Отряд уже подъезжал к городским воротам, когда Валленштейн случайно очутился рядом с пленным капитаном гайдуков Томой Кинэ, вблизи оказавшимся невысоким, синеглазым брюнетом, довольно щуплым на вид. Удивительно, что о таком невзрачном человеке шла громкая слава не только по всему Молдавскому княжеству, но и во всей Валахии и даже по юго-западным украинам Речи Посполитой. Валленштейн, искоса глянув на капитана гайдуков, которого он считал обычным лесным вором и мародёром, уже хотел тронуть шпорами своего Шпатца, чтобы избавиться от столь неприятного соседства, как внезапно Тома Кинэ шепнул ему:

— Ваша милость, поверьте, я не хотел лишать вас жизни, если можете, простите меня.

С удивлением взглянув на гайдука, рыцарь сказал:

— Считай, что на пороге своей смерти получил моё прощение.

Гайдук говорил на наречии бойков, похожем на чешский язык, и рыцарь хорошо его понимал.

— Тогда, ваша милость, если сможете, выполните мою последнюю просьбу.

— Это уже господину спэтару решать.

— У спэтара одно решение — острый кол в задницу.

— Видно, ты его заслужил.

— Но вы-то меня простили.

— И что же?

— Сообщите о моей судьбе хорватке Зоре, владелице берерия у Польских ворот, мы скоро их будем проезжать. Я обещал взять её в жёны, ведь она была моей невестой и до сих пор остаётся девственницей, — горько усмехнувшись, сказал капитан, — просто вынуждена быть целомудренной.

— Собирается в монастырь? — удивился Валленштейн.

— Нет, ваша милость. Она меня очень любит и дала зарок — не выходить за меня замуж, пока я не брошу своё ремесло. Я уж почти отказался от него, да вот опять чёрт попутал. Поэтому передайте, пусть обязательно придёт попрощаться на поле правосудия. Скажите, что я по-прежнему её люблю, особенно сейчас. Как подумаю, ваша милость, о том, что меня Ждёт, заранее задница начинает болеть. Выполните мою просьбу, и до последней минуты я буду молиться за вас.

— И это всё? — с недоверием спросил Валленштейн.

— Да, ваша милость.

— Хорошо. Я передам этой даме всё, о чём ты просил, и сообщу о том, какая участь тебя ожидает. — С этими словами рыцарь пришпорил коня и поскакал к Польским воротам.

Миновав Польские ворота и поплутав по запутанным переулкам столицы, отряд, наконец, добрался до внешней стены крепости, туда, где ниже земляных фортификационных сооружений находилось знаменитое поле правосудия — прямоугольная площадка ярдов 100 на 50 — на склоне холма с тщательно утоптанным снегом и окружённая частоколом из заострённых кольев, окрашенных в красный цвет. На большинстве из этих кольев корчились или уже застыли в самых жутких позах несчастные смертники. Возле них горделиво прохаживались палачи, наряженные в красные кафтаны, подпоясанные цветастыми кушаками и в напяленных на головы красных суконных балахонах с прорезями для глаз. Опытные в своём нелёгком ремесле, они, как правило, вербовались из цыган и татар[67].

— Подобное мне приходилось видеть только в Семиградье, у замка небезызвестного князя Влада Цепеша по прозвищу Дракула, — заметил епископ, обращаясь к побледневшему барону фон Илову, скакавшему рядом с санями.

— Господарь Арон-Воевода — суровый правитель, а спэтар Урсул знает своё дело, — хвастливо заявил капитан Петру Тодоряну из отряда спэтара, случайно услышавший этот разговор.

— Неужели они все заслужили такую мучительную смерть? — ужаснулся Валленштейн, подъехавший сзади.

— Кто знает, может, и заслужили, а может, и нет, но раз попали под горячую руку спэтара Урсула или ворника[68], а то и Самого господаря, значит, дело с концом, — ответил словоохотливый капитан.

К пленникам тем временем уже подскочили подручные палача, отвязали их от лошадей, в мгновение ока сдёрнули с седел и с удивительной сноровкой положили спинами на снег, молниеносным движением острых, как бритва, ножей вспороли штаны между ног. Другие подручные палача уже волокли к несчастным заранее заготовленные, острые, выкрашенные в зловещий кроваво-красный цвет колья.

