— Польское войско воевало и побеждало, а казаки, немцы и венгры помогали, — с гордым видом подвёл итог битве под Гунедоарой гетман Корецкий.

Полковник Конашевич-Сагайдачный при этих словах магната[89] лишь усмехнулся и обменялся с Валленштейном многозначительными взглядами.

Вскоре после подхода основных сил христиан во главе с оберштатгальтером Венгрии, эрцгерцогом Маттиасом, слава о беспримерной доблести польских гусар гетмана Корецкого, а также кавалеристов Иктара и Коллато прогремела почти по всей Европе, достигнув не только Варшавы и Вены, но и Стокгольма, Мадрида, Парижа и даже Москвы. Однако, несмотря на эти военные успехи христианской коалиции, дальше боевые действия пошли с переменным успехом. Одержать решительную победу ни одна из воюющих сторон не смогла. Император Рудольф II и его союзники вынуждены были заключить с турецким султаном мир, который был подписан в Житва-Торок 11 ноября 1606 года, согласно которому вся юго-восточная часть Венгрии (более двух третей) осталась под турецким игом. Первое серьёзное поражение турки понесут только в 1621 году под Хотином[90]. В январе этого года, когда казачьи войска под командованием гетмана Конашевича-Сагайдачного разгромят почти трёхсоттысячную армию турок и татар, решится судьба всего христианского мира. Спустя 50 лет — в 1673 году — там же, под Хотином, польские гусары Яна Собесского[91], столкнувшись с объединённой армией турок и татар, наголову её разгромят. А затем, уже будучи королём Польши, этот отважный рыцарь нанесёт сокрушительное поражение туркам под Веной в 1683 году и окончательно остановит османскую экспансию.

Гетман Корецкий после того как эрцгерцог Маттиас выложил ему почти полмиллиона гульденов и выплаты причитающегося жалованья своим солдатам и офицерам, а также казакам, решил возвращаться в Речь Посполиту. Многие шляхтичи и особенно казаки, жадные до военной добычи, были недовольны выпавшей на их долю суммой. Больше всего роптал эскадрон хорунжего Пржиемского, к нему тотчас присоединилась часть казаков. Полковник Конашевич-Сагайдачный быстро и решительно подавил недовольство своих сечевых побратимов, гораздо сложнее обстояло дело в войске гетмана Корецкого. Шляхтичи и слышать не хотели о возвращении в Речь Посполиту без богатой добычи и, пользуясь своими привилегиями, вступили в такой ожесточённый спор с самим гетманом, что тот пришёл в отчаяние. Убедившись, что с турками не сладить из-за огромного их численного превосходства, ляхи решили попытать счастья на землях вассальных княжеств Порты, а именно в Мунтении и Молдове. Как ни пытался образумить их гетман Корецкий, всё было напрасно. Более того, взбунтовавшаяся часть ляхов, выбрав своим полковником хорунжего Пржиемского, громогласно заявила, что при возвращении в Речь Посполиту они пойдут не по утверждённому в договоре с молдавским господарем пути, а южнее, чтобы при случае добыть саблей не только славу, но и богатые военные трофеи. Многие шляхтичи надеялись встретить и ограбить на дорогах Молдавского княжества сборщиков дани, предназначенной для Порты, объясняя свою алчность благородной местью за убийство польских пленных в Кузминском лесу, бывшее более ста лет назад.

Тяжеловооружённые польские гусары и наёмные немецкие рейтары получили самое высокое жалование и поэтому далеко не все из них изъявили желание последовать примеру бунтарей и уклониться от утверждённого маршрута, однако неожиданно к сводному отряду ляхов под командованием Пржиемского примкнул Валленштейн с десятком рейтар. Эрцгерцог не стал его отговаривать, рассудив, что война с турками закончилась и солдаты, оставшиеся не у дел, имеют полное право искать себе новую службу.

Барон фон Илов тоже был не прочь пополнить свою мошну и с восторгом принял предложение Валленштейна присоединиться к нему. Истинных мотивов авантюрного поступка рыцаря никто не знал, а он, несмотря на предупреждение Флории-Розанды, в душе лелеял мечту о встрече с ней.

