После того, как с наступлением зимних холодов Валленштейн распустил часть солдат, а часть оставил на зимних квартирах в Галле под командованием Паппенгейма, всего у него оставалось одиннадцать пехотных и четыре кавалерийских полка. По замыслу генералиссимуса, четыре полка рейтар Паппенгейма, явившись в разгар сражения, должны будут с ходу обрушиться на противника и нанести мощный концентрированный удар по его самому слабому месту. А где это самое слабое место у противника, покажет завтрашнее сражение. Казалось, Валленштейн всё предусмотрел, но на практике — он это прекрасно понимал — не всё так гладко выходит, как в теории, и поэтому всю ночь напролёт прикидывал, что ещё можно сделать для разгрома противника: решение обязательно должно быть нетрадиционным и явиться неприятным сюрпризом для Густава Адольфа и его союзников. После долгих и упорных размышлений, проведённых над картой будущих боевых действий, Валленштейн зловеще усмехнулся и вызвал к себе Лесли и Деверокса.

— У противника не только больше войск, у него даже есть два военных предводителя: его величество шведский король Густав Адольф и герцог Бернгард фон Веймар, — сказа он, обращаясь к гауптману Лесли. — Возможно, это и неплохо, когда у армии — две головы, она начинает напоминать бессмертную гидру[250]. Надо проверить, как у этой гидры отрастают только что отрубленные головы. Вы понимаете, что я имею в виду?

Лесли в ответ только отрицательно покачал головой.

Валленштейн грохнул кулаком по столу, заваленному топографическими картами, и прорычал:

— В сражениях я всегда обходился без личной охраны, но, в отличие от Снежного короля и этого нищего сынка герцога Иоганна фон Заксен-Веймара, никогда не имел обыкновения красоваться под пулями и ядрами верхом на коне перед боевыми порядками своих войск! Теперь понимаешь, о чём я веду речь?

— Так точно, ваше высочество, — невольно усмехнулся гауптман. — Я подберу десяток наиболее искусных и опытных стрелков, вооружённых дальнобойными испанскими мушкетами, и лично буду указывать позицию, откуда они должны будут вести прицельный огонь по тем, кто обожает красоваться перед боевыми порядками войск проклятых еретиков.

— Кроме искусных стрелков, этим богоугодным делом займётся вся твоя рота. Она будет вести огонь залпами исключительно по вышеназванным мишеням и, по первому моему мановению, оказываться на наиболее удобной для этого позиции. Короче говоря, ваша задача — охота на самую крупную дичь в завтрашнем сражении. Каждый солдат получит по пятьсот гульденов, если твоя рота справится с этой задачей, и в десять раз больше получит тот, кто лично поразит одного из предводителей войска еретиков! Но это не всё, — заметил Валленштейн. — В твоём распоряжении будут ещё две дальнобойные лёгкие пушки, изготовленные на моём заводе в Праге. К этим пушкам, которые по дальности боя более чем в два раза превышают обычные орудия, будут приставлены наиболее искусные канониры. Они тоже займутся охотой за крупной дичью, вы же обеспечите им надёжное прикрытие.

— Я сделаю всё, что смогу, ваше высочество, — поклонился гауптман Лесли. — Можете не сомневаться: гидра будет обезглавлена.

— Завтрашний день покажет, насколько слова соответствуют делам. Пока хвалиться рано, — оборвал его Валленштейн. — А что касается твоей роты, — обратился он к Девероксу, — вы будете постоянно находиться при мне в особом резерве. В случае прорыва наших боевых порядков в любом месте всей линии обороны, твоя рота должна будет грудью закрыть образовавшуюся брешь, выстоять или умереть. В противном случае, я всех уцелевших велю отдать в руки полковых палачей. Ты всё хорошо понял, гауптман?

— Не сомневайтесь, ваше высочество. Я и мои гвардейцы в любую минуту готовы умереть за вас! — воскликнул бравый гауптман.

— В таком случае, вы свободны. Готовьтесь к бою. Судя по всему, дело будет жаркое.

После того как Лесли и Деверокс удалились, Валленштейн вызвал к себе всех представителей высшего офицерского состава и уединился с ними, давая последние наставления перед сражением.

