— «... руководствуясь Божьим милосердием, призывающим к всепрощению к падшим грешникам и заблудшим овцам, если они признали свою вину и раскаялись со всей искренностью и смирением в содеянном, Святая Католическая церковь проявляет заботу о душе злостной преступницы Ханны Штернберг, дочери шверинского лекаря Отто Штернберга, которой вышеупомянутая преступница не заслуживает. Однако, благодаря бесконечной милости Божьей и настойчивым усилиям отцов-инквизиторов, а также благодаря своевременному признанию Ханны Штернберг в совершенных преступлениях и её искреннему раскаянию, трибунал святой инквизиции находит возможным простить ей все грехи и преступления, какими бы они тяжкими ни были, и после проведения торжественного ритуала покаяния Ханны Штернберг она будет передана в руки светской власти с рекомендацией для последующей публичной казни на площади перед ратушей путём сожжения на медленном огне с соблюдением всего торжественного ритуала аутодафе. Amen».

— Умри с миром, дочь моя, и помни, что благодаря очистительному пламени и благодаря бесконечной милости Божьей у тебя появится реальный шанс спасти свою грешную душу, ибо сгорит только твоя плотская оболочка, грязное презренное тело — вместилище мерзости и греховных желаний, и пусть тебе простит наш Господь, как мы тебе прощаем! — проникновенно изрёк епископ Мегус, и в его голосе звучало неподдельное сочувствие.

— Я тоже тебе всё прощаю и буду молиться за спасение твоей заблудшей души! — услышала потрясённая Ханна блеющий тенор графа Пикколомини.

— Я потрясён твоим великодушием, сын мой, — сказал Мегус, с восхищением глядя на графа. — Завтра тебе следует снова явиться на заседание трибунала святой инквизиции! — епископ пояснил, что предстоит решить ещё одну «простую формальность»: установить, действительно ли тело этой преступницы обладает данной Господом Богом душой, не хозяйничает ли в этой грешной плоти сам дьявол?

И не успел Хемниц усомниться в существовании подобной теологической проблемы, как епископ, снисходительно улыбнувшись, кивнул отцу-дознавателю Бузенбауму, и тот быстро раскрыл в нужном месте «Malleus malericatorum» — основное пособие по распознанию козней не только самого дьявола, но и разного рода ведьм, колдуний, чертовок и прочих нечестивиц, их возможных хитростей и дьявольских уловок, которыми пользуются эти презренные служанки дьявола для обмана и введения в заблуждение благоверных христиан.

На следующий день за длинным столом, накрытым чёрным сукном, опять чинно расселись по своим местам члены трибунала. Пикколомини понуро стоял в углу, мрачным взглядом наблюдая за приготовлениями палача.

Ввели Ханну, она ещё не оправилась после вчерашнего допроса и еле держалась на ногах.

— Я вижу тебе очень трудно и тяжело, дочь моя, — полным неподдельного сочувствия голосом сказал епископ, — но ведь всему виной только твоё вчерашнее упрямство, вне всякого сомнения, внушаемое тебе самим дьяволом. Однако, хвала Господу, ты, дочь моя, вовремя одумалась и вовремя избрала тернистый путь покаяния и смирения, что тебе поможет в конце концов стать на путь Божьей благодати.

— Усадите её вон на ту скамью! — указал аббат Бузенбаум на скамью рядом с разложенными на специальном столике инструментами для пыток, ухмыльнувшись, прекрасно сознавая, какой жуткий эффект произведёт на девушку подобное соседство.

— Милосердие Господа безгранично, — начал отец-дознаватель вдохновенно. — Мы сделали всё, чтобы вырвать твою заблудшую душу из когтей дьявола, но осталась небольшая формальность, после которой мы со спокойной совестью передадим тебя, дочь моя, в руки светской власти и будем уверены, что после очищения на костре аутодафе твоя заблудшая душа получит возможность пройти чистилище и попасть на небеса, а не в преисподнюю.

— Я ничего не поняла из того, что вы только что мне сказали, ваше преподобие. Что вы ещё хотите от меня? — прошептала несчастная.

