— Вы, пожалуй, правы, любезный граф. Дай протестанту палец, он, как волк, отхватит тебе всю руку, — сказал Ярослав Мартиниц, подошёл к высокому стрельчатому окну в зале совещаний и, глядя на людей у ворот, взволнованно добавил: — Мне кажется, что мы сегодня здесь напрасно собрались. Вы только посмотрите, какая огромная толпа сопровождает делегацию этих нечестивцев. Она запрудила уже почти всю площадь, а её предводители стремятся ворваться внутрь. Боюсь, что стража с такой огромной толпой не справится.

— Я запретил этим еретикам собираться, — возмутился граф Славата. — Нарушение моего приказа дорого обойдётся мерзавцам.

— Мне кажется, нужно было ещё вчера на всякий случай вызвать сюда полк мушкетёров, — дрожащим голосом отозвался со своего места секретарь Фабрициус.

Граф Славата недовольно посмотрел на него и резко заметил:

— Ваше дело заниматься канцелярией, а не давать мне советы.

— Простите, господин оберштатгальтер,— вскочил со своего места Фабрициус и поклонился. — Просто я хотел сказать, что стража в замке слишком малочисленная и я опасаюсь, как бы не повторились трагические события двухсотлетней давности. — В его голосе явно чувствовался страх.

— Не повторятся, — сказал граф. — Пусть только эти еретики посмеют сюда сунуться. Я быстро выпровожу их из Пражского замка так, что они забудут дорогу в Градчаны. А чтобы они не повторили то, что их предшественники натворили в 1419 году, будут приняты своевременные меры. Слава Господу нашему, его величество король Чехии и Венгрии, герцог Штирии, Крайны и Каринтии Фердинанд фон Штайермарк — монарх решительный и не станет долго возиться с этой нечистью. К тому же банда графа Турна на подобное просто не способна.

Собеседники имели в виду события, произошедшие 30 июля 1419 года в Новом Месте, когда гуситы ворвались в ратушу и вышвырнули в окна тринадцать человек, находившихся там, в том числе рыцаря и трёх советников.

— Однако, толпа настроена решительно и особенно вон те дворяне во главе сброда, — встревожился граф Мартиниц.

Он был прав: толпу протестантов разных сословий возглавляла сотня чешских дворян во главе с графом Турном, пожилым, но довольно крепким и отважным рыцарем.

Граф Генрих Маттиас Турн фон Валсассина принадлежал к роду итальянских патрициев, в своё время был офицером имперской армии, однако, попав в Чехию, умудрился сколотить оппозиционную Габсбургам дворянскую партию. Несмотря на католическое происхождение, он проникся огромной симпатией к чешскому национальному движению, которое боролось за право вести церковные службы на родном языке и, в конце концов, добилось получения Чешской Грамоты Имперских привилегий. Поэтому, когда королём Чехии и Венгрии стал Фердинанд фон Штайермарк — верный ученик иезуитов, — граф немедленно был лишён звания бургграфа Карлштейна, но с этой потерей смириться не мог и не хотел. Стоило Фердинанду Штайермарку начать вводить первые меры Контрреформации в Чехии, разработанные отцами-иезуитами, как чешское протестантское дворянство фактически подняло бунт. Сотня делегатов во главе с графом Турном, которая двигалась в Градчаны к Пражскому замку в сопровождении чудовищной толпы черни, ясно говорили о том, что бунт уже начался. Несмотря на самоуверенность оберштатгальтера Славата, собиравшегося «одним окриком подавить бунт еретиков», граф Мартиниц присоединился к мнению секретаря. Однако предпринимать какие-либо конкретные меры было уже поздно: в коридорах замка раздавались громкие голоса, тяжёлый грохот шагов, звон шпор и бряцание оружия. Делегация мятежных протестантов, разметав стражников, под одобрительный шум снаружи следовала прямо в зал совещаний. Первым внутрь самым бесцеремонным образом ворвался граф Турн. Судя по всему, он уже с утра принял приличную дозу контушовки, от которой у него сильно раскраснелся нос, слиплись усы, изо рта несло перегаром.

— Кто вам позволил сюда врываться? — возмутился граф Славата. — Я, как полномочный представитель его величества короля Чехии и Венгрии, герцога Штирии, Крайны и Каринтии Фердинанда требую...

