Навстречу этим славным рыцарям не спеша двинулись барон Илов в плаще рыцаря Тевтонского ордена[195], накинутом поверх панциря работы эссенских мастеров, и граф Трчка, также в эссенском панцире, но в чёрном плаще с изображением оранжевого льва, стоящего на задних лапах и держащего в передних щит и меч. Граф взгромоздился на могучего, вороной масти, мекленбургского коня, взятого — точнее, украденного, — как и великолепный конь Илова, из конюшни одного из бранденбургских маркграфов во время разбойничьего рейда барона Рейнкрафта в чужие земли накануне этого замечательного праздника. Наконец, порядком замешкавшись, из палатки, низко пригнувшись во входе, вышел гигант в шлеме с закрытым забралом и в чёрном панцире фризских мастеров, поверх которого был накинут белый плащ с изображением Железного Креста — символа свирепых и воинственных рыцарей Тевтонского ордена, со временем перешедшего в наследство к прусским герцогам и их вассалам. Среди последних числились и предки барона Илова, и барона Рейнкрафта[196]. Поэтому на рыцарских турнирах они предпочитали выступать под священными символами своих отважных пращуров — воинственных и неистовых тевтонов. Тяжело ступая коваными железными башмаками и звякая огромными золотыми рыцарскими шпорами, он подошёл к своему рыжему жеребцу и при помощи оруженосца взгромоздился в высокое старинное седло.
Брунгильда, с огромным интересом наблюдавшая за всем происходящим на ристалище, не могла видеть лицо великана, что вызвало её негодование. Она не могла оторвать зачарованного взгляда от фигуры всадника-исполина и про себя ужаснулась, что на Земле до сих пор существуют чудовища, напоминающие библейского Голиафа и словно рождённые мраком преисподней и появившиеся здесь, на ристалище, из ветхозаветной старины. С трудом Брунгильда перевела взгляд от ужасного всадника на барона д’Арони, который на белоснежном першероне шагом подъехал к ложе герцога и, гордо откинув голову с белокурыми кудрями, взглянул на девушку с еле заметной улыбкой, затмив мрачный образ исполина. Дочь герцога залилась лёгким румянцем, отчего её слегка смуглые щёчки, слишком обветренные для знатной дамы (следствие злоупотреблением верховой ездой), но свежие, словно спелое яблоко, приобрели необычайную прелесть.
Барон д’Арони поклоном поприветствовал их высочества, затем почтительно склонил голову перед фельдмаршалом Тилли.
В глазах Брунгильды барон сразу превратился в олицетворение легендарного библейского царя Давида, противника страшного Голиафа, чему немало способствовало имя рыцаря из Лотарингии.
Остальные участники турнира последовали его примеру.
Последним к подножью трибуны, где находилась ложа герцога, подъехал гигант на рыжем коне. С лязгом подняв забрало, он снял шлем, нехотя согнул могучую шею в лёгком поклоне, косясь светлым глазом на Брунгильду. Та так и впилась жадным взглядом в свирепую, кирпичного цвета небритую физиономию оберста: беспробудное пьянство накануне турнира и ночь, проведённая с дочерью кальвинистского пастора, не украсили эту рожу, которая произвела на дочь герцога самое отталкивающее впечатление.
— Ave Caesar, morituri et ego, te salutant![197] — прогремел громоподобный голос, от которого Брунгильда вздрогнула от ужаса, как бы ища помощи и защиты, повернулась к отцу.
Герцог был совершенно спокоен и даже весел, одобрительно кивнув этому двойнику Голиафа, усмехнулся каким-то своим мыслям, явно польщённый тем, что бравый оберст, перефразировав йзвестное приветствие римских гладиаторов, назвал его Цезарем — самым почётным именем и титулом римских императоров. Тогда Брунгильда невольно оглянулась на Пикколомини: смертельная бледность залила лицо графа, его глаза сверкали гневом, а рука непроизвольно легла на украшенный драгоценными камнями золотой эфес старинной толедской шпаги. Герцогиня, в свою очередь, с лёгкой усмешкой наблюдала за взбешённым графом, но было видно, что ей тоже не по себе.
Барон д’Арони между тем, гордо прогарцевав по кругу, остановился у самой ложи фельдмаршала. Тилли, облокотившись на перила, промолвил вполголоса так, чтобы их не могли слышать посторонние:
— Я надеюсь на вас, барон! Покажите истинную доблесть и отвагу, достойную настоящего лотарингского рыцаря. Я уверен в вашей победе. Вы сумеете сбросить с седла и вывалять в пыли любого из этих самодовольных ландскнехтов герцога.