— Истины, дочь моя, и только истины. Нам просто необходимо выявить у тебя наличие бессмертной души, дарованной каждому человеку Господом Богом. Ты, дочь моя, должна доказать нам, что не заключала сделок с дьяволом и не закладывала ему своей души, — заявил дотошный отец-дознаватель.

— Нет, я не закладывала своей души дьяволу, — устало вздохнула Ханна.

— Понятно! — воскликнул Бузенбаум. — Да, кстати, сын мой, ты можешь удалиться, сегодня для тебя работы не предвидится, к сожалению, в данном случае твоё почтенное ремесло бесполезно, — обратился он к опешившему палачу.

Епископ Мегус понимающе улыбнулся.

— Итак, дочь моя, ты настаиваешь на том, что действительно не вступала ни в какие сношения с дьяволом? — снова обратился аббат Бузенбаум к девушке.

— Боже мой! Я же сказала, что нет! — послышался её голос, в котором звучала безнадёжность и полная покорность судьбе.

— Тогда каким образом ты стала ведьмой и колдуньей, причём такой опасной, что от твоего колдовства пострадал бедный граф Пикколомини? — продолжал настырно допытываться аббат, — я не слышу ответа, дочь моя.

— Я же во всём призналась, — устало ответила Ханна, — и за это меня ждёт костёр.

— Не кощунствуй, несчастная! — прикрикнул аббат. — Святая Католическая церковь не мстит и даже не наказывает, но только спасает души заблудших от геенны огненной, в том числе и с помощью очистительного аутодафе! Итак, ты по-прежнему утверждаешь, что не имела никаких сношений с дьяволом?

— О, Святая Дева Мария! Конечно же нет!

— Вот видите, — обратился Бузенбаум к членам трибунала. — Налицо первое доказательство прямого контакта с дьяволом. Нет никакого сомнения, что именно он внушил вчера несчастной, чтобы она не мешкая призналась в своих злодеяниях и тем самым избежала телесных мук. Для дьявола важнее всего, чтобы не бессмертная душа, а мерзкая плоть находилась в радости и благодати и, вполне возможно, что свою бессмертную душу эта несчастная успела заложить дьяволу в обмен на мерзкие плотские утехи, но Господь милостив, и я клянусь в том, что вырву её из когтей дьявола! — произнёс отец-дознаватель в каком-то фанатичном исступлении.

Епископ улыбнулся и кивком головы подтвердил приказ отца-дознавателя.

Граф с опаской приблизился.

— Сын мой, — обратился аббат к Пикколомини, — помоги этой несчастной пересесть в кресло милосердия.

Ханна вздрогнула от прикосновения графа Пикколомини. С омерзением передёрнула плечами. Граф невольно отшатнулся.

— Больше твёрдости, сын мой! Помни, мы все служим Святой Католической Церкви, — ободрил его епископ Мегус.

Ханна собрала всю свою волю в кулак, медленно поднялась со скамьи и неверными шагами приблизилась к креслу милосердия и, сцепив зубы, осторожно опустилась на его колючее сиденье. Бузенбаум заставил её выпрямиться и прижаться всей спиной к усеянной шипами спинке кресла, заботливо пристегнул её руки к колючим подлокотникам и ободряюще улыбнулся щербатым ртом и, подойдя к своему месту за столом трибунала, поднял с пола вместительный деревянный сундучок. Открыв его, аббат достал коробочку из слоновой кости и извлёк из неё несколько стальных игл с шариками на одном конце. Склонившись над девушкой, он вперил свой пристальный взгляд в её глаза, нащупал левую руку Ханны и отработанным движением воткнул иглу под ноготь большого пальца.

Ханна вскрикнула, но Бузенбаум, не отрывая взгляда от её расширенных от боли зрачков, медленно повторил эту процедуру поочерёдно с каждым пальцем девичьей руки. От пронзительного, душераздирающего крика Ханны, казалось, рухнет потолок застенка.

— Сделай то же самое с правой рукой этой несчастной! — велел аббат Бузенбаум графу, с искренним состраданием глядя на орущую не своим голосом девушку.

Пикколомини бледный, как мел, медленно приблизился к Ханне.

— Смелее, сын мой! Это кричит её презренная плоть, а не душа! Com tacent klamant[187], — подал со своего места реплику епископ Мегус, откровенно наслаждаясь дикими воплями жертвы.