Его ввели в довольно просторный застенок с низким сводчатым потолком. За длинным, покрытым чёрным сукном столом, на котором пылилась внушительных размеров Библия, стояло Распятие и в двух бронзовых подсвечниках горели восковые свечи, уже сидели члены трибунала святой инквизиции во главе с епископом Барберци — все как один учёные доминиканцы. Отец датарий что-то писал, усердно скрипя гусиным пером. Палач Козимо Верди — главный специалист по проведению дознания в этом застенке, стройный красавец с белокурыми кудрявыми волосами и большими сильными руками, почти точная копия знаменитой скульптуры Микеланджело, радостно улыбнулся, обнажив два ряда ровных белых зубов в предвкушении давно ожидаемой творческой работы. До этого времени отцы-инквизиторы пока что ограничивались уговорами — признать свои заблуждения и отречься от них.
— Рыцарь Альбрехт Евсевий Венцеслав фон Валленштейн, вы отрекаетесь от своих богопротивных еретических заблуждений и раскаиваетесь в своих гнусных преступлениях против нашей Матери-Церкви? — задал епископ вопрос, едва рыцарь очутился перед столом, за которым заседали члены трибунала.
Стражники тотчас покинули это мрачное помещение, зато два коренастых, жилистых, бритых налысо подручных палача стали по бокам рыцаря, готовые в любую минуту приступить к своим прямым обязанностям.
— Я не понимаю, о каких, собственно говоря, заблуждениях и преступлениях идёт речь и в чём я должен раскаяться, тем более что я даже не католик, — сохраняя внешнее спокойствие, дерзко ответил Валленштейн.
Епископ Барберци сокрушённо покачал головой:
— Сын мой, уже почти три месяца мы пытаемся тебя уговорить отречься от своих крамольных идей, но, к сожалению, только потеряли драгоценное время. Ты так и не понял, что в отличие от какой-нибудь протестантской псевдоцеркви святая католическая церковь хотя и проявляет милосердие к падшим и заблудшим, однако наша истинная Церковь никогда не мстит и даже не наказывает нечестивцев вроде тебя, а лишь, с Божьей помощью, если необходимо, выжигает ересь калёным железом, стремится привести их к покаянию, иначе весь мир может захлебнуться в океане самых мерзких грехов, утонет под чудовищными волнами сатанинского разгула дьявольской стихии. Силы ада взывают из бездны к таким грешникам и нечестивцам, как ты, и как мы уже убедились — не зря. Чтобы выявить ту дьявольскую сущность, которая вселилась в тебя, нам ничего не остаётся, как провести более тщательное расследование с применением замечательного искусства палача. Прежнее обследование покровов и особенностей строения твоего тела не выявили аномалий, свидетельствующих о связи с дьяволом и прочими силами ада. Ты выглядишь, как человек, наделённый бессмертной душой и соответствующий своему благородному происхождению. Ты прекрасно сложен, высок ростом и строен, ты — сильный и красивый мужчина, — при этих словах у епископа дрогнул голос, а чёрные маленькие глаза как-то странно заблестели. — Покровы твоего тела — чистые, без всяких крупных родинок, бородавок, пятен и прочих меток дьявола, которые бы могли навести на мысль о твоей связи с потусторонними силами. Однако твоя душа, сын мой, судя по твоему упрямству, по-видимому, уже давно заложена дьяволу, с которым ты заключил скреплённый кровью преступный договор. Иначе очень трудно объяснить твои невероятные успехи в стенах alma mater, а также удивительное мастерство в искусстве фехтования. Признайся, сын мой, что обыкновенному человеку за неполных два года не осилить и половину того, что ты постиг, слушая лекции в университете, причём в свободное от беспробудного пьянства, драк и гнусного разврата время. Редко кто за такое короткое время становится бакалавром, а ты ведь готов примерить на себя даже роскошную мантию магистра. Тебе, сын мой, самому не кажется всё это весьма подозрительным? Признайся, пока не поздно: подписывал ли ты договор с дьяволом, если подписывал, то когда, где и при каких обстоятельствах? Назови своих сообщников!
В ответ Валленштейн лишь недоумённо пожал широкими плечами.