Поначалу всё войско, возвращавшееся в родные земли, держалось вместе, но за Сиретом гетман Корецкий повернул на север в сторону Заставны, а полковник Конашевич-Сагайдачный внезапно свернул в сторону Валя-Кузмин и через Кузминский лес быстро двинулся в Чагор, намереваясь обойти Черн южнее и дальше, минуя Хотин, на Подолье, идти в родные украинские земли. Причина столь странного и рискованного манёвра осталась загадкой даже для казачьих старшин, впрочем, сотник Мак случайно видел, как полковник на развилке дорог Сирета что-то оживлённо обсуждал с фон Валленштейном, который почему-то отправил фургон Ингрид Бьернсон к казачьему обозу. Чего они обсуждали, никто не знал, но именно после разговора с Валленштейном полковник резко изменил маршрут и вместо того, чтобы двигаться в сторону Заставны, повёл полки в сторону Подолья. После этого Валленштейн и барон фон Илов примкнули к отряду хорунжего Пржиемского, который собирался в поисках сборщиков султанской дани порыскать между Сиретом и Тарашанами.

Именно в это время им навстречу попался оборванный, измождённый старик, тяжело опирающийся на клюку. Он уныло брёл по дороге, сутулясь и придерживая дрожащей посиневшей от холодного сырого осеннего ветра рукой суму, вместо подаяния наполненную ветром. Он долго кланялся, благодаря за несколько мелких монет, которые ему швырнули под ноги, затем, кряхтя подняв их с мёрзлой земли, смотрел вслед гарцующим польским шляхтичам до тех пор, пока всё войско не скрылось за поворотом лесной дороги.

Несчастье случилось после того, как войско остановилось на ночной привал в Кузминскому лесу. На огромной поляне у красивой дубовой дубравы, где был устроен привал, вскоре запылали костры, появились палатки для офицеров — к неудовольствию Валленштейна были даже рассёдланы кони — и запахло аппетитным душком от котлов, в которых готовился ужин, кое-где были вскрыты бочонки с пивом и откупорены бутылки с вином. Не прошло и часа, как в лагере уже раздавались громкие песни, весёлые крики, ругань и даже звон сабель, которыми подвыпившие шляхтичи принялись усердно размахивать, хвастая своими подвигами на поле брани под Гунедоарой. После полуночи шум в лагере немного затих, но шляхтичи всё никак не могли угомониться и продолжали бражничать. В попойке приняли участие даже караульные. Только немецкие рейтары вели себя настороженно, стараясь быть умеренными в еде и выпивке. Они спали по очереди, не надеясь на выставленный хорунжим Пржиемским караул, который, судя по всему, уже не в состоянии был выполнять свои обязанности. Далеко за полночь, когда многие ляхи упились до скотского состояния, а бодрствующие немецкие рейтары время от времени клевали носами, на поляну внезапно со всех сторон почти бесшумно — словно призраки — скользнули какие-то тени и мигом набросились на дрыхнущих после обильного возлияния беспечных ляхов.

Валленштейн дремал, прислонившись спиной к вековому дубу и первым вскочил на ноги. Он даже успел затрубить в свой боевой рог на груди.

Тотчас в лагере поднялась тревога. Сопротивление нападавшим оказали только рейтары, но их было слишком мало. Ляхи спросонья ничего не могли понять и только глупо хлопали глазами, осоловелыми после обильного возлияния, пока их валили на землю, крепко скручивали ремнями и верёвками и волокли на середину поляны. Валленштейн с рейтарами сражались с яростью обречённых, пытаясь пробиться к своим лошадям. Удары клинков сыпались со всех сторон. К зажжённым на поляне факелам прибавились многочисленные огни, замигавшие в лесу.

— Проклятье! Их тут целое войско! Похоже, мы попали в засаду! Разрази меня гром, на этот раз мы здорово влипли! — крикнул Валленштейн барону фон Илову, мастерским ударом разя слишком близко подобравшегося к нему врага.

— Эй, Валленштейн, сдавайся! — услышал он голос спэтара Урсула. — Сдавайся, глупый шваб, или мы вас всех, как куропаток, перестреляем.

В ответ Валленштейн только грязно выругался, вдруг поняв, что оказался в безвыходной ситуации, но продолжая неистово орудовать шпагой.