Войска герцога Веймара дрогнули и стали медленно отступать. В этот критический момент на левом фланге протестантов появился сам Густав Адольф в сопровождении графа Лауэнбурга и сумел выровнять положение. Он тотчас был замечен гауптманом Лесли с его шотландскими стрелками, которые поспешили занять удобные позиции для прицельной стрельбы. В середине дня, когда туман наконец рассеялся, все вдруг заметили любимого коня короля, на котором, к огромному ужасу шведов и немецких протестантов, не было всадника, а по взмыленным и израненным, тяжело вздувающимся бокам красивого животного струилась кровь: Лауэнбург знал своё дело и успешно выполнил приказ Нитарда. Густав Адольф, как обычно, пренебрегая собственной безопасностью, носился верхом перед боевыми порядками своих и союзных войск, внезапно появляясь на наиболее опасных участках разгоравшегося кровопролитного сражения. Пули и клинки врагов его щадили во многих войнах, казалось, он был заговорён от свинца и стали. Однако в этой битве за его спиной оказался более опасный и коварный враг, чем боевые порядки противника. Когда король в критический момент лично собирался повести в атаку конницу герцога Веймара, иезуитский шпион, воспользовавшись густым туманом и чёрными клубами дыма, пылающего в огне Лютцена, хладнокровно поднял пистолет, тщательно прицелился и выстрелил в незащищённую кирасой широкую спину северного рыцаря. Затем он достал из седельной кобуры ещё один пистолет, чтобы для верности и его разрядить в спину короля, но в это время раздались мушкетные залпы со стороны позиций имперских войск, и в следующий момент пятидесятиграммовая свинцовая пуля, выпущенная из длинноствольного испанского мушкета, смяла ему стальную каску и вышвырнула из седла. Когда туман и клубы дыма несколько рассеялись, то по полю между позиций противников носились лишь две раненые лошади без седоков, в одной из которых узнали знаменитого Штрайфа. Из позиций имперских войск раздались торжествующие крики.
Валленштейн возблагодарил небо за такую неслыханную удачу и за свою предусмотрительность, видя в гибели Льва Полуночи свою заслугу, даже не подозревая, что здесь приложили свою руку иезуиты. Казалось бы, сама Фортуна благоприятствует Валленштейну: в этот момент подошли войска Паппенгейма и под личным предводительством своего безумно храброго военачальника с ходу ринулись в бой, пытаясь опрокинуть правый фланг противника. Однако тут колесо изменчивой Фортуны вдруг повернулось: фельдмаршал Паппенгейм, ведя в бой полки своих отважных рейтар, прозванных «храбрыми паппенгеймцами», был смертельно ранен пулей в грудь. Его тут же замелил Гронсфельд, приняв на себя командование.
Граф ещё некоторое время скакал стремя в стремя с генерал-вахмистром, пытаясь, несмотря на смертельное ранение, сделать всё возможное, чтобы атака на шведов не захлебнулась. И, уже соскальзывая из седла, он прошептал побелевшими губами Гронсфельду, который пытался удержать его на коне:
— Вперёд, мой друг, только вперёд! Ты ещё не знаешь моих паппенгеймцев!
Это были последние слова отважного рыцаря, по праву заслужившего славу настоящего героя Тридцатилетней войны. Он прожил неполных тридцать восемь лет, но история того жестокого и кровавого времени немыслима без его имени.
Когда Паппенгейм свалился из седла на руки фон Гронсфельда, атака на шведов захлебнулась. Это огромная потеря для имперских войск уравновешивала шансы католиков и протестантов в сражении.
Гибель Льва Полуночи подняла боевой дух имперских войск, но не надолго. Валленштейну действительно пришлось иметь дело с самой настоящей гидрой: принявший верховное командование над войсками шведов и немецких протестантов герцог Веймар ближе к вечеру сумел перегруппировать свои силы и с бешеной яростью, вызванной трагической гибелью короля, опять атаковал позиции имперской армии. Его коннице удалось обратить в бегство оставшихся без командира паппенгеймцев. Кроме того, часть лейб-гвардейцев Пикколомини и драгуны Батлера тоже в ужасе покинули поле боя и, пришпорив коней, удирая, увлекли за собой часть пехоты. Во время этого сражения под обрист-лейтенантом Пикколомини было убито три лошади, но когда началось бегство конницы Валленштейна, доблестный тосканец тоже поддался общей панике. Оставшаяся без прикрытия с флангов пехота дрогнула и, оставив свои позиции, стала медленно отходить, но отходила организованнее конницы. И всё же почти вся артиллерия была захвачена протестантами.
