Граф неумело воткнул иглу под ноготь указательного пальца правой руки Ханны.

— Этими руками я перевязывала твои раны! — прохрипела девушка.

— Это голос ведьмы, — строго сказал Бузенбаум. — Не забывай, сын мой, именно этими руками она тебя чуть не удавила!

От этих, вовремя сказанных, ободряющих слов граф пришёл в себя и по примеру отца-дознавателя также медленно аккуратно загнал под ноготь дико кричащей девушке иглу по самую головку, не отрывая при этом взгляда от искажённого нечеловеческой мукой лица возлюбленной.

К этому времени, когда все иглы были плотно загнаны под ногти Ханны, у неё уже не было сил кричать и она только хрипела, с искусанных губ кровь капала на грудь.

Отец-дознаватель задумчиво посмотрел на Ханну, покачал головой и собственноручно тщательно, воистину с отеческой заботой вытер лицо девушки влажной салфеткой, а потом сухой салфеткой осушил его.

Епископ Мегус и аббат Кардиа понимающе переглянулись.

— Испанская школа инквизиции безусловно находится на недостижимой высоте, но, как видишь, брат Хуго, и у нас в Германии тоже умеют орудовать не только дыбой, тисками и калёным железом, — с гордостью заметил епископ Мегус.

Аббат Бузенбаум тем временем осторожно извлёк из-под ногтей Ханны все иглы, тщательно протёр их и аккуратно сложил в коробочку.

— Святые великомученики претерпели ещё большие страдания и муки, но не впали в искушение к дьяволу! — наставительно заметил Бузенбаум. — Поэтому, дочь моя, лучше признайся: ты вступала в сношение с дьяволом?

Ханна, не имея сил говорить, лишь кивнула головой.

— Я не слышу! — прикрикнул Бузенбаум.

— Да, ваше преподобие, вступала, — еле выдавила из себя Ханна.

— Замечательно! — воскликнул Бузенбаум.

У Хуго Хемница от изумления вытянулось лицо.

— Замечательно то, что эта грешница, наконец, признала свою вину, — продолжал аббат. — Однако, её грешная душа всё ещё пребывает в когтях дьявола, ибо кто, как не сам дьявол внушил ей хитрую мысль — признать свою вину, чтобы избавиться от телесных мук? — С этими словами отец-дознаватель достал из своего сундучка металлический ошейник со специальными шипами, ввинчивающимися внутрь и, ловко застегнув его на лебединой шее девушки, начал ввинчивать шипы внутрь. Ханна забилась в конвульсиях. Аббат Бузенбаум поспешно снял это, как он выразился: «Ожерелье милосердия».

— Ты виделась с дьяволом?

Помня первый урок, Ханна отрицательно мотнула головой.

— Вот вам ещё одно доказательство, что душой этой грешницы овладел дьявол, — промолвил аббат, обращаясь к членам трибунала, — сейчас он внушил ей, чтобы она всё отрицала.

Епископ Мегус и аббат Кардиа с нескрываемым восхищением глядели на отца-дознавателя. Пикколомини теперь уже не сомневался, что его возлюбленная была близка с самим дьяволом. Бузенбаум, спрятав «ожерелье» в сундучок, доставал оттуда изящные фигурные щипчики и, прежде чем Ханна успела что-либо сообразить, молниеносно вцепился ими в ноготь и быстрым отработанным движением вырвал его вместе с мясом.

Жуткий нечеловеческий крик потряс даже исполнителя этой процедуры.

— Сколько ни занимаюсь этим богоугодным делом, но до сих пор почему-то не могу привыкнуть к несдержанности подследственных, — вздохнул он.

Пикколомини закрыл лицо руками и простонал:

— Я больше не могу! Я... я сойду с ума! Я, пожалуй, покину вас!

— Ты забываешься, сын мой, и забываешь про страсти Господни, несчастный! — воскликнул Бузенбаум.

— Да, ты забываешься, сын мой, — подтвердил епископ Мегус. — Поэтому тебе срочно придётся укрепиться духом.

Тем временем Бузенбаум, снова заботливо вытерев лицо Ханны, задал ей сакраментальный вопрос о сношениях с дьяволом.

— Да! Я заложила душу дьяволу и стала ему невестой, женой — всем, кем хотите! — из последних сил прохрипела она.

Однако отчаянные слова девушки не произвели на отца-дознавателя никакого впечатления. Улыбаясь, он достал из заветного сундучка небольшую металлическую грушу с особым винтом, при вращении которого из этой груши выдвигаются в разные стороны острые шипы, разжал челюсти Ханны и, впихнув в её рот этот кляп, начал выкручивать винт. Ханна замычала, беспомощно мотая головой, однако не могла издать ни одного членораздельного звука.

