Так возникли в Европе различные религиозные ереси и смуты, имеющие, по мнению тамплиеров, великую цель — построение Всемирного Храма, или Третьего Храма, что на языке «посвящённых» означало создание всемирного государства, основой которого будут ветхозаветные морально-этические нормы взаимоотношений и нормы обычного права, а также принципы построения властных структур. Потомки тамплиеров продолжали кропотливую работу по расшатыванию и подрыву религиозных и государственных устоев практически во всех европейских странах. Реформы Лютера, восстания альбигойцев, анабаптистов, вальденсов, богемских братьев, катаров, движения адамитов, содомитов, гугенотские войны, террор Кальвина и Цвингли, будущая кровавая диктатура Кромвеля, тайные оргии разного рода извращенцев и чёрные мессы сатанинских сект — далеко не полный перечень деятельности тайных обществ. Они готовы были продолжать строительство Третьего Храма, предварительно указав тёмным, опутанным цепями христианского мракобесия европейским народам путь к «Свободе», «Равенству» и «Братству» (этот путь, как известно, закончился гильотиной на Гревской площади в Париже). К таким борцам против сословных привилегий, засилья родовой аристократии, церковной и светской тирании и вообще против нордического варварства и относился благочестивый Давид Мец.
Участники турнира при помощи своих кнехтов уже облачались в стальные доспехи, которые принадлежали ещё их доблестным предкам эпохи последних Крестовых походов и которые весили добрый немецкий центнер[190]. Конечно, с развитием военного искусства совершенствовалось и вооружение. Пуля, выпущенная из аркебузы, мушкета или пищали, легко пробивала латы тяжеловооружённого рыцаря. Сидевший верхом на покрытом железным панцирем коне, он был прекрасной мишенью для стрелка, при этом всаднику, закованному в тяжёлые доспехи, было весьма сложно достать противника своим традиционным холодным оружием. Однако, с появлением огнестрельного оружия конница не потеряла своего значения на поле боя, появилась новая разновидность войск, отличающаяся большей мобильностью, чем пешие стрелки. Драгуны, кирасиры, гусары и другие особовооружённые всадники успешно использовали как традиционное рыцарское, так и стрелковое оружие: пистолеты или короткие мушкеты. Конные воины облачались теперь в облегчённые доспехи: кирасы, каски, шлемы без глухих забрал. Необходимость в щите отпала — он не мог защитить от свинцовых пуль. И всё же ностальгия по славной героической эпохе железного меча цепко держала в своём плену германскую родовую аристократию — рыцарей различных орденов, которые к началу XVII века ещё сохранили множество традиций, обычаев и ритуалов, своими корнями уходящих в древность, когда их славные и доблестные предки — тевтоны, саксы, бургундцы, аллеманы, руги, ободриты, лютичи и другие — на полном скаку сшибали друг друга копьями, жестоко рубились длинными мечами, раскалывали и дробили друг другу черепа старыми добрыми и надёжными секирами и боевыми молотами. Даже в эпоху кровопролитной Тридцатилетней войны в многострадальной Германии рыцари время от времени продолжали устраивать между собой жестокие поединки, используя традиционное оружие эпохи расцвета рыцарства. Древние обычаи европейского рыцарства чтились и в Северной Германии, где ещё живы были традиции доблестных рыцарей Тевтонского ордена, и в герцогстве Мекленбургском довольно часто устраивались рыцарские турниры, которые всячески поощрял герцог Валленштейн, сам неоднократно и охотно принимавший в них участие.
Когда всё было подготовлено к проведению турнира, и многочисленные зрители заняли места, наконец, появился сам герцог с супругой и дочерью от первого брака — Брунгильдой Марией Елизаветой фон Валленштейн, герцогиней Фридландской по прозвищу Текла, которую чаще называли просто Брунгильдой, как привыкла её называть Ингрид Бьернсон — ключница замка Фридланд.
Под торжественные звуки фанфар, дробь барабанов и восторженные вопли подданных герцог со своим семейством и многочисленной свитой прошёл в главную ложу, задрапированную пурпурным испанским бархатом с золотой бахромой и кистями, а также украшенную имперским флагом и личным штандартом с гербом. Брунгильда, рослая белокурая стройная девушка с тонкими правильными чертами, глядела с глубочайшим интересом на трибуны и ложи, на разодетую толпу, важничающих напыщенных баронов и рыцарей, гордо восседающих на своих персональных местах в окружении членов своих семей и челяди, на палатки рыцарей, готовящихся к предстоящим поединкам, и на их пестро одетых кнехтов и оруженосцев, деловито снующих вокруг лошадей и палаток своих господ.
В этот знаменательный день[191] охрану герцога обеспечивали гвардейцы гауптмана Деверокса, а порядок на ристалище — алебарды графа Пикколомини, шотландские стрелки гауптмана Лесли и рейтары ротмистра Батлера. Обер-вахмистр граф Кински находился при герцоге в качестве личного телохранителя.
