Пока епископ Пазмани вёл переговоры с Ароном-Воеводой, Валленштейн совершенно забыл о баронессе, оставленной в Моравии, полностью потеряв голову от охватившего его сильного чувства. Не поддающееся никакому объяснению, оно было в новинку молодому рыцарю, не похоже на прежние увлечения, правда, отдалённо напоминало то чувство, что он испытал на заре своей юности. Тогда во время обучения в Гольдберге он со всем пылом, свойственным чисто юношеской неопытности, по уши влюбился в синеглазую красавицу Ольгу Гонзову, простую чешскую крестьянку, но был остановлен своими опекунами, отцами-иезуитами. Под благовидным влиянием воинов Иисуса постепенно пришло отрезвление, хотя сердце пылкого юноши ещё долго щемило. Честно говоря, своё первое «путешествие за подвигами» в Падую он предпринял только для того, чтобы наконец избавиться от этой щемящей тоски. На этот раз с ним происходило нечто такое, что он испытал впервые в жизни. Стоило ему раз увидеть бледную красавицу с лёгким розовым румянцем на нежных щёчках и невзначай встретиться с взглядом огромных, блестящих тёмно-карих глаз под чёрными стреловидными бровями, подчёркивающими благородные линии изящного носа и высокого чистого лба, стоило ей слегка улыбнуться, и Валленштейн буквально ослеп от неземной красоты. Ему показалось, что яркий луч солнца заиграл на ещё не полностью распустившемся бутоне алой розы — не зря княгиня Станка дала своей единственной дочери имя, означавшее в переводе с местного наречия Цветок Розы.

Валленштейну показалось, что мимолётный взгляд красавицы превратился в бездонный тёмно-карий омут, который с неодолимой силой вобрал его в себя и начисто лишил воли к сопротивлению, и молодой рыцарь тотчас понял, что погиб, готов заложить душу самому дьяволу, лишь бы навсегда остаться в бездонной глубине этого омута.

Альбрехт фон Валленштейн не считал себя баловнем Судьбы, но был почему-то глубоко уверен, что Судьба вскоре всё-таки улыбнётся ему, и она любезно послала ему прямо в руки такой жизненный выигрыш, как ответная любовь, но когда это случилось, ему пришлось горько пожалеть. Ещё неоднократно он сможет убедиться, что такие игры с Судьбой лучше проигрывать: ставка в них слишком высока, и часто на кону сама жизнь.

Между тем переговоры епископа с молдавским господарем продолжались уже более недели, рейтары и казаки заскучали, им порядком осточертело играть в кости и в карты. Доблестный спэтар Урсул, вероятно, тоже маясь от скуки — уже давно никто не подворачивался под его горячую и тяжёлую руку, давно он никого не отправлял в страшное подземелье Красной башни или на кол, — затеял в просторном дворе крепости учебные и показательные бои с применением холодного оружия. Великий армаш Цуцул, капитан Тодоряну, боярские сынки, нёсшие службу пушкарями, то есть гвардейцы господаря, которые в случае осады крепости обслуживали артиллерию, радостно ухватились за эту возможность показать Арону-Воеводе, на что они способны. Громадный двор цитадели был превращён в настоящее ристалище, почти до самых фонтанов у галереи посыпан белым речным песком и утрамбован. Господарь и его домочадцы обожали наблюдать за военными играми, ибо это было гораздо интереснее и приятнее, чем любоваться скорченными трупами на красных кольях на поле правосудия.

С самого раннего утра вояки господаря лихо гарцевали на своих великолепных конях и самоотверженно рубились саблями, для безопасности обмотанными тряпками, бросались друг на друга с пиками, в которых вместо стальных наконечников на концах были приделаны сшитые из тряпок шары. Когда вояки делились на два лагеря, между ними разворачивались самые настоящие сражения, вызывавшие восторг у наблюдателей. Разумеется, на верхнем ярусе галереи обязательно присутствовала и Флория-Розанда со своей горничной-рабыней, захваченной в плен ляхами шведской маркитанткой и проданной в рабство своим соседям-молдаванам. Её звали Ингрид Бьернсон, она была ровесницей княжны и вскоре сделалась её ближайшей подругой, которой доверялись самые большие тайны.

Господарь, его жена и дочь присутствовали на этих зрелищах ещё и потому, что в этих забавах самое активное участие принимал княжич Лупул, который считался в них непобедимым. Он ловко рубился, сидя на коне верхом, отлично фехтовал саблей будучи пешим, без промаха на полном скаку стрелял из лука, недурно владел пистолетом и мушкетом, в этом отношении с ним мог сравниться разве что спэтар Урсул.