Барон в ответ поклонился и, тронув шпорами коня, двинулся на исходную позицию, там водрузил на голову шлем с пышным четырёхцветным, как и попона его коня, султаном и опустил забрало.
— Господин Давид Мец, барон д’Арони, рыцарь Звезды Восходящего Разума! — торжественно объявил герольд, после чего раздались звуки фанфар.
Граф Трчка тотчас подъехал к шатру барона и остриём копья толкнул щит с изображением золотой пятиконечной звезды: в былые времена подобным образом вызывали на смертельный бой, при вызове на турнирный поединок обычно ударяли тупым концом копья о щит противника.
Валленштейн не поощрял смертельные поединки на турнирах, но и не считал нужным их запрещать, ибо, в первую очередь, весьма ревниво заботился о соблюдении кодекса рыцарской чести. И жест графа означал, что в случае чего вполне готов ввязаться и в смертельную схватку.
— Господин Зигмунд Адам Эрдманн, граф Трчка, рыцарь Красного Льва! — объявил герольд, после чего опять, как положено, затрубили фанфары.
Оба рыцаря, взяв копья наперевес, по знаку герцога пришпорили коней и во весь опор понеслись навстречу друг другу. Мощь этого неистового движения усиливалась тяжестью доспехов и оружия рыцарей. Расстояние между противниками катастрофически сокращалось. Грохот копыт и звон металла сопровождали этот жуткий бег могучих коней. Два раза соперники бросались навстречу друг другу и дважды ловко уклонялись от ударов тяжёлых копий. В третий раз барон д’Арони сумел щитом отвести удар копья противника в сторону и нанести ему ответный удар в плечо. Он был не очень сильным, но лошадь графа внезапно присела на задние ноги, и чешский рыцарь начал терять равновесие под тяжестью доспехов, так что барону оставалось лишь слегка подтолкнуть его копьём в корпус. Граф тяжело, как бы нехотя, свалился с коня, чудом успев освободить ноги из стремян испугавшейся, не привычной к подобным поединкам, краденой лошади, которая без седока понеслась по ристалищу, пока её не перехватили кнехты.
Барон, весьма удовлетворённый результатом первого поединка, решил, не откладывая, разделаться с самым опасным, на его взгляд, противником — с Рейнкрафтом. К остальным участникам турнира он относился с плохо скрытым презрением, не считая их ровней. Отважный лотарингец, не мешкая, толкнул остриём копья щит Рейнкрафта. Однако, внезапно увидев вблизи рыцаря огромного роста, д’Арони невольно ужаснулся и, призвав мысленно на помощь тени гроссмейстера ордена Тампля Жакоба де Моле и его верных соратников, поднёс к губам золотой амулет — перевёрнутую пятиконечную звезду, — висящий на рыцарской цепи, и, укрепив таким образом свой дух, глубоко уверенный в своей непобедимости, повинуясь сигналу фанфар, пустил великолепно обученного коня навстречу Рейнкрафту. Тот не спеша двинулся вперёд вдоль барьера ристалища.
Несколько раз барон в последний момент ловко уворачивался от страшного копья великана, а его ответный удар словно натыкался на крепкую каменную стену. В очередной раз бросившись на исполина, он допустил роковую ошибку: Рейнкрафт всё так же медленно двигался навстречу лотарингскому рыцарю; его конь, как бы неохотно переставлял толстые мохнатые ноги с широкими копытами. Перебросив копьё в левую руку, а щит закинув за спину, «Голиаф» невозмутимо наблюдал, как на него во весь опор несётся лотарингец, целя копьём ему прямо в незащищённую грудь. В мгновенье ока Рейнкрафт резко уклонился влево, молниеносно схватил могучей рукой древко копья противника и, используя свою чудовищную силу, легко вырвал его из ладони лотарингца. Затем он тут же тупым концом этого же копья резким и сильным ударом вышиб из седла прославленного фаворита фельдмаршала Тилли. Полуоглушённый барон свалился в пыль ристалища. На трибунах, помостах и просто из-за ограды раздались крики и свист. Было непонятно: то ли все зрители приветствуют подвиг Рейнкрафта, то ли осуждают.