— Я уже говорил, что ты, сын мой, удивительно хорошо сложен, но, на мой взгляд, твои слишком длинные ноги портят общее впечатление, — с плотоядной улыбкой на чувственных, ярко-красных губах произнёс епископ, и его чёрные, напоминающие маслины глазки снова как-то странно заблестели. — Говорят, в ногах правды нет, однако, иногда она кроется именно в ногах, в этом я уже неоднократно убеждался, — и оборвав свою учтивую речь, скомандовал заплечных дел мастерам: — Надеть на него испанские сапоги!
Козимо Верди радостно встрепенулся и подал знак своим подручным. В мгновение ока Валленштейн был крепко привязан к специальной деревянной скамье, напоминающей гроб с острой двухскатной крышкой, а на его длинные мускулистые ноги примерили хитроумное приспособление для дробления костей, известное в то весёлое и очень романтическое время как «испанские сапоги».
Барберци, ласково улыбаясь, окинул томным, словно у влюблённой женщины, и каким-то жадным взглядом сильную фигуру рыцаря, сидящего на крышке гроба в неуклюжей позе, и подал знак палачу. Тотчас деревянный молоток с глухим стуком вогнал клин в паз почти до самого конца. Валленштейн чуть не завыл от дикой боли, но, собравшись с духом, лишь скрипнул зубами.
Епископ продолжал улыбаться и, показывая членам трибунала холёной, маленькой, как у женщины, рукой в сторону корчащегося от боли узника, который тем не менее не издавал ни звука, произнёс с нескрываемой горечью:
— Вот она, гордыня, навеваемая самим дьяволом, вот — дьявольское искушение, не дающее грешнику смириться со своей судьбой даже в таком незавидном положении.
Остальные доминиканцы согласно закивали тщательно выбритыми тонзурами, с видимым удовольствием взирая на свою жертву.
— Если бы ты только знал, сын мой, как мне жалко тебя, как невыносимо взирать на то, что происходит с тобой. Но увы! Я рад был бы тебе помочь спастись от телесных мук, однако поверь мне, что потеря бессмертной души — гораздо большая утрата, чем потеря какой-то незначительной части бренного тела, например, ног. Поверь, я стараюсь для тебя, для твоего же блага, и то, что сейчас будет сделано, принесёт тебе только пользу, — произнёс епископ, с состраданием глядя на Валленштейна, и, резко сменив ласковый тон, отдал приказ палачу: — Нужно полностью стреножить этого несчастного, ибо необходимо навсегда сломать не только его кости, но и его гордыню. Приступай, сын мой, и чем быстрее, тем лучше!
Палача не надо было подгонять. Он тотчас выбрал самые большие клинья и слегка вогнал их в пазы колодок на ногах узника, теперь оставалось нанести несколько точных сильных ударов тяжёлым деревянным молотком, чтобы ноги рыцаря превратились в месиво из мяса и осколков раздробленных костей. Козимо Верди, скаля зубы в радостной улыбке, уже замахнулся своим молотком, но внезапно в застенок вбежал запыхавшийся послушник ордена Святого Доминика и взволнованно воскликнул:
— Его преосвященство, кардинал Людовици[10] уже здесь!
Епископ Барберци недовольно поморщился — ещё не хватало здесь иезуитов, — но в последний момент успел дать знак палачу, чтобы тот остановил физическое воздействие на подследственного. Поиск истины откладывался на неопределённое время. С суровым фанатиком и аскетом кардиналом Людовици шутки были плохи, ибо он со своей иезуитской братией имел прямой доступ к самому Всесвятейшему Понтифику[11].
Вскоре в коридоре послышались тяжёлые шаги ног, обутых в деревянные сандалии, и чеканная поступь, сопровождаемая характерным звоном шпор. В застенок ввалились двое рослых монахов-иезуитов в кожаных широкополых шляпах, в чёрных сутанах, напоминающих светское платье, и в высоких кавалерийских ботфортах. Оба монаха были при шпагах и при пистолетах. Они немедленно заняли позицию по обеим сторонам двери. Осторожно переступив голыми ногами, обутыми в простые деревянные сандалии, через порог и придерживая полу красной сутаны, в застенок вошёл сам кардинал Людовици. Его сопровождал коадъютор[12] духовного посвящения ордена иезуитов Муцио Вителески. За их спинами мелькнули ещё четверо монахов-иезуитов, похожих скорее на солдат, чем на служителей церкви. Они остались снаружи, прикрыв дверь за своим патроном.
