Стараясь не выделяться в толпе, она проводила медленно двигавшуюся по узким улочкам повозку с орущими вагантами за городские ворота, у которых к ней подошёл какой-то бродяга громадного роста и в живописных лохмотьях, однако, как у доброго католика, на его крепкой смуглой шее красовался небольшой золотой крестик. Подмигнув большим карим глазом, бродяга жестами показал, что не прочь воспользоваться услугами женщины за пару сольдо[17]. Она с негодованием отпрянула, но бродяга не отступился и, не колеблясь, подошёл к ней. Шаль лишь немного приоткрыла лицо незнакомки, и бродяга, узнав палача Козимо Верди, невольно содрогнулся, однако, быстро преодолев страх, слегка, но почтительно, поклонился.

— Друг мой, ты видел повозку, до отказа набитую глупыми вагантами, молодыми здоровыми красавцами? — вкрадчиво произнёс Козимо Верди, издав чмокающий звук.

— Да, синьор, видел.

— В таком случае спеши, дружок, к моему братцу, пусть примет необходимые меры. Передай ему, что голландец и наша сестрёнка не подвели и на этот раз. Товар, как ты уже убедился, — первосортный, и горе тебе, мой друг, если ты опоздаешь!

— У меня есть отличный мул, синьор, и клянусь самим Вельзевулом, я поспею вовремя.

— Не сомневаюсь, милый Рафаэлло, ибо в противном случае я буду иметь с тобой очень долгую беседу в одном укромном уголке, где есть всё, что может вдруг понадобиться для моего почтенного ремесла. Ты всё запомнил, мой милый друг?

— Запомнил, синьор.

— В таком случае пошарь по карманам и наскреби два сольдо. Сделаем вид, что мы сторговались, и тебе не терпится возлечь со мной. Тебе бы хотелось этого? Признавайся, дружок!

— Хм... Да... да, синьор, хотелось, — растерянно пробормотал бродяга.

— Значит, ты содомит[18], и этот грех тебе обойдётся ещё в два сольдо. Купи у меня индульгенцию[19], дающую отпущение будущих грехов, а то вдруг мы и в самом деле согрешим. Можешь не сомневаться, мой милый Рафаэлло, индульгенция подлинная. Мне недавно продал её один очень благочестивый доминиканец за сходную цену, а именно за возможность в течение часа любоваться мною.

— Ладно, синьор, я покупаю у вас эту индульгенцию, — невольно поморщился Рафаэлло.

— В таком случае накидывай ещё сольдо и убирайся побыстрее. Тебе нужно очень спешить.

Бродяга пошарил по карманам и выудил из лохмотьев пять сольдо. Сделка была совершена, к огромному удовольствию Козимо Верди, и бродяга, проклиная алчного падуанского палача, поспешил в кусты, где у него был спрятан стреноженный мул, а кроме того, и перемётные сумы с более подходящей одеждой для путешествия на таком красивом животном.

Когда бродяга выбрался из кустов, всем своим видом он напоминал торговца средней руки верхом на муле, спешащего по своим делам.

Палач приветливо помахал ему рукой, имитируя женские повадки и делая откровенно непристойные жесты, но Рафаэлло двинул пятками по бокам мула и, не оглядываясь, помчался по пыльной дороге вслед за повозкой с вагантами. Часа через три он догнал её. Покосившись на двух всадников и размахивающих бутылками и орущих песни студентов, он несколько замешкался.

— Эй, рорсо maldetto[20], продай мула! — дружно завопили ваганты, внезапно обратив внимание на одинокого путешественника.

— Молчит, словно обиделся, — захохотали всадники.

— У тебя, приятель, замечательный мул. Хочешь, поменяемся, я предлагаю тебе свою лошадь? — с самым серьёзным видом спросил Валленштейн. — Моего коня зовут Шпатц. Я проскакал на нём через всю Европу ради твоего замечательного мула.

— Как-нибудь обойдусь, — процедил сквозь зубы Рафаэлло.

— Напрасно отказываешься, — улыбнулся барон Хильденбрандт. — Ты мог бы только выиграть от этой сделки. Ты ведь торговец, не так ли?

— Я же сказал, обойдусь без вашей клячи, — зло повторил Рафаэлло, которому не терпелось продолжить свой путь.

— Ого! А ты что-то уж больно неприветлив, — удивился Валленштейн и добавил вкрадчиво: — Значит, мой Шпатц, по-твоему, — кляча? — Он зловеще усмехнулся, приблизившись вплотную к всаднику на муле.

— Синьоры, мне некогда заниматься пустой болтовнёй. Я очень спешу, — начал терять терпение Рафаэлло, уверенный в своей силе.

— Тогда тебе, приятель, придётся дальше идти пешком, ибо уж больно нам твой мул приглянулся, а наши клячи, как ты изволил выразиться, сам видишь, еле плетутся. Будь добр, слезай со своего замечательного мула, — потребовал Валленштейн.

Путешественник решил, что ваганты шутят. Однако, когда рыцарь, протянув руку, попытался взять мула за поводья, Рафаэлло гикнул и ударил пятками в бока терпеливого животного. Мул рванулся вперёд, но барон фон Хильденбрандт успел схватить рослого путешественника за шиворот и мощным рывком стащить его с седла. На несколько мгновений бедняга повис в воздухе, но затем могучая рука барона выпустила его, и он шлёпнулся в укатанную дорожную колею и больно ушиб копчик.

— За что? — взвизгнул Рафаэлло. — Что вы от меня хотите?

— Только вежливого обращения с людьми нашего звания, — ответил барон и, как кнутом, шлёпнул шпагой беднягу между лопаток. Тот снова взвизгнул, словно свинья под ножом мясника.

Ваганты, высыпав из остановившейся повозки, окружили несчастного путешественника и принялись толкать его, попутно награждая увесистыми пинками и крепкими тумаками. Забава очень понравилась весёлым студентам, и продолжалась она до тех пор, пока Хильденбрандт не поднял руку, велев громким голосом прекратить избиение, потому что бедняга, дескать, уже достаточно наказан за свою невежливость.

Валленштейн признал право своего соперника на этого пленника и не стал возражать. Ваганты же хотя немного и поворчали, но отпустили потрёпанного беднягу.

— Убирайся, — велел ему Хильденбрандт, — но помни, что в следующий раз, если будешь грубить благородным рыцарям, я лично арканом привяжу тебя к моей «кляче» и с ветерком протащу по каменистой дороге миль пять. А теперь сгинь, ублюдок!

Рафаэлло не надо было упрашивать, он тотчас необычайно резво бросился к мулу и, ловко вскочив в седло, умчался прочь, сопровождаемый громким хохотом и улюлюканьем вагантов.

— Хотел бы я посмотреть на ваше веселье, когда вы попадёте в лапы Джакомо Негро, а ещё лучше в ласковые ручки его братца, Козимо Верди, — бормотал Рафаэлло, сплёвывая сочившуюся из разбитых губ кровь. По его загорелым щекам текли слёзы от бессильной злобы.

— Что-то не нравится мне этот невежда. Есть в его облике что-то странное. Он не похож на обычного торговца, уж больно напоминает законченного мерзавца, готового за несколько сольдо перерезать глотку первому встречному, — поморщился Валленштейн. — Попадись любой из нас этому подонку в руки, вряд ли бы так легко отделался.

— Возможно, ты прав, — согласился фон Хильденбрандт и нахмурился.

Через пару миль дорога вдруг резко пошла вверх, заросли кипарисов и лавра на обочине стали гуще, а солнце, добравшись до высшей точки на небосклоне, палило немилосердно. В то же время уже ощущалось солёное дыхание моря, к берегу которого так упорно стремились весёлые ваганты. Там в небольшой гавани и приютилась таверна, где их с нетерпением ожидал Айзек Розенвельт, накрытый стол и шлюхи. В полумиле от питейного заведения у жёлтых скал располагалось укромное местечко, окружённое чёрными кипарисами, под которыми на мелкую гальку набегали морские волны. Именно там ночью при свете смоляных факелов должен был окончательно решиться спор за трон короля записных дуэлянтов.

Дорога сильно сузилась и, петляя, стала круто подниматься вверх. Ваганты с ворчанием вынуждены были выгрузиться из повозки, чтобы хоть как-то облегчить усилия бедных животных, которым подъём давался с трудом. Верховые кони под всадниками тоже неуклюже плясали, скользя копытами по каменистой тропе.