Аббат Бузенбаум протянул щипцы Пикколомини:

— А теперь указательный перст её левой руки! — приказал ему отец-дознаватель.

Граф с беспомощным видом оглянулся на членов трибунала.

— Приступай, сын мой. Это богоугодное дело, — кивнул епископ.

Пикколомини долго не мог уцепиться за ноготь изящного длинного пальца и, когда это, наконец, ему удалось, принялся неумело вырывать его. Ханна забилась в жутких конвульсиях, из её оскаленного в ужасной гримасе рта текла кровавая пена. Кричать она не могла и лишь судорожно дёргала головой и глухо мычала. Все присутствующие на этот раз испытывали большое облегчение, так как пронзительный душераздирающий крик несчастной уже не раздражал их нежные уши.

Граф всё возился с ногтем, и аббат Кардиа, подскочив к нему, отобрал щипчики и сам легко справился с этой непростой задачей, вырвав наконец и с видом победителя продемонстрировав членам трибунала этот злополучный ноготь.

Ханна была без сознания, когда Бузенбаум осторожно вынул из её рта кляп милосердия, вытер лицо девушки чистой белой салфеткой и, остановив кровь, текущую из рваных ран на пальцах, со знанием дела забинтовал их, предварительно обработав целебной мазью, которая хранилась в том же чудесном сундучке.

— Пожалуй, её душу мы окончательно спасли, вырвав из когтей дьявола и заставив признаться в своих сношениях с князем тьмы. Больше эта несчастная не выдержит, ибо у неё начались непроизвольные испражнения, и может случиться так, что нам для окончательного спасения этой заблудшей овцы не удастся отделить её бессмертную душу от мерзкой плоти на очистительном костре, — авторитетно заявил отец-дознаватель, ощеривая гнилые зубы в отвратительной улыбке.

— После двух недель медицинского ухода можно будет устроить настоящее аутодафе на страх всевозможным еретикам, колдунам, ведьмам и прочей нечисти, — подвёл итог епископ Мегус. — Однако все приготовления к аутодафе следует хранить в глубокой тайне, ритуал проведём в то время, когда герцог Валленштейн будет отсутствовать в Шверине, ибо известно, что этот новоиспечённый владетель Мекленбурга не жалует подобные богоугодные мероприятия. Похоже, он вообразил себя владельцем королевской короны и наделил себя особыми привилегиями — вмешиваться в дела инквизиции, что позволено только Его Святейшеству Папе, императору и королям Испании и Португалии.

— Не слишком ли много возомнил о своей персоне герцог? — пробормотал Хуго Хемниц.

— Воистину так, брат Хуго, — подтвердил епископ Мегус. — Иногда он доходит до такого кощунства, что запрещает звонить в колокола во время церковных служб. Я уж не говорю о том, что даже петухи кукарекать и собаки лаять могут только по его усмотрению. Естественно, герцог не потерпит похоронного звона колоколов и во время аутодафе. Но казнь обязательно состоится! Мы подберём подходящий денёк.

— К этому дню у меня припасён небольшой сюрприз, который убедит всех, что эта несчастная действительно имела связь с дьяволом, — пообещал аббат Бузенбаум и довольно хохотнул.

С самого раннего утра на ристалище царило радостное оживление. Участники рыцарского турнира тщательно готовились к предстоящим поединкам, на которых рыцарям герцога Валленштейна предстояло встретиться с людьми фельдмаршала Тилли, прибывшего на днях с небольшим авангардом своей армии к границам Мекленбурга и со своим многочисленным эскортом заявившимся в славный город Шверин. Особенно громкая слава шла о любимце престарелого фельдмаршала — Давиде Меце, бароне д’Арони. В такого рода рыцарских забавах он считался непобедимым. Этот белокурый красавец был потомком знаменитых тамплиеров[188], орден которых ещё за три столетия до происходящих событий разгромил с согласия Папы Климента V французский король Филипп IV Красивый[189]. Уцелевшие после казней тамплиеры ушли в глубокое подполье и из поколения в поколение передавали эстафету мести Капетингам, Валуа, Бурбонам и прочим династиям французских монархов. С этой целью были созданы тайные оккультные общества так называемых строителей Третьего Храма, которые на протяжении столетий совершенствовали методы борьбы против власти тиранов и засилья язычества в виде ортодоксального христианства.