— Мы пришли сюда, чтобы нам подтвердили все пункты Чешской Грамоты Имперских привилегий, — бесцеремонно перебил его граф Турн. — И если вы, будучи оберштатгальтером Чехии и представителем его величества короля Фердинанда, не сходя с места, лично подтвердите наши привилегии и подпишете этот документ, то нам только останется вежливо откланяться. — С этими словами граф Турн взмахнул исписанным листом бумаги и добавил с наглой улыбкой: — Как жаль, что здесь нет короля. Представляю, как его величество обрадовалось бы нашему визиту.

— Вы посмели ворваться сюда с этим наглым требованием и надеетесь, что вам всё сойдёт с рук? Да вы хоть представляете, что требуете? Вы требуете ни много ни мало, как узаконить новую Реформацию, похлеще лютеровской. А это уже уничтожение католицизма в Чехии! Нечестивцы, отвечайте — кто вас на это надоумил? Это ведь бунт против законной власти короля и Святого Апостольского Престола! Немедленно выдайте мне зачинщиков, а остальные убирайтесь вон! — заорал граф Славата, не помня себя от ярости.

— Вот как? — зловеще усмехнулся граф Турн. — Если сейчас же этот документ не будет подписан, я очень расстроюсь, — с этими словами он помахал листом бумаги перед носом графа Мартиница.

Последний от возмущения аж поперхнулся и беспомощно оглянулся на побагровевшего от бешенства оберштатгальтера и побледневшего от ужаса Фабрициуса.

В следующее мгновенье граф Славата вырвал этот лист, скомкал его и разорвал в клочья, затем швырнул себе под ноги и с руганью стал топтать. После чего хватил тяжёлым кулаком по столу и рявкнул:

— Негодяи! Вы кому вздумали угрожать? Вы, подлые нечестивцы, хоть понимаете, насколько далеко зашли в своих мерзких поступках?

— Пока не так далеко, как нам бы этого хотелось, господин оберштатгальтер, — снова усмехнулся граф Турн. — Но сейчас мы действительно зайдём далеко и настолько, что заставим полномочных представителей нашего обожаемого монарха и достойного воспитанника иезуитов немедленно покинуть это помещение, причём через окно, ибо ваше время истекло.

— Что? Вы не посмеете, мерзавцы! — воскликнул граф Славата.

— Ещё как посмеем, — заверил его граф Турн и добавил, обращаясь к своим сообщникам: — Господа, повторим то, что делали порядочные люди со всякими пройдохами и мошенниками. Вышвырните этих грязных папистов в окно, как это сделали в своё время доблестные гуситы.

Рыцарей-протестантов не нужно было долго уговаривать, они с радостными воплями бросились к обоим штатгальтерам и секретарю.

— О, Езус Мария! — завопил граф Славата, когда сильные, привычные к оружию руки подхватили его и поволокли к окну.

— Стойте! — внезапно раздался громкий голос и, загораживая дорогу рыцарям, к окну бросился широкоплечий рыцарь с копной светло-русых волос на непокрытой голове. Это был граф Кински. — Стойте!

— Прочь с дороги! — закричал граф Турн.

Однако молодой рыцарь не двинулся с места и, перекрывая шум толпы, воскликнул:

— Братья! Если мы уподобимся варварам и применим дефенестрацию[136] по отношению к представителям королевской власти, то это для всего нашего дела будет иметь страшные последствия. У Габсбургов будут развязаны руки и под предлогом подавления бунта они начнут Контрреформацию и полностью аннулируют имперские привилегии. Неужели вы этого не понимаете, братья? Сбросив штатгальтеров в крепостной ров, вы столкнёте всех нас в бездну, в преисподнюю к дьяволу! — попытался он образумить графа Турна.

— Повторяю: прочь с дороги! — процедил тот сквозь зубы.

— Остановитесь, братья, потом будет поздно... — успел крикнуть граф Кински прежде, чем его оглушил удар подкравшегося сзади графа цу Мансфельда.

Граф Славата с громким воплем полетел в крепостной ров, прежде чем приземлиться, ему предстояло пролететь добрых шестьдесят футов. В следующее мгновенье в окно вылетел граф Мартиниц, а затем и несчастный Фабрициус. Рыцари, довольные делом рук своих, с любопытством взирали вниз, но их ждало разочарование: оба штатгальтера отделались ушибами, попав на откос крепостного рва, они благополучно скатились на его дно. Секретарю же не повезло: бедняга свернул себе шею.