда герцог примостился в шлюпке на сиденье между двух иезуитов, он, глядя на барона, произнёс с угрозой:

— В любом случае, стану я императором или нет, тебе обратный путь в Германию заказан.

Валленштейну перед тем, как тот уже собирался последовать за герцогом по штормтрапу вниз, Хильденбрандт молча протянул его шпагу с ножнами.

— Благодарю, — сказал граф вполне искренне.

Как полтора десятка лет назад при расставании в Падуе, они опять обнялись, и барон вполголоса, чтобы не слышали в шлюпке, сказал Валленштейну:

— Берегись фон Штайермарка, эта змея может ужалить в самый неожиданный момент.

На пророческие слова редко обращают внимание.

В этот же день барон отдал три с половиной миллиона цехинов уцелевшим ускокам, взяв слово с адмирала Мертича, что тот обязательно выкупит с каторги и из турецкого рабства попавших в плен членов берегового братства. После чего он на своём фрегате «Энтхен» в сопровождении брига «Гансхен» навсегда покинул Средиземноморье.

На следующий год, в середине апреля граф фон Валленштейн вернулся в Моравию с Градисканской войны. Боевые действия в Адриатике уже закончились и доблестный рыцарь со своим отрядом мушкетёров и кирасиров возвращался в свои богатые моравские поместья.

— Еретики, кажется, направили к нам целую делегацию — не менее сотни отпетых негодяев, — процедил сквозь зубы оберштатгальтер Чехии, граф Вильгельм Славата. — К сожалению, покойный император Рудольф II и нынешний император Маттиас, несмотря на свою рыцарскую доблесть и преданность Святому Апостольскому Престолу, были слишком снисходительны к этим нечестивцам, проклятым протестантам.

Оберштатгальтер имел в виду знаменитую Чешскую Грамоту Имперских привилегий, изданную 9 июня 1609 года Рудольфом II и гарантировавшую эти привилегии чешской родовой аристократии протестантского вероисповедования, рыцарству и дворянству, а также остальным свободным гражданам наравне с католиками. Грамота подтверждала решение Аусбургского религиозного мира от 25 сентября 1555 года и, помимо свободы вероисповедования, гарантировала отказ правящей династии австрийских Габсбургов от насильственного обращения в католицизм своих подданных. Протестанты снова открыли в Праге свой университет, основали новые школы и коллегиумы и заодно построили новые храмы. Важнейшим пунктом этой грамоты было дарование суверенитета протестантской церкви и высшим протестантским сословиям, что подтверждалось государственным законодательством. Была произведена передача всех дел протестантской церкви местному самоуправлению, а прямое управление Чехией императором заменялось местным самоуправлением, которое осуществлялось представителями чешской родовой аристократии, в том числе и протестантской.

Привилегии, дарованные Рудольфом II и подтверждённые Маттиасом I, очень раздражали не только новоиспечённого короля Чехии и Венгрии герцога Фердинанда фон Штайермарка, но и его штатгальтеров. Поэтому неудивительно, что граф Славата, едва увидев у ворот Пражского замка внушительную толпу во главе с рыцарями-протестантами, среди которых он узнал графа Турна, не на шутку рассердился и начал уже подумывать о применении крутых мер по отношению к «проклятым еретикам». В последнее время; имея возможность наблюдать, как протестанты всё чаще ведут себя крайне вызывающе, он был очень обеспокоен тем, что «проклятые еретики» до того обнаглели, что стали требовать новых привилегий, в частности, полного суверенитета Чехии. Дескать, Чехия — протестантская страна, а значит, править ею должны только протестанты. Граф Славата был ярым противником протестантизма в любом его виде и полностью поддерживал короля Чехии и Венгрии герцога Штайермарка, который решительно отметал все наглые требования еретиков и пытался вернуть эту беспокойную часть империи в лоно католицизма. Необходимо заметить, что граф уже долгое время верой и правдой служил австрийским Габсбургам. Он поступил на службу к Рудольфу II в качестве камерария в 1600 году и вскоре стал земельным судьёй в Чехии и бургграфом[134] в Карлштейне, оставаясь убеждённым противником всяких, даже малейших уступок протестантам. Этих же принципов придерживался герцог Штайермарк, который после коронации на Чешский престол, опираясь на поддержку нового Императора Священной Римской империи Маттиаса I, при помощи иезуитов энергично приступил к проведению политики Контрреформации[135] в Чехии, что не могло не вызвать возмущения всех протестантских сословий в королевстве. Ведь ещё живы были в стране героические традиции гуситов.