Герцог Валленштейн в этой битве потерял около шести тысяч солдат и офицеров, но не растерялся и под покровом ночной темноты перегруппировал свои потрёпанные войска и быстро покинул поле боя. Несмотря на огромные потери и на то, что католикам пришлось срочно отходить в сторону Чехии, его армия не была разгромлена. Протестантам достались дымящиеся руины Лютцена и пушки католиков, большая часть которых была повреждена. Поле боя осталось за шведами и немецкими протестантами, но трагическая гибель Густава Адольфа свела на нет их победу. Благодаря беззаветной отваге и умелым действиям генерал-вахмистра Холька, генерал-вахмистра Илова, генерал-вахмистра Рейнкрафта и оберста Трчка, Валленштейну удалось вывести из-под удара и сохранить свою армию.
Считается, что впоследствии ему не удалось больше одержать на поле боя ни одной значительной победы. Однако в действительности уже в следующем 1633 году — Валленштейну предстояло разгромить шведов и немецких протестантов в Силезии. Звезда герцога ещё не закатилась, но после поражения под Лютценом и фактического проигрыша военной кампании 1632 года, он стал совершать одну ошибку за другой. Эти ошибки роковым образом отразились на его дальнейшей судьбе. Горечь поражения настолько овладела Валленштейном, что, едва вернувшись из Саксонии в родную Чехию со своей потрёпанной армией, он отдал в высшей степени безумный приказ о немедленном отдании под суд военного трибунала и казни семнадцати участников битвы при Лютцене, среди которых было двенадцать офицеров, по его мнению, виновных в поражении. В их число только по счастливой случайности не попали оберёт Батлер и обрист-лейтенант Пикколомини: судьба оказалась к ним милостивой, и генералиссимус внезапно распорядился освободить их от судебного разбирательства, предварительно понизив Пикколомини в звании до простого лейтенанта — командира роты алебардиров, но так и не снял полностью обвинение в трусости, неверности присяге и в некомпетентности. В дальнейшем это не могло не привести к офицерскому заговору.
Самого Валленштейна после поражения под Лютценом стали мучить нехорошие предчувствия, несмотря на то, что Венский двор был несказанно рад вести о гибели ненавистного католикам Снежного Короля. Всё чаще герцогу в тревожных снах стала являться Флория-Розанда, и он, просыпаясь в холодном поту, чувствовал, как какая-то непонятная щемящая тоска постепенно овладевает всем его естеством. Будучи необычайно суеверным, он под влиянием нового астролога Джованни Батиста Сени стал обращать повышенное внимание не только на расположение небесных светил, но и на различные бытовые приметы. Особенно на этого, некогда на редкость храброго воина угнетающе действовали такие вполне безобидные явления, как обыкновенный собачий лай или крик петуха. Валленштейн стал ещё более мрачным и угрюмым, но от своих имперских амбиций не отказался, тем более, что он по-прежнему мог положиться на свою огромную армию, ибо, несмотря ни на что, большая часть офицеров оставалась ему верной.
После гибели Густава Адольфа за внешнюю политику Швеции стал отвечать канцлер, граф Аксель Оксеншерна[251], который в 1633 году сумел создать особый союз протестантских монархов и полностью отказаться от установления протектората над Германией. Благодаря такой в высшей степени дальновидной политике, произошло более тесное сближение Швеции и Франции, что не могло не сказаться на отношений Фердинанда II к генералиссимусу. Тем временем у последнего появился реальный шанс осуществить свою заветную мечту. Валленштейн вновь располагал более чем сорокатысячной армией и стал проявлять всё большую самостоятельность. При посредстве маркграфа Нордланда, графа Кински и барона Хильденбрандта он стал вести тайные переговоры с лютеранскими монархами, в частности, с курфюрстами Бранденбургским и Саксонским, а также канцлером Оксеншерной и даже с самим кардиналом Ришелье. Это обстоятельство немедленно стало известно иезуитам, и в начале января 1634 года в Вену ко двору императора Фердинанда II прибыл Нитард, его уже ждали патер Лемормен и аббат Гийом.
