— Это невероятно, — прошептал на ухо господарю ворник Михайлеску. — Великий армаш Цуцул и капитан пушкарей Тодоряну — самые лучшие фехтовальщики княжества, если, разумеется, не считать вашего сына и спэтара Урсула.

— Всыпать по двадцать плетей каждому и на все праздники запереть в Красную башню! — разозлился господарь. — Великим армашом я назначаю боярина Ифтодия, а капитаном пушкарей — боярского сына Василе Чербу.

Старый вэтаф Григоре Чербу тотчас упал на колени перед господарем и с благодарностью облобызал его руку, его примеру последовал отец пушкаря Тодора Ифтодия. Сами же пушкари в это время во дворе с усердием охаживали плетями обнажённые задницы своих бывших начальников, а затем, весьма довольные собой, отволокли несчастных в Красную башню и с грохотом спустили по крутой лестнице в мрачное подземелье к голодным крысам.

Во дворе события стали развиваться самым необычным образом: казаки после строгого внушения, сделанного им полковником Конашевичем-Сагайдачным, сохраняли подчёркнуто серьёзное выражение лиц, с трудом сдерживая готовый вырваться наружу смех. Их вид был теперь суров и даже грозен, что привело в весёлое расположение духа рейтар. Валленштейн даже не пытался скрыть насмешливого выражения лица. На это тотчас обратил внимание княжич, которому необходимо было сорвать на ком-либо свою злость.

— Я прекрасно знал, на что способны казаки и ляхи. Но невелика честь обезоружить двоих в стельку пьяных негодяев, которые даже саблю в руках держать не могут. — При этих словах хорунжий Пржиемский дёрнулся вперёд, но тяжёлая рука полковника Конашевича пригвоздила его к месту. — Но вот кто может сразиться против моих воинов по-настоящему, верхом на коне, с пикой и саблей в руках, — продолжал выкрикивать Лупул, вплотную подъезжая к Валленштейну. — Есть ли среди тевтонских[76] рейтар хоть один, кто умеет держать в руках пику, настоящее кавалерийское оружие?

— Твоё величество, а нашим воинам пики[77] и без надобности, тем более с тряпичными мячиками на остриях, — не выдержал Валленштейн. — Я с противником, вооружённым таким оружием, даже не стал бы связываться.

— Ага! — с торжеством вскричал Лупул и захохотал: — Если рейтары боятся тряпичного мячика, то как вы будете себя вести, когда встретитесь с турецкой конницей, вооружённой саблями, ятаганами и пиками? Сумеете ли постоять за себя?

— Придётся, — пожал плечами Валленштейн.

Слушая этот диалог, господарь всё более хмурился и мрачнел: наверняка шпионы донесут в Истамбул-Константинополь эти неосторожные слова сына. «Вот глупец, — подумал он о своём отпрыске, — ничего не смыслит в искусстве дипломатии. Похоже, в его жилах течёт слишком мало благородной римской крови. Как он будет править страной после меня? Да и сумеет ли заставить бояр избрать именно себя на княжение и получить соответствующий султанский фирман?» — и произнёс, сердито обращаясь к сыну:

— Не забывай, что нам приходится чаще воевать с врагами, которые приходят к нам с севера, а не с юга.

При этих словах на лице епископа Пазмани мелькнула тень, однако Арон-Воевода, покосившись на своих бояр, успел тихо сказать ему:

— Переговоры мы ещё продолжим, ибо многое необходимо ещё уточнить и исправить.

Епископ промолчал, проклиная в душе сумасбродного отпрыска господаря и неуместную дерзость Валленштейна, ибо добился почти по всем пунктам договора, который он стремился заключить любой ценой, положительных результатов: Арон-Воевода уже фактически согласился пропустить через свои земли польские войска и казаков в сторону Семиградья, и вот теперь... всё в одночасье рухнуло.

— Ну, и каким образом ты это сделаешь, мне бы хотелось лично видеть! — злобно усмехнулся Лупул. Его лицо снова побледнело и перекосилось от гнева, в синих глазах сверкнул огонь — словно молния прорезала летнее, ночное небо. Сын господаря, чеканя каждое слово, произнёс с угрозой: — Может, ты покажешь, на что способны тевтонские рейтары?

