— Всё решает правильная стратегия, — спокойно заявил Конашевич-Сагайдачный, переставая цинично улыбаться. — Если действовать так, как хорунжий Пржиемский, который даже не потрудился выставить посты, то, разумеется, за такую беспечность приходится расплачиваться головой. У нас, казаков, во время похода даже за глоток водки одно наказание — смерть. А сторожевые посты, дозоры и секреты во время ночного отдыха — это святое дело. Я уже не говорю о боевом охранении и дозорах во время движения полков. Кроме того, — продолжал охотно объяснять полковник, — всегда надо уметь собрать силы на нужном участке и нужном направлении на поле боя, нанести сокрушительный удар по слабому месту противника. Нельзя забывать о резерве, ведь часто даже сотня сабель резерва может решить исход большого сражения. Так случилось под Гунедоарой, когда исход битвы с турками решил всего-навсего ваш один эскадрон немецких рейтар. Правда, не последнюю роль сыграли и мои казаки, втянув противника в затяжной бой, они предпочитают добрую пищаль или мушкет любому другому оружию и норовят уничтожить врага на расстоянии, используя хорошо укреплённые позиции.

Валленштейн с нескрываемым интересом слушал опытного, побывавшего во многих переделках казака.

— Если бы тогда фон Иктар и фон Коллато, вместо того чтобы наблюдать за сражением со стороны и ждать его исхода, — продолжал полковник, — использовали бы свои немалые силы для внезапного нанесения удара, то, пожалуй, даже сам Селим-паша вряд ли бы уцелел. Турок уже бы ничего не спасло, и, кто знает, какой был бы исход всей военной кампании и какой договор подписали бы в Житва-Торок? Но, увы! Нерешительность неизбежно приводит к поражению не только в отдельном сражении, но и во всей военной кампании, а сверхосторожность, которая граничит с трусостью, чревата трагическими последствиями. Русские князья, венгерские и немецкие короли, столкнувшись с восточными варварами, потеряли не только короны, но и жизни. Тогда, четыреста лет назад, только чешский король Вацлав[99] сумел показать этим неумытым завоевателям, где раки зимуют, дав им правильное сражение.

Рыцарь был польщён тем, что земляк первым из христианских правителей нанёс сокрушительное поражение грязным узкоглазым воинственным варварам из далёких степей, и с удовольствием бы продолжил этот увлекательный и поучительный разговор, но боль во всём теле не давала ему покоя, от неё уже начинал мутиться разум.

— Я думаю, вам всё-таки стоит хоть немного отдохнуть, — настойчиво сказал полковник, заметив состояние своего собеседника.

— Пожалуй, вы правы, господин полковник, я действительно должен немного отдохнуть, — согласился Валленштейн и в этот момент случайно поднял глаза к небу, заметил бело-коричневого голубя, который, сделав небольшой круг над колонной, резко по прямой линии устремился на юго-запад. Страшная догадка мелькнула у Валленштейна, и он тотчас поскакал в хвост колонны.

— Заснули там, что ли? — выругался он, увидев, что фургон сильно отстал, девушки нет на козлах, но подъехав ближе, увидел свисающее вниз головой с передка фургона тело маркитантки, голова которой была в крови. Он быстро спешился, заглянув внутрь фургона, невольно ахнул — перед ним открылось жуткое зрелище, и голубей, как он и предполагал, в клетке не было.

Девушку он привёл в себя при помощи содержимого своей походной фляжки, влив ей в оскаленный рот изрядный глоток крепкого вина и перевязав рану на голове.

— Где старик? — сразу догадавшись, кто стал виновником трагедии, вскричал Валленштейн, схватив маркитантку железными пальцами за хрупкие плечи, лишь та немного пришла в себя.

Она уставилась на него, явно не соображая, что с ней происходит и ничего не помня.

— Где этот мерзавец, где старик, куда девались голуби? — настойчиво спросил он, ещё сильнее сжимая плечи девушки.

Ингрид вскрикнула от боли, взор её прояснился, и она выдохнула из себя:

— Не знаю. Я дала ему немного денег и еды, старик замерзал и умирал от голода. А он отблагодарил меня, разбив мне голову. За что?

— Это он выпустил голубей?

— Он хотел их сожрать. Он такой прожорливый, этот подлый старик... — простонала Ингрид, прижав руки к макушке, едва успела высунуть голову наружу, как её начало тошнить. — Ой, как больно!

— Donner wetter[100], — процедил сквозь зубы Валленштейн. — Это был княжеский апрод, а не старик. Ты не заметила, какого голубя он выпустил?

— Когда я заглянула в фургон, он вертел в руках голубя с чёрной меткой, — ответила Ингрид, внезапно поняв, что случилось непоправимое.

— Я так и предполагал, — с горечью произнёс Валленштейн.

— Голубь... голубь с чёрной меткой улетел, — шептала Ингрид, когда Валленштейн позвал казаков, чтобы те помогли выгрузить из фургона его товарищей, зарезанных подлой рукой. — Проклятый апрод, я не смогла его узнать, он очень хитёр, я должна была догадаться, увидев старика у клетки с голубями, — продолжала бормотать Ингрид пересохшими губами.

Рыцарь позвал барона Илова и остальных, чудом уцелевших в Красной Дубраве рейтар, и велел им неотступно находиться при маркитантском фургоне, править лошадьми и, главное, — тщательно охранять девушку.

«Когда голубь с чёрной меткой прилетит к Флории-Розанде, она умрёт, — со всей ясностью понял Валленштейн. — Мне остаётся только одно!» — Приняв решение, он вскочил на коня и поскакал в голову колонны.

— Вы с ума сошли! — воскликнул, узнав о его решении, Конашевич-Сагайдачный.— Это самоубийство! То, что вы собираетесь предпринять, — это безумие!

— Тем хуже для меня, — хладнокровно ответил Валленштейн. — Но тем не менее я немедленно еду в Сучаву, в гости к господарю, ведь Флория-Розанда в опасности, и только моё появление на Господарском холме может спасти её!

— Вы в этом уверены?

— Как в том, что победа любит заботу, а посмертная слава героя — дороже жизни труса.

— К сожалению, я не могу вам это запретить, да и не хочу. Пожалуй, я и сам бы так поступил, — с грустью в голосе заметил полковник. — Могу вам выделить сотню казаков.

— Увы, это только моё дело. Я поеду один, и сам за всё отвечу перед господарем, я должен пройти этот путь до самого конца, каким бы этот конец ни был, — твёрдо заявил Валленштейн и, тронув шпорами коня, снова отправился к маркитантскому фургону.

Ингрид уже полностью пришла в себя и по виду рыцаря мгновенно сообразила, что тот собирается делать.

— Ваша милость, вам лучше не возвращаться в Сучаву. Вспомните о просьбе Флории-Розанды! — воскликнула Ингрид.

— Если я этого не сделаю, значит, я не достоин рыцарского звания, — холодно заметил Валленштейн, облачаясь в свой самый нарядный камзол.

Вскоре он снова был в седле. Рейтары рвались ехать с ним, но Валленштейн был неумолим. Он, взяв себе на дорогу сотню талеров, оставшиеся свои деньги раздал им, не забыв и про Ингрид, махнул рукой на прощанье и умчался навстречу новым опасностям: на этот раз, судя по всему, — на верную гибель. Дорогу в Сучаву он теперь хорошо знал и уверенно двигался к своей цели.

Бросив короткий взгляд ему вслед, полковник подозвал к себе сотника Мака и шепнул ему несколько слов. Тот кивнул чубатой головой и вскоре, переместившись ближе к арьергарду, поравнялся с пятью сотнями отборных рубак, которых на время похода ему доверил Конашевич-Сагайдачный.

Как Валленштейн не спешил в Сучаву, а голубь с чёрной меткой летел гораздо быстрее и через несколько часов очутился в руках Флории-Розанды. Она увидела, как птица клювом стучит ей в окно. Сердце у княжны замерло. Она сразу узнала одного из своих голубей и, отказываясь верить глазам и надеясь на чудо, распахнула узорчатые створки окна. Голубь тотчас влетел внутрь и сел ей на плечо, нежно воркуя. Она осторожно взяла его в руки и, отвязав от лапки чёрную нитку, долго задумчиво её разглядывала. Что-то подсказывало ей, что не всё так однозначно, в появлении этой птицы со зловещей чёрной меткой кроется какая-то загадка. Она не находила себе места до самого утра следующего дня и лишь на рассвете немного успокоилась, приняв твёрдое и, как полагала, единственно верное решение.