В этот момент герцог, продолжая зловеще улыбаться, опять с невероятно важным видом поднялся с кресла, словно это был императорский престол, и поднял правую руку с зажатой в ней перчаткой. Все присутствующие тотчас затихли.

— Пусть свершится Божий суд! Кто нарушит хоть одно правило поединка и применит другое оружие, кроме боевого молота, будет немедленно расстрелян моими стрелками! — важно изрёк герцог и, взмахнув перчаткой, добавил: — Приступайте, и да свершится Божий суд!

Граф Паппенгейм с помощью своих кнехтов тяжело взобрался на рослого боевого коня, прошептал молитву и бесстрашно двинулся навстречу Судьбе.

С удовольствием взвесив в могучей руке тяжёлый боевой молот, густо усеянный шипами, барон Рейнкрафт легко взметнул его над головой и принялся им вертеть в воздухе, разминая кисть. Пока граф двигался ему навстречу, он успел несколько раз подбросить свой боевой молот высоко вверх и ловко поймать, как обыкновенную деревяшку.

Внимательно наблюдавший за ним барон д’Арони вдруг отчётливо понял, что хитроумный тевтонский рыцарь специально выбрал такое оружие, которое как нельзя лучше подходит к его чудовищной силе.

— Стойте! — не помня себя, крикнул д’Арони.

Все присутствующие с удивлением уставились на него.

— Остановите поединок! Это убийство! — закричал он снова и, гремя помятыми доспехами, заковылял к всаднику-исполину, который невозмутимо играл молотом. — Смени оружие! — обратился барон к Рейнкрафту, смело глядя снизу вверх в холодные глаза великана. — Ты слышишь меня? Смени эту железную болванку на благородное рыцарское оружие — копьё или меч!

Рейнкрафт не обращал на него никакого внимания, и лишь когда рыцарь Звезды Восходящего Разума протянул руку к поводьям его коня, спокойно сказал:

— Я предпочитаю боевой молот!

С этими словами великан пнул кованым башмаком в грудь барона д’Арони, который с грохотом свалился в пыль ристалища, и, не теряя времени, пришпорил коня и поскакал в сторону приближающегося противника. Сблизившись с ним, барон Рейнкрафт с ходу обрушил на него целую серию страшных ударов.

Граф еле успел прикрыться щитом и, не потеряв присутствия духа, которого ему, старому рубаке, было не занимать, сумел проскочить мимо неистово орудующего тяжёлой железной палицей исполина. После чего, развернув коня, снова поскакал навстречу великану. На этот раз ловким манёвром граф сумел приблизиться к Рейнкрафту с левой стороны: барон, по обыкновению, закинул щит за спину и теперь с этой стороны был практически не защищён. Однако гигант мгновенно перебросил молот в левую руку и принялся так молотить по щиту несколько опешившего от такого поворота дела Паппенгейма, что у последнего онемела рука под щитом, а сам он чуть было не свалился с лошади, но и на этот раз доблестному ливонскому рыцарю, благодаря силе духа и искусству наездника, удалось благополучно выйти из зоны ударов чудовищной палицы.

Раздосадованный Рейнкрафт повторил свой излюбленный турнирный трюк, но на этот раз в графа полетела, со свистом рассекая воздух, не железная перчатка, а боевой молот. Казалось, предвидя подобную ситуацию, Паппенгейм, развернувшись вполоборота, всё-таки успел прикрыть голову щитом. Удар был такой чудовищной силы, что ливонский рыцарь едва не вывалился из седла, однако, не теряя времени, он, развернув коня, помчался к безоружному тевтону, который тоже поспешил навстречу. Подобный поступок барона Рейнкрафта был верхом безрассудства. Глаза фельдмаршала Тилли загорелись от радости, а пришедший в себя барон д’Арони очередной раз облобызал свой талисман: теперь уж нахальному новоиспечённому Голиафу уж точно несдобровать, мастерство опытного рубаки графа, Паппенгейма не оставляло Рейнкрафту никаких шансов на спасение.

Брунгильда, всецело поглощённая поединком, от волнения закусила нижнюю губу. Только герцог оставался совершенно спокоен и даже слегка улыбался.