— Извольте, ваше величество, только я буду сражаться, как обыкновенный ландскнехт, то есть пешим против любого вашего конника, вооружённого пикой с незащищённым остриём и прочим оружием, — спокойно ответил Валленштейн.

Все присутствующие от изумления широко разинули рты, а Флория-Розанда, которая вела непринуждённую беседу с бывшей маркитанткой, стала вдруг несколько румянее, чем обычно.

— Это безумец! Большинство тевтонов — безумцы и пьяницы, — шепнул на ухо господарю великий логофет Помырляну.

Его поддержал вистерник Флюндра, обладающий исключительно острым слухом:

— Швабы[78] и тевтоны не только дураки и пьяницы, но и ещё обманщики и мошенники. Вот увидишь, твоё величество, что этот глупый тевтон попытается нас надуть, но я-то всё вижу.

Только пахарник Роман, высокий смуглый мужчина лет сорока, произнёс заикающимся от постоянного употребления горячительных напитков голосом:

— Твоё величество, велите лучше прекратить эту опасную забаву. Боюсь, дело может обернуться очень плохо для княжича.

Митрополит Евпистий был с ним согласен, но стольник Генкул, почему-то совершенно безусый тридцатилетний, невысокий толстяк, сказал уверенно:

— Ни один пеший, вооружённый одним холодным оружием, не сможет устоять против конника, снаряженного для боя.

Великий логофет Помырляну, услышав это утверждение, зябко передёрнул тощими плечами под роскошной собольей шубой, со всей отчётливостью вспомнив, как недалеко от Заставны ему пришлось удирать с целым полком отборной конницы от всего двух эскадрон польских гусар. Тогда даже было потеряно знамя, и великий логофет лишь чудом спас свою шею от топора палача на поле правосудия, помогло только заступничество жены господаря, которая регулярно получала от великого логофета богатые подарки.

— Что ж, посмотрим, сможешь ли ты показать нам своё мастерство, тевтон, когда тебя будет атаковать такой воин, как спэтар Урсул, — процедил сквозь зубы княжич, — откажись, пока не поздно, иначе предупреждаю тебя: твоя жизнь не стоит и ломаного гроша. Однако, обещаю, тебе не грозит кол или четвертование при любом исходе поединка! Даю слово!

— Слишком много болтовни из-за пустяка, — проворчал себе под нос Валленштейн, выходя на ристалище и обнажая свою рейтарскую шпагу, и, случайно встретившись с изумлённым взглядом Флории-Розанды, не отвёл глаза и дерзко усмехнулся. Затем он занял позицию и, закинув шпагу на плечо, спокойно стал ждать.

Спэтар Урсул Попеску — огромный детина, ростом почти с Валленштейна, но почти в два раза объёмнее — не заставил себя ждать. Верхом на рослом строевом коне он гарцевал у противоположной стены с пикой в руках. Опытным взглядом смерив расстояние, отделявшее его от германского рыцаря, Урсул, усмехнувшись чему-то в окладистую чёрную бороду, пришпорил коня и с пикой наперевес понёсся во весь опор на спокойно стоящего Валленштейна. Спэтар с неимоверной быстротой приближался к почти беззащитному рыцарю, решив про себя не убивать дерзкого тевтона, а лишь остриём пики для начала лишить его мужского достоинства, а там дальше уж как получится. Он заметил взгляд княжны, которым та одарила этого хвастуна и проходимца, и давно имея виды на прекрасную дочь господаря, хорошо изучив её повадки, понимал, что означает этот красноречивый взгляд. Спэтару Урсулу всё чаще в последнее время мерещился буздуган[79] молдавского господаря, это не было неосуществимой мечтой: достаточно сорвать выплату дани Порте, чтобы Арон-Воевода получил султанский фирман и шёлковую удавку в придачу, и тогда... чем чёрт не шутит? Флории-Розанде некуда будет деваться, кроме его постели, когда посланники султана, как крысу, удавят её высокородного папашу, а спесивому братцу отрубят голову, или новый господарь заживо сгноит его в Красной башне — такие любопытные мысли роились в голове доблестного спэтара Урсула, когда он, несмотря на всю свою внушительную комплекцию, словно стрела, выпущенная из татарского лука, с пикой наперевес нёсся на рыцаря Валленштейна.