— Безусловно, кто-то предупредил этих... хм... девственниц. Любопытно, кто же такой добросердечный?

— Это сделал я, — спокойно признался Валленштейн.

— Выразить обычными словами это трудно, — вздохнул епископ, — однако, возможно, ты был прав, сын мой. Врага иногда можно и нужно прощать, падшим полагается оказывать милость, тем более, что милосердие самого Господа Бога бесконечно. Но запомни, сын мой, — чем ничтожнее враг, тем он опаснее.

На Господарском холме гостей встретили сухо и подчёркнуто официально, но полагавшиеся почести как посланникам оберштатгальтера Венгрии, а значит, и самого императора Священной Римской империи, были оказаны. Впрочем, молдавского господаря больше интересовали отношения с Речью Посполитой, как со своим непосредственным северным соседом, поэтому, когда Арон-Воевода узнал, что в миссии епископа Пазмани заинтересован сам польский король Сигизмунд III, лёд был сломан.

Впечатление, которое произвела на епископа и его спутников резиденция молдавских господарей, заново отстроенная после перенесения столицы в Сучаву, трудно описать. Княжеский дворец имел форму подковы с внутренней двухъярусной галереей готических стрельчатых окон. Полы во всех палатах, как в античных храмах, были выложены мозаикой, представляли собой настоящие шедевры изобразительного искусства, стены обтянуты красным, синим, зелёным и белым венецианским бархатом, украшенным богатой вышивкой из золота и жемчуга, а на некоторых стенах красовались гобелены. Множество мраморных столов с различными драгоценными безделушками на них обязательно гармонировали с цветом стен. Дворец блистал удивительной чистотой, и епископ Пазмани невольно сравнил его с Лувром, где ему приходилось бывать и при воспоминании о котором он почти наяву начинал ощущать отвратительный запах гниющих нечистот во внутреннем дворе этой резиденции французских королей. Правда, княжеский дворец в роскоши явно уступал Пражскому замку в Градчанах или Вальядолиду, но иезуит не ожидал ничего подобного увидеть в захолустном вассальном княжестве Оттоманской Порты на самой окраине христианского мира.

Молдавские вельможи, все эти ворники, вистерники, вэтафы, вэтэманы, ключери, пахарники, включая великого логофета[69] и великого армаша, да и сам господарь с неподдельным интересом смотрели на немецких рейтар, которыми командовал Валленштейн. В отличие от казаков, не дававших покоя Блистательной Порте, в Крымском ханстве о германских ландскнехтах[70] и рейтарах в Молдавском княжестве знали больше понаслышке.

Господарь старался вести осторожную политику по отношению к немцам и полякам, прекрасно зная, что Священная Римская империя — злейший враг турок, а Молдавия, Мунтения, Болгария, да и большая часть Венгрии — вассалы султана. Молдавские вельможи, ещё помня о подавлении восстания Ионы Лютого в 1574 году, надеялись, что Арон-Воевода не даст втянуть себя в авантюру, выгодную Рудольфу II, его оберштатгальтеру в Венгрии и польскому королю Сигизмунду III. Выступать против грозных осман очень опасно: можно получить вместе с султанским фирманом[71] не только специальный шёлковый шнурок для удушения, что означало смену очередного господаря, но и прямую оккупацию страны алчными и жестокими башибузуками[72]. Уж лучше зависеть от султана, чем якшаться с глупыми, вечно полупьяными германцами и гоноровитыми польскими шляхтичами. Османы были сильнее своих соседей. Фактически граница Османской империи проходила немногим севернее так называемой Цара Фаджилор, то есть Буковины, соприкасаясь с границей Речи Посполитой, а также с границей Священной Римской империи в Венгрии и дальше на Балканах вплоть до Адриатического моря и владений Венецианской республики[73]. И хотя постоянная угроза получения султанского фирмана вместе с шёлковой удавкой сильно тяготила Арона-Воеводу — как, впрочем, всех его предшественников, удушенных в собственных покоях султанскими посланниками, — ему приходилось терпеть и из двух зол выбирать меньшее, дожидаясь удобного случая, который помог бы освободиться от султанского ярма. Господарь хотел бы получить полную независимость от ненавистных турок за счёт северных соседей, но так, чтобы наблюдать за их борьбой со стороны. Он втайне мечтал о том, чтобы Порта[74] со своими союзниками и вассалами и империя австрийских Габсбургов с Польшей так измотали бы себя в этой жестокой борьбе, что позволило бы ему, Арону-Воеводе превратить Молдавское княжество в могучую империю и тем самым повернуть европейскую историю в другую сторону. Молдавскому господарю, считавшему себя потомком римских цезарей, мерещились скипетр и держава, пурпурная мантия и венец римских императоров. Но пока — увы! — он должен довольствоваться буздуганом молдавского господаря, оставаясь вассальным правителем захолустного северо-балканского княжества.

