— Да ещё каких-то два дюйма и трудно представить, что бы случилось.

— Представить как раз нетрудно: я бы попросту остался без мозгов, которых мне и так не хватает! — ухмыльнулся маркграф. — Кстати, этот проклятый бретонец и фехтует не хуже заправского учителя фехтования французской школы.

— Что же вы предлагаете? — спросил Отто Штернберг. — Причём здесь патер Ордоньо и его телохранители?

— Если бы нам удалось покушение на патера, отстранение герцога фон Валленштейна от командования имперской армией было бы надолго отсрочено, а значит — возникла бы надежда на успешные переговоры его высочества с Густавом Адольфом. Тогда Католической Лиге — конец! Зато бы возникло сильное германское государство — империя, которая бы объединила большую часть германских, чешских, венгерских и даже часть польских земель, включая Силезию и Пруссию, а в дальнейшем — Трансильванию, Валахию, Болгарию, Грецию — вплоть до самого Босфора. Это был бы Великий Германский рейх, простирающийся от Океанических и Балтийских морей до Чёрного и Средиземного морей. Это дало бы возможность навсегда покончить с братоубийственными войнами «за веру»: какая разница между причащением из чаши и заглатыванием облатки, или на каком языке гнусавить псалмы? Из-за этих глупостей после казни Яна Гуса в Констанце чехи передрались между собой. Насколько я знаю отцов-иезуитов, судьба герцога фон Валленштейна предрешена — это уже дело времени. Не зря в Шверине появился Нитард и затем сам патер Ордоньо. Герцог, в лучшем случае, будет отправлен в отставку, но скорее всего его убьют, организовав покушение, на которые отцы-иезуиты большие мастера. Разумеется, если мы как-то не упредим этих святых отцов.

— Боюсь, господин маркграф, что покушение на самого чрезвычайного посланника генерала ордена иезуитов, даже если бы оно удалось, лишь ненадолго отсрочило бы конец, — безнадёжно махнул рукой Отто Штернберг.

— Если бы герцог согласился на наши условия и вступил в союз со шведским королём, он, пожалуй, ещё мог бы выйти сухим из воды и даже основать новую королевскую династию, — возразил маркграф.

— Тогда попытайтесь убедить в этом герцога лично. Ведь авторитет маркграфа фон Нордланда кое-что стоит! — живо откликнулся Штернберг.

— Пожалуй, вы правы, и мне скоро придётся отказаться от своего инкогнито, чтобы стать посредником на будущих переговорах между герцогом и Густавом Адольфом. Однако не забывайте, барон, за маркграфом фон Нордландом охотится инквизиция, а также орден иезуитов, но это касается только лично меня. Теперь лучше поговорим о ваших делах, которые, насколько мне известно, обстоят далеко не блестяще. Я, например, уже выяснил, что ваша дочь в руках инквизиции и сейчас находится в застенках самой резиденции епископа, откуда только один выход — городская тюрьма, затем аутодафе.

Даже в сумеречной темноте, царившей в карете, было видно, как побледнело от ужаса лицо Отто Штернберга, которого непросто было чем-то смутить.

— Как это могло случиться? — прохрипел он сдавленным голосом.

— Благодарите графа Пикколомини, — был короткий ответ.

— Проклятый смазливый ублюдок! Я развалю ему череп! — зарычал Отто Штернберг, гневно сверкая единственным глазом.

— Похвальное намерение, но этим актом возмездия вы не спасёте дочь от костра. Кроме того, не мешало бы вам помнить, что вы сейчас не на палубе своего сорокапушечного фрегата, где пригодилось бы ваше умение орудовать абордажной саблей, да и ваши противники — не турецкие, генуэзские или венецианские негоцианты, а вся банда инквизиторов и орден иезуитов в придачу. Как видите, мой дорогой, это совсем не мало, — веско заметил маркграф фон Нордланд.

— Что мне прикажете предпринять, может, смиренно ждать, пока Ханну заживо поджарят на костре негодяи? — угрюмо спросил Отто Штернберг.

— Я мог бы попытаться добиться помилования у его высочества герцога, который, как известно, не жалует происки отцов-инквизиторов в своих владениях. Но увы! Герцог отправился в Переднюю Померанию инспектировать укрепления и гарнизоны прибрежных крепостей на случай вторжения шведов. Поэтому вам надлежит немедленно отправиться в мой замок в Бранденбурге и обратиться к моему управляющему. Он тотчас отпустит с вами отряд молодцов из числа моих вассалов и слуг, вооружённых до зубов и готовых на всё. — С этими словами маркграф протянул Штернбергу четвертинку листа бумаги, густо испещрённую строками, написанными красивым каллиграфическим почерком, и свой рыцарский перстень. — Как только вы покажете этот перстень и письмо хозяевам указанных здесь постоялых дворов, они беспрекословно заменят уставших лошадей на свежих и сделают для вас всё необходимое, лишь только в этом возникнет нужда. Поэтому не теряйте драгоценное время и постарайтесь вернуться с моими людьми к завтрашнему полудню или хотя бы к вечеру, когда должна состояться казнь. Если вы успеете к сроку, то ещё можно будет надеяться на спасение вашей дочери от костра. Ну, а если не успеете... то увы! Я не Господь Бог и даже не дьявол, хотя отцы-инквизиторы почему-то меня прозвали Люцифером! — маркграф развёл руками, добавив: — Эта карета домчит вас до моих владений гораздо быстрее, чем какой-либо другой экипаж. Не зря в неё впряжена целая шестёрка мекленбургских коней, но спешите, барон, спешите! Прощайте! — После этих слов маркграф распахнул дверцу кареты и сильным рывком бросил своё мускулистое тело на обочину.

Отто Штернберг с удивлением взирал на внезапно опустевшее место напротив, где только что сидел человек в монашеской сутане, а потом, с любопытством выглянув через распахнутую дверцу мчавшейся на бешеной скорости кареты, ещё успел заметить, как маркграф катится кубарем по вымощенной булыжником мостовой. Бывший градисканский корсар захлопнул дверцу и не видел, как маркграф фон Нордланд вскочил на ноги, сбросил с себя опостылевшую монашескую рясу и, оставшись в мундире гвардейца герцога, скрылся в ближайшем проулке славного города Шверина, растворившись в кромешной темноте.

С самого утра в кафедральном соборе зазвонили колокола, и все жители Шверина, совсем недавно веселившиеся на карнавале, узнали, что они могут стать свидетелями уже давно не виданного, почти позабытого за время господства Валленштейна, увлекательного зрелища — аутодафе. Тяжёлый, заунывный, похоронный звон плыл над столицей герцогства, заставляя обывателей трепетать от священного ужаса и в то же время вызывая жгучий болезненный интерес к предстоящим нечеловеческим мучениям несчастной жертвы инквизиции.

Необходимо заметить, что католики ненамного обогнали протестантов по количеству живых костров в Мекленбурге, да и вообще во всей Германии за последние полвека, но Валленштейн, захвативший в 1627 году это протестантское княжество, не только вновь пооткрывал католические храмы и монастыри, но и напрочь лишил несчастных мекленбуржцев самых изуверских, а значит, и самых интересных видов казни, в том числе и сожжения смертника живьём на медленном огне. Поэтому мекленбуржцы завидовали жителям Кёльна, Трира, Падеборна и других городов, где обвинённых в ереси или в колдовстве сжигали тысячами.

На площади перед собором и недалеко от ратуши у высокого каменного столба с железными цепями уже сложили громадный штабель сухих дров и вязанок хвороста. Этими важными работами руководил знаменитый шверинский палач Иеремия Куприк, который приказывал своим подручным укладывать дрова с таким расчётом, чтобы сожжение ведьмы происходило на медленном огне.

Епископ Мегус, искренне заботившийся о спасении души этой несчастной заблудшей овцы, самолично служил торжественную мессу, необходимую для облегчения страданий в пламени чистилища.

Сам организатор всего этого богоугодного дела Хуго Хемниц долго беседовал с девушкой в её последнем земном пристанище — подвале под ратушей, в котором обычно содержали смертников перед приведением приговора в исполнение. Иезуит всячески утешал её, не жалея ярких красок, рисуя картинки будущего блаженства в раю после очищения в пламени костра и искупления грехов в чистилище.