Немецкие рейтары с удивлением взирали на эти забавы, а казаки откровенно зевали, с трудом скрывая презрение, и насмешливо улыбались в длинные усы. Вскоре и доблестные потомки Нибелунгов[75] заскучали: на их родине в рыцарских турнирах применялось настоящее, боевое холодное оружие, и турнирные бои часто заканчивались тяжёлым увечьем, а то и гибелью нескольких участников.

Сын господаря после того, как ловко вышиб пикой из седла очередного противника, горделиво окидывая вельможных зрителей на верхнем ярусе галереи и небольшую толпу менее сановных зевак, сгрудившихся внизу у фонтанов, под самыми окнами галереи, внезапно встретился с насмешливыми взглядами казаков и рейтар.

— Эй вы, гости дорогие, кто из вас может показать свою удаль и силу? Выходи против наших богатырей, выходи веселей. А кто боится, пусть удалится, сядет на печку и дует на свечку! Где место воинам, там не место бабам! Кто из вас выйдет биться на саблях с нашим великим армашом Цуцулом? — после этого прямого вызова в центр двора с важным видом вышел сам армаш Цуцул, поигрывая саблей, которая зловеще сверкнула в лучах холодного зимнего солнца. Его облик был настолько напыженный, что казаки прыснули со смеху, рейтары едва сохраняли серьёзное выражение лиц.

— Может, ты, могучий богатырь, хочешь испытать свою силу и мастерство? — с раздражением спросил княжич, обращаясь к синеглазому гиганту, сотнику Маку, который откровенно похохатывал.

— Ну уж нет, твоё величество, — усмехнулся сотник. — Свою саблю я привык обнажать только на поле боя.

— Похоже, ты боишься, — обрадовался Лупул и с угрозой добавил: — Тогда тебе здесь делать нечего. Иди греться на печку.

Лицо сотника побагровело, но тут хорунжий Пржиемский воскликнул:

— Твоё величество, я не прочь помериться силами с армашом, но с одним условием!

— Каким ещё условием? — возмутился Лупул, затем захохотал и произнёс, давясь от смеха: — Может, у великого армаша и вовсе отобрать саблю, а наш «отважный» гость пусть сражается сразу двумя клинками?

— Мысль твоего величества — довольно любопытная, но я хочу её немного подправить, если можно, — дерзко заявил шляхтич.

Лупул побледнел от бешенства, но хорунжий спокойно продолжал:

— Я буду сражаться сразу с двумя противниками на саблях до первого ранения, впрочем, можно и до смерти.

— Капитан! — зловещим голосом позвал княжич.

К нему тотчас подбежал капитан Тодоряну и поклонился. Не так давно господарь назначил его за доблесть командиром пушкарей, но иногда вместе с отрядом спэтара Урсула он всё ещё продолжал рыскать по всему княжеству, выколачивая из дошедшего до последней степени нищеты населения недоимки и дань Порте.

— Вдвоём с великим армашом сразитесь против нашего не в меру самонадеянного гостя. Бой до смертельного исхода! — велел Лупул.

Его грозный взгляд не предвещал ничего доброго хорунжему Пржиемскому, однако последний уже вышел в центр двора и непринуждённо вертел обнажённым клинком, разминая холёную сильную руку, приговаривая:

— Пани Изольда засиделась в ножнах, пора и поработать во имя чести своего хозяина.

Полковник Конашевич-Сагайдачный кусал ус от досады, что не успел удержать спесивого шляхтича, но его лицо при этом оставалось спокойным. С явным неодобрением наблюдал за приготовлением к бою сотник Мак и, когда противники начали сходиться, плюнул от злости в заполненную снегом чашу фонтана.

Поединок, как и надо было ожидать, закончился очень быстро. Только великий логофет Помырляну успел шепнуть на ухо господарю, что не следовало бы в эти праздничные дни допускать кровопролития, тем более подвергать опасности жизнь человека из свиты посла, как клинки со звоном скрестились. В следующее мгновенье сабля из руки армаша Цуцула вылетела, словно её рукоять была смазана маслом, а хорунжий, сделав на смуглой щеке противника лёгкую отметину, занялся капитаном Тодоряну. Поиграв с ним некоторое время, будто кошка с мышью, шляхтич лёгким движением быстрого клинка парализовал тому руку в локтевом суставе, и сабля капитана Тодоряну упала на песок.