Епископ Пазмани не только обладал холодным аналитическим умом и как всякий уважающий себя иезуит поднаторел в различных политических интригах, но имел в своём арсенале богатый опыт ведения шпионской и дипломатической деятельности, а также различные приёмы, отработанные ещё его предшественниками из ордена, включающие изощрённую хитрость и невероятное коварство, прекрасно понимал всю сложность стоящей перед ним задачи. Ему хватило меньше часа официальной беседы с Молдавским господарем, которая заключалась во взаимном дипломатическом прощупывании, чтобы разобраться в ситуации. Он сразу сообразил, о чём грезит честолюбивый господарь, лишь только увидев, с каким апломбом тот держит себя в кругу высшего боярства. И, правильно оценив царящую во дворце атмосферу, иезуит тут же вспомнил немецкий шванк о хитрой свинье, которая не прочь заставить медведя и волка трясти для себя жёлуди в дубовом лесу. Епископ осторожно дал понять Арону-Воеводе, что Священная Римская империя и Речь Посполита только мечтают по уши ввязаться в войну с турками, а от Молдавского княжества никаких особых обязательств не требуется, лишь временный политический нейтралитет, подкреплённый со стороны воюющих христианских стран благодарностью в виде внушительной суммы денег. Арон-Воевода тотчас вспомнил, что скоро необходимо выплачивать очередную дань Порте — не менее восьмидесяти тысяч золотых, призадумался и незаметно для себя заглотил иезуитскую наживку. Знай он басню о хитрой свинье, наверняка вспомнил бы о любопытном персонаже — скромном отзывчивом лисе, именно эту роль и взял на себя орден иезуитов, ведя при посредстве епископа Пазмани сложную политическую игру.

Господарь внимательно слушал епископа, полулёжа на роскошном эбеновом ложе в накинутой на плечи пурпурной мантии и приняв подобающую римским цезарям позу, однако, услышав о пяти миллионах гульденов, он не выдержал, вскочил и нервно забегал по залу. Затем, опомнившись, — не подобает потомку римских цезарей так вести себя в присутствии иностранного посланника — взял себя в руки и, подойдя к узкому стрельчатому окну, выглянул во двор и увидел рейтар, лениво упражнявшихся в фехтовании. Господарь с любопытством понаблюдал, как Валленштейн и барон Илов, почти не двигаясь с места, орудуют шпагами, делая это так, словно не ели по крайней мере целых три дня, и вдруг спросил:

— Любопытно, как его величество император Рудольф собирается воевать с турками, если у него нет даже более-менее обученных солдат? Меня это, конечно, особо не касается, но всё же?

Епископ тоже подошёл к окну и выглянул наружу, затем спокойно ответил:

— Его величество император Священной Римской империи германской нации не собирается воевать, он уже воюет.

Перед Валленштейном в настоящее время стояла задача попроще: он, лишь увидев Флорию-Розанду, дочь молдавского господаря, тут же в неё влюбился, по своему обыкновению начисто забыв о баронессе Лукреции фон Ландтек, но зато тотчас вспомнив странную песню бродяги. Полусумасшедший оборванец был прав — такой красавицы рыцарю ещё не приходилось видеть, но поразило одно весьма странное обстоятельство: девушка была удивительно похожа на Лукрецию Ландтек, если баронессу представить в возрасте шестнадцати лет. Флория-Розанда была только выше ростом, тоньше в талии, а её чёрные волнистые волосы, заплетённые в длинные, свисающие почти до колен толстые косы, имели красивый блестящий оттенок. Вероятно, это поразительное сходство и решило дальнейшую судьбу дочери молдавского господаря и рыцаря Валленштейна.