Ранним утром Густав Адольф после всеобщей полевой церковной службы у полковых походных алтарей выстроил свою армию в чистом поле, используя ту же прекрасно зарекомендовавшую себя тактику, что и во время битвы при Брейтенфельде, то есть с таким расчётом, чтобы пехота могла тесно взаимодействовать с кавалерией при мощной поддержке полевой артиллерии.

— Солдаты! — воскликнул громовым голосом Густав Адольф, сорвав с головы шлем и встряхивая золотистыми кудрями. — До сих пор я вёл вас от победы к победе! Герцог, по прозвищу Железная Метла, не победил нас при Фюрте, но только наносил подлые и коварные удары исподтишка, как обыкновенный лесной вор и разбойник с большой дороги, подстерегающий купеческий караван! Теперь наступило время отплатить за всё это подлым и коварным разбойникам-папистам! Я верю в победу, ибо Бог с нами!

В ответ из рядов шведов и немецких протестантов раздалось пение ветхозаветных псалмов, которое время от времени прерывалось громкими криками:

— С нами Бог! С нами Бог!

У Густава Адольфа, благодаря союзной армии Бернгарда фон Веймара, было некоторое преимущество в численности личного состава: приблизительно 16 500 солдат и офицеров против 15 000 солдат и офицеров имперских войск. По этой причине Валленштейн для усиления своей пехоты решил даже в качестве «резерва» использовать обозников из числа гражданских лиц, но на поле боя поставил их в первых рядах, а за ними разместил заградительные отряды мушкетёров: в первую очередь, необходимо было сохранить кадровый состав войск, а необученных военному делу обозников не жалко и потерять в первые минуты боя.

Сразу же после всеобщей утренней молитвы Лев Полуночи, произнеся пламенную речь, в восемь часов утра начал сражение. Он лично возглавил правый фланг своих войск и с частью потрёпанной в предыдущих боях, но великолепно обученной конницы, используя внезапно опустившийся на поле боя туман, бешеным напором обрушился на кавалерийские полки генерал-вахмистра Холька, погнал их прямо на «резерв» из несчастных обозников, которые в ужасе сразу же разбежались, но большей частью погибли под ударами клинков шведов и выстрелами заградительных отрядов имперских мушкетёров. На левом фланге шведских и немецких протестантских войск герцог Веймар попытался было повторить действия короля, но Валленштейн для отражения атаки противника на свой правый фланг сумел использовать артиллерию. Кроме того, он вызвал к себе обрист-лейтенанта Пикколомини и, когда тот, запыхавшийся, на взмыленном коне подскакал к пологому, заросшему мелким кустарников холму, на котором находился наблюдательный пункт командующего имперскими войсками, сказал:

— Погода, а именно густой туман и особенно ветер благоприятствуют нам. Поэтому немедленно, не теряя ни секунды, подожги Лютцен так, чтобы запылали все дома до единого. Пусть этот город сгорит дотла, но дым и гарь ветер понесёт в сторону наступающих порядков противника! У тебя, мой любезный друг, есть богатый опыт в подобного рода делах. Если же через полчаса Лютцен не загорится ярким пламенем, ты будешь вздёрнут на ближайшем дереве!

Пикколомини не нужно было дважды повторять этот чудовищный по своей бесчеловечности приказ, и вскоре — даже раньше отведённого времени — Лютцен уже вовсю горел, а воздух, несмотря на ужасающий шум битвы, сотрясался от громких воплей, причитаний и проклятий несчастных бюргеров, оставшихся перед долгой суровой зимой без крова над головой. Тех несчастных жителей Лютцена, которые медлили и недостаточно проворно покидали свои жилища, попросту живьём сжигали вместе со строениями, предварительно подперев их двери и стреляя из пистолетов и мушкетов по окнам. Граф Пикколомини прекрасно знал своё дело. Пламя охватило весь Лютцен, и чёрные клубы густого смрадного дыма, едкой, перехватывающей дыхание гари, огромными валами понесло по ветру на идущих в атаку протестантов. Одновременно пошли в контратаку полк барона Рейнкрафта и ужасная в своей жестокости и свирепости хорватская конница графа Исолано, с яростным воем размахивающая саблями. Завязалась кровавая сеча.