Всадники вихрем пронеслись мимо друг друга, не причинив никакого вреда. Граф целился прямо в забрало великану: сила удара молота в сочетании с бегом могучего боевого коня неизбежно должна была начисто сплющить лицо тевтона, вогнув забрало внутрь шлема. Однако Рейнкрафт к огромному изумлению Паппенгейма и к глубокому разочарованию остальных людей фельдмаршала ухитрился в последний момент пригнуться, и молот просвистел у него над головой. Барон проскочил к тому месту на ристалище, где валялось его оружие, и, не обращая никакого внимания на своего противника, он преспокойно спешился и направился к своему боевому молоту.

Граф Паппенгейм поднял глаза к небу, прошептал благодарственную молитву и ринулся на спешившегося исполина, решив конём сбить его с ног и растоптать копытами или нанести удар молотом по самой макушке шлема противника, но барон, несмотря на тяжесть доспехов, ловко уходя от страшного удара, почти вплотную приблизился к лошади ливонского рыцаря. Прежде, чем граф успел поднять молот для удара, он вдруг с ужасом почувствовал, что кисть его правой руки зажата будто железными тисками — в следующий миг чудовищная сила вырвала его из седла и бросила на землю. Ливонский рыцарь ушибся, однако, будучи мужественным закалённым воином, он сделал отчаянную попытку подняться на ноги. Это частично ему удалось: привстав на колено, граф нагнулся за своим оружием, валяющимся рядом, между тем как к нему уже направлялся Рейнкрафт, успевший завладеть своей страшной палицей. Ливонский рыцарь, шепча про себя молитву, наконец, с трудом поднялся на ноги и замахнулся своим оружием на врага. Тевтон играючи отразил этот удар и в свою очередь взмахнул боевым молотом. В следующий миг его страшная железная палица всей тяжестью, умноженной на чудовищную силу, обрушилась бы на роскошный узорчатый шлем графа, но в последний миг тевтон неуловимым движением изменил траекторию движения своего ужасного оружия: боевой молот со свистом пронёсся около забрала шлема графа. Паппенгейм даже зажмурил глаза, прощаясь с жизнью, хотя в кругу кондотьеров и простых солдат считался воином отчаянной храбрости.

— Хватит издеваться! Кончай быстрее! — прохрипел граф, видя, что Рейнкрафт просто забавляется с ним.

— Я помню тебя по некоторым сражениям, — тихо произнёс в ответ барон. — Поэтому пошутили и хватит! Нам ещё предстоит воевать с настоящими врагами императора и церкви!

— Лучше убей меня немедленно, ибо я не вынесу такого позора! — упрямо сказал граф.

— Ты не в своём уме и уже изрядно мне надоел! — произнёс Рейнкрафт и лёгким ударом молота оглушил упрямого безумца. — Иначе от тебя не отвязаться, очнёшься, может, немного поумнеешь, — добавил он, когда Паппенгейм рухнул к его ногам.

Затем барон вышел на середину ристалища.

— Никто не смеет сомневаться в моей рыцарской чести! — загремел из-под закрытого забрала жуткий голос, от которого всех присутствующих бросило в дрожь, а все лошади захрапели, кусая удила и приседая на задние ноги, словно почуяли стаю хищников.

Дочь герцога с ужасом и восхищением во все глаза смотрела на гиганта, успевшего снова забраться на своего коня. «Боже мой! — воскликнула она про себя. — Это ведь Голиаф! Воистину самый настоящий Голиаф, который здесь на турнире победил всех лучших и самых доблестных рыцарей! Однако, какое это великолепное чудовище, но он не лишён истинной рыцарской отваги и доблести! У него красивые глаза — прозрачные, светло-голубые, словно озёра у замка Фридланд!»[198]

Барон Рейнкрафт снял шлем, знаком велел оруженосцу поднести копьё и подать огромный двуручный меч. Взяв копьё на изготовку, он тяжёлым взглядом холодных, как лёд, глаз обвёл участников турнира и нарядную толпу зрителей, несколько задержался на дочери герцога, а потом уставился прямо в расширенные от ужаса зрачки фельдмаршала Тилли.

— Ну, кто ещё из ваших людей желает продолжить турнир или хочет вызвать меня на смертельный поединок? — спросил барон.

Ответом была гробовая тишина.