Герцог вполоборота повернул лицо с чеканным профилем в сторону графа Пикколомини, который всё ещё полностью не оправился после злосчастного падения с лошади и поэтому не мог принять участия в турнире, что, по его словам, было «невыносимо вынести».
— Не отчаивайтесь, граф, у нас ещё всё впереди! — утешил герцог Пикколомини и незаметно подмигнул Кински.
Слова мужа герцогиня дополнила самой очаровательной улыбкой. Правда, её улыбка имела весьма странную особенность: сначала уголки её красиво очерченного рта опускались вниз, что создавало впечатление, будто герцогиня пытается всеми силами подавить рвущийся наружу смех или просто кривится от досады и злости. Пикколомини так и не смог постичь истинную природу столь странной улыбки своей высокой покровительницы. Впрочем, это было загадкой и для самого герцога. Брунгильда, услышав слова отца, напротив, громко, от всей души рассмеялась, но, завидя ухмылку мачехи, отвернулась и, следуя примеру сидевшего рядом графа Кински, с преувеличенным вниманием стала рассматривать ристалище. Самолюбие девушки очень тешило, что весь этот яркий праздник устроен в её честь. Граф обратил внимание юной герцогини на скромную солдатскую палатку, у входа в которую на столбе висел щит с изображением так называемого Железного креста и сокола с широко распростёртыми крыльями и с красноречивой надписью — «Der Starks ist Rechts»[192]. Возле палатки стоял уже осёдланный огромный рыжий жеребец, возле которого суетился рослый оруженосец. Ни палатка, ни рыжий жеребец не понравились Брунгильде, и она вперила свой любопытный взор в роскошный шатёр, принадлежащий барону д’Арони.
В более скромной ложе вынужден был расположиться фельдмаршал Тилли. Это обстоятельство вызвало сильное негодование как у спесивого героя битвы у Белой горы, так и у его многочисленной свиты. Скрипнув зубами от досады, он тем не менее учтивым поклоном поприветствовал герцога, на что тот небрежным жестом лишь слегка коснулся рукой, затянутой в белую перчатку, своего чёрного бархатного берета с роскошным страусиным пером. Доблестный валлонец чуть не задохнулся от бешенства, про себя призвав всех чертей на голову этому «богемскому выскочке»[193] и твёрдо решив, что непременно жестоко отомстит Валленштейну за этот небрежный жест, с удовольствием стал ожидать того момента, когда люди не в меру высокомерного чешского рыцаря жестоко будут посрамлены на этом турнире.
Валленштейн, не вставая с места, взмахом перчатки, зажатой в правой руке, подал знак, и гарольды тотчас затрубили в серебряные фанфары, раздалась частая дробь полковых барабанов, а из своих палаток и шатров с гордым видом вышли рыцари в сверкающих доспехах. Всеобщее внимание привлекли люди фельдмаршала Тилли — цвет рыцарства Католической Лиги. Особенно выделялись своей статью и роскошью снаряжения такие прославленные рыцари и турнирные бойцы, как Готфрид Генрих граф цу Паппенгейм, барон Готфрид Гуин фон Гёлейн и, наконец, сам Давид Мец, барон д’Арони из Лотарингии — мелкопоместный рыцарь из древнего знатного, но обедневшего рода, однако обласканный и возвышенный фельдмаршалом Тилли за храбрость и воинскую доблесть. Все присутствующие — как зрители, так и участники турнира — кто с восхищением, а кто и с завистью любовались гордой осанкой и статью этого знаменитого турнирного бойца с красивым и в то же время мужественным лицом. Его широкие плечи, закованные в миланский панцирь, были покрыты белым плащом, обшитым по кромке золотым галуном, и с изображением на спине вышитого золотом какого-то странного креста, который имел овальную, кольцеобразную верхнюю часть, полукруглые боковые стороны и, наконец, удлинённую с утолщением на конце нижнюю часть. Заметив этот весьма странный символ, вездесущий Хуго Хемниц сразу признал в нём так называемый египетский крест и крепко задумался, рассеянно перебирая чётки из кипарисового дерева... Сложные узоры великолепной чеканки на роскошных старинных доспехах сверкали в ярких лучах весеннего утреннего солнца золотой и серебряной отделкой. Спутники барона были закованы в латы работы толедских мастеров, лучших по качеству брони, но уступающих в роскоши миланскому панцирю. Только граф Паппенгейм был в плаще рыцаря Ливонского ордена[194], а барон фон Гелейн в плаще рыцаря ордена Красного Креста: в этих рыцарских орденах состояли их доблестные предки ещё в славную героическую эпоху Крестовых походов, когда по благословению Римских Пап они усердно истребляли непокорных диких язычников в Восточной Прибалтике: ливов, эстов, пруссов, летто-литовцев, славян, русичей, финнов и прочие народы, неся им свет истинной веры.
