Едва ляхи и казаки выяснили, с кем имели дело, как они словно взбесились, и не успел Валленштейн вмешаться, как всем пленникам, большинство из которых были профессиональные мародёры — башибузуки, в мгновенье ока поснимали головы и насадили их на длинные шесты, врытые в землю. Когда турки увидели головы несчастных, со стороны турецкого лагеря раздались вопли и крики бессильной ярости. Какой-то янычар огромного роста грозил ляхам и казакам пудовым кулаком и красноречивыми жестами демонстрировал, что он сделает с любым из христиан, попадись тот ему в руки.
— Мечтают живьём содрать с нас шкуры, — мрачно констатировал сотник Мак, задумчиво глядя на беснующегося вдали на земляном валу янычара.
— Чем вызвана такая ненависть к янычарам? — спросил сотника Валленштейн.
— Они раньше были христианами и, возможно, русскими людьми, — ответил он коротко. — Кто знает, может, и мой младший брат, похищенный почти десять лет назад татарами и угнанный в неволю, тоже отуречился, продал Христа и стал проклятым янычаром.
На этом их разговор оборвался, так как взбешённый Селим-паша погнал своих воинов на позиции христиан.
Казаки заранее поставили возы и фургоны в круг, согнав туда своих лошадей, попрятались за это укрытие, тотчас ощетинившись пищалями, мушкетами, так называемыми сороками[86] и лёгкими пушками, поставленными возле возов с таким расчётом, чтобы вести фронтальный и кинжальный огонь[87] прямой наводкой. Польские гусары тотчас очутились в сёдлах. Оставив один кавалерийский полк в резерве у казачьего лагеря, граф Корецкий бросил свою отборную конницу на наступающих четырьмя полками турок. Однако едва польская конница с развёрнутыми красно-белыми знамёнами достигла первых рядов турок, как те грозно ощетинились пиками, а из задних рядов на гусар полетели тучи стрел с тяжёлыми наконечниками. Стрельба велась опытными лучниками, и ляхи сразу понесли тяжёлые потери. Оставив на поле боя множество трупов, они вынуждены были отступить. Стрелы, выпускаемые из мощных луков, легко пробивали шлемы и кирасы польских гусар.
Едва гусары отхлынули назад, как конница Селим-паши ударила им во фланг, и началась яростная рубка. Ляхам приходилось очень туго. Они с огромным трудом отбивались от внезапно насевшего противника, который хотя и уступал им в вооружении, но по крайней мере троекратно превосходил их по численности. Несмотря на всю свою отчаянную храбрость и воинское мастерство, ляхи явно терпели поражение, а граф Иктар и граф Коллато не спешили принять участие в этом сражении, считая, что эскадрона Валленштейна, который находился в резерве войск гетмана Корецкого, более чем достаточно. Кроме того, неизвестно ещё было, чем закончится это сражение, а рисковать своими силами им не хотелось.
— Я со своим полком иду на помощь ляхам, — обратился к Валленштейну полковник Конашевич-Сагайдачный. — Однако это не решит исход сражения. Даже если венгры и немцы подойдут, положение уже трудно исправить, — время работает на турок. Поэтому на вашем месте, хоть вы подчиняетесь только графу фон Коллато, я бы с эскадроном кирасир на свой страх и риск обходным манёвром неожиданно зашёл бы туркам в тыл и захватил бы обоз, взорвав пороховые магазины[88]. Паника в тылу противника помогла бы нам решить исход сражения.
— Вы правы, господин полковник, — спокойно ответил Валленштейн, внимательно наблюдая за боем. — Пожалуй, я так и сделаю, но, в свою очередь, я на вашем месте бросил бы в бой не один, а два кавалерийских полка, а затем, якобы не выдержав натиска, быстро отступил бы под прикрытие казачьей пехоты в лагере, подставив турков под огонь. Однако для этого в бой нужно немедленно бросить весь резерв.
— У ляхов слишком много гонору, чтобы они согласились отступить под прикрытие казаков, но я попытаюсь убедить гетмана, — отозвался полковник и с досадой плюнул.
Уже дав команду кирасирам двигаться за ним так, чтобы со стороны казалось, что они в панике бросают позиции, Валленштейн, оглянувшись, увидел, как Конашевич-Сагайдачный, ожесточённо жестикулируя руками, что-то доказывает графу Корецкому. Тот слушал казачьего полковника с каменным выражением на холёном породистом лице. Как Валленштейн позже узнал, гетман поначалу категорически отказывался бросать в бой свой резерв, но, подумав некоторое время, всё-таки согласился. Правда, на размышления и колебания этого великого стратега ушло слишком много времени, и ляхи успели понести довольно значительные потери во время яростной рубки с турецкими нукерами.
Эскадрону кирасир Валленштейна удалось незаметно через заросший кустарником лес, опоясывающий с юго-востока крепость, зайти в тыл к туркам, потратив при этом слишком много времени на преодоление различных естественных препятствий: оврагов, лесных чащоб, холмов.
Эскадрон двигался, приняв все меры предосторожности, чтобы кирасир раньше времени не обнаружил противник, и свалился на турецкий обоз, словно снег на голову. Разделившись на две части, кирасиры, скача стремя в стремя, по команде командира дали несколько залпов из седельных пистолетов по ошарашенным их неожиданным появлением туркам, а затем, с лязгом выхватив из ножен страшные рейтарские шпаги, принялись нещадно рубить всех попавшихся им на пути. Набрасываясь на обоз, они не подозревали, что здесь находится ещё один резервный полк татарской конницы и несколько сот башибузуков. Татары, зная, что где-то впереди уже идёт ожесточённый бой, решили, что на них обрушились войска фон Иктара и отряд Коллато, и немедленно бросились наутёк, в панике увлекая за собой и часть турок. Обозники из числа валахов, болгар и греков, побросав всё воинское имущество, тоже сломя голову понеслись к спасительной лесной чаще, надеясь там укрыться, что только усилило хаос. Турки же, многие из которых даже не успели вскочить на коней, хотя и оказали беспорядочное сопротивление, дрогнули и заметались в растерянности. Их тут же принялись нещадно рубить палашами и рейтарскими шпагами тяжеловооружённые кирасиры. Организовать достойный отпор противник так и не смог, кирасиры боролись лишь с небольшими очагами сопротивления.
Валленштейн первым швырнул зажжённый смоляной факел на один из фургонов, доверху груженных порохом. Когда загремели взрывы и в воздух взлетели обломки повозок и куски тел людей и животных, турки прекратили сопротивление и пустились наутёк, спасая свою жизнь. В это самое время в бой были введены свежие резервы, и гетман Корецкий — хотя и с опозданием — дал возможность своим воинам отступить под прикрытие пехоты. Те потеряли почти добрую треть личного состава, но знамёна свои сохранили. Гордые шляхтичи быстро отошли под защиту казачьих пищалей и пушек, разделившись, обогнули двумя быстро текущими потоками лагерь казаков и отошли на запасные позиции для перегруппировки.
Увидев поспешное отступление гусар, Селим-паша ухмыльнулся в длинную бороду и бросил в бой свои последние конные резервы, у него остались лишь полк лёгкой татарской конницы и несколько сотен башибузуков при обозе.
Турецкая конница лихо атаковала казачий лагерь, но тут же отхлынула под градом пуль и картечи, на смену ей пришла многочисленная пехота, основной ударной силой которой были янычары. Дело принимало для казаков и ляхов серьёзный оборот: турки атаковали их с бешеной яростью. Янычары, не считаясь с потерями, дошли почти до земляных укреплений, сооружённых перед возами и фургонами. Казаки открыли шквальный огонь, в упор расстреливая атакующих турок. И всё же силы были слишком неравные. За оцеплением из возов, куда уже проникли янычары, завязалась отчаянная рукопашная схватка, когда в тылу атакующих турок, там, где находился обоз, прогремели первые страшные взрывы; и рыжие вспышки огня, летящие в воздухе обломки повозок и части тел — всё это произвело на турок жуткое впечатление, они поняли: немцы и венгры в тылу, они взяты в мешок! Эти слухи мгновенно распространились по всему полю боя и сначала привели к растерянности, а затем к страшной панике и быстрому отступлению, перешедшему в бегство. Когда гусары гетмана Корецкого, полки Конашевича-Сагайдачного, а также отряды кавалерии Иктара и Коллато, преодолевших свою нерешительность, бросились в погоню, нещадно с самозабвенной отвагой вырубая улепетывающих турок, всё было кончено. Однако большая часть казаков по приказу полковника Конашевича-Сагайдачного осталась на всякий случай в лагере и при обозе. Поэтому неудивительно, что все лавры победителей себе присвоили ляхи и частично венгры. Даже подвиг Валленштейна, который почти без потерь уничтожил обоз турок, чем и переломил сложившуюся на поле боя ситуацию в пользу христиан, ляхи восприняли со свойственным высокомерием: дескать, взорвать фургоны с порохом и принудить трусливых башибузуков к позорному бегству — это пустяк и дело случая, а истинный рыцарский подвиг — воинская доблесть, проявленная только на поле боя во время схватки с противником лицом к лицу. Ляхи были всерьёз убеждены, что выиграли битву собственными силами при незначительной помощи казаков и немецких рейтар. Лавры победы у гетмана Корецкого ожесточённо оспаривали граф фон Иктар и граф фон Коллато, искренне убеждённые в своём решающем вкладе в викторию.