— Вы передали мою просьбу Зоре? — успел спросить Тома Кинэ у Валленштейна, прежде чем сильные руки стащили его с седла и швырнули на смешанный с грязью снег.

— Я своё обещание выполнил, — сухо ответил тот.

— Где же эта проклятая ведьма? — вопил Тома Кинэ, пока ему ножом вспарывали мотню и подводили к деликатному месту заострённый кол, чтобы затем этот кол с нанизанным, словно гусь на вертел, капитаном тащить к свежевырытой яме у края площадки, где поставить в вертикальное положение.

Колы с капитаном гайдуков и его соратниками стали приподнимать над землёй у ям, чтобы оставить их в таком положении на радость обывателям и на страх всем ворам и бандитам, когда внезапно раздался пронзительный женский визг. Целая свора растрёпанных женщин в живописных лохмотьях, самого дикого и гнусного вида, среди которых были и девочки-подростки, и седые беззубые старухи с отвратительными морщинистыми лицами и слезящимися глазами, дружно бросились к смертникам, вопя во всю глотку, что они, дескать, берут этих несчастных в мужья. Впереди всех бежала горбатая, но очень высокая молодая женщина с длинными чёрными кудрями и правильными чертами лица. Если бы не горб, её, пожалуй, можно было бы назвать красивой, огромные голубовато-серые глаза придавали её бледному лицу особое выражение. Похоже, она была не только очень рослой, гораздо выше княжеских охранников и палачей, но и очень сильной. Подбежав к палачам и их несчастным жертвам, женщины с воплями и визгом потребовали разбойников себе в мужья.

— Всё пропало, — с досадой сплюнул капитан Тодоряну, наблюдая как горбунья, расшвыряв заплечных дел мастеров, словно котят, принялась осторожно снимать Тома Кинэ с кола. — Всё пропало, — повторил он. — Банда девственниц успела пронюхать о казни и теперь предъявила своё право на этих негодяев.

— Странный обычай, — задумчиво произнёс Валленштейн, начавший догадываться о том, какую роль в произошедшем сыграл лично он.

— Отчего это? — усмехнулся подъехавший полковник Конашевич-Сагайдачный. — Этот обычай был ещё у римлян, которые полагали, что если целомудренная, благочестивая девственница пожалеет самого закоренелого преступника и возьмёт его себе в мужья, то такой человек ещё может стать на путь исправления. Римляне были мудрыми людьми, и очень хорошо, что некоторые их обычаи сохранились до сих пор.

— Я этого мнения не разделяю, ибо они были язычниками, — сердито сказал капитан Тодоряну. — Язычество необходимо искоренять калёным железом.

Валленштейн промолчал, с нескрываемым любопытством наблюдая за кутерьмой на поле правосудия.

Обычай, который укоренился здесь во времена прихода римских легионеров, затем распространился почти по всей Европе, и вошёл даже в своды германских и славянских законов, так называемых «Правд», неудивительно, что молдавские господари не оспаривали этот странный закон и не отменяли его, ибо всерьёз считали себя потомками и наследниками римских цезарей.

— Забирайте этих мерзавцев и подавитесь ими! — процедил сквозь зубы спэтар, с удовольствием констатировав, что на всех лесных воров грязных бродяжек всё-таки не хватило, нескольких гайдуков палачи успели-таки насадить на колья, и теперь несчастные корчились в страшных муках.

— Спасибо, милая, век не забуду, — бормотал Тома Кинэ, держась обеими руками за развороченную задницу и ковыляя в раскорячку, заботливо поддерживаемый могучей рукой горбатой великанши.

Поравнявшись с Валленштейном, который с изумлением взирал на них, Тома Кинэ, улучив момент, тихо скороговоркой произнёс по-русски:

— Спасибо, ваша милость, век не забуду. Храни вас Бог. За мной тоже не пропадёт... — однако, получив увесистый подзатыльник, он был сильной рукой увлечён дальше.

Валленштейн, оглянувшись, с высоты своего седла увидел, что другие «невесты-девственницы» угоняют свою добычу, словно татары ясырь за Перекоп, только головой покачал и, тронув шпорами коня, двинулся к саням епископа. Его преосвященство спокойно, с каким-то холодным любопытством взирал на происходящее. Он подозрительно посмотрел на рыцаря и сказал: