Не хотелось отвечать.

— Я пойду к себе, — буркнул Павел, направляясь в сторону своей комнаты. — Лягу сегодня пораньше.

Сна, разумеется, не было ни в одном глазу. Лёжа на кровати, он снова и снова перечитывал странное, ничего не объясняющее, но при этом вполне конкретное сообщение от Даши:

“Я уехала домой. Прости, что не предупредила, это вышло почти спонтанно и, думаю, к лучшему для всех нас. С тобой было очень здорово, но я не хочу больше продолжать. Не надо мне звонить. Спасибо тебе за всё”.

Конечно же, он сразу набрал её номер, как только получил это послание, но Даша предсказуемо не ответила. Все последующие попытки дозвониться также ни к чему не привели — скорее всего, Даша просто внесла его номер в чёрный список. Оставалось только гадать, что же на самом деле случилось — накрутила она себя или реально произошло что-то серьёзное? Он подозревал, что без Милы здесь точно не обошлось, и это бесило ещё больше. Ладно, с этим он позже разберётся…

Мысли незаметно переметнулись на Милку. Вероятно, он был слишком резок с ней сегодня, но… сколько же можно? Он всего лишь человек, его терпение не безгранично. В конце концов, он не может всю жизнь за волосы вытаскивать её из созданных ею же проблем. Невозможно спасти человека, который сам не желает быть спасённым! Он вспомнил её расширенные зрачки и неестественное оживление. Снова за старое… Милка уверяла, что зависимости у неё нет, это просто баловство, но разве не то же самое утверждает большинство наркоманов? “Я в любой момент могу соскочить!” Ей бы не помешала помощь хорошего психотерапевта, а ещё лучше — нарколога… Павел ощутил острый укол жалости в сердце — но это была жалость не к Милке, а к тёте Нике, потому что он вновь увидел перед собой её тоскливые и усталые глаза и услышал тихое: “Выдали нашу девочку замуж. Если она счастлива — то и мы с Олегом тоже за неё счастливы…” Как бы ни относилась Мила к своим приёмным родителям, а они всё-таки по-своему любили её. Просто свинство — заставлять их так волноваться из-за своих идиотских выходок!

Павел почувствовал, что против воли снова начинает заводиться. В последние месяцы он всё чаще ловил себя на том, что злится и раздражается, когда думает о Милке, одновременно переживая и нервничая за неё. Это порядком изматывало и опустошало…

Он устал. Действительно устал.

Закрыв глаза, Павел волевым усилием запретил себе думать о Миле. И о Даше. И вообще о ком-либо. Не сейчас, иначе голова у него просто взорвётся!

Он начал мысленно повторять вариацию Альберта из второго акта “Жизели”. Это всегда успокаивало и расслабляло…

​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Все посторонние мысли постепенно выветрились из головы. В ушах словно зазвучала музыка Адана. Дыхание выровнялось. Павел заснул.

Москва, 2008 год

— Ты что здесь делаешь? — пролепетал он ошарашенно и бестолково. — У тебя же… другая линейка. В своей школе.

— А я сбежала, — Милка беззаботно махнула ладошкой. Её сияющие глаза и широкая улыбка, казалось, озаряют весь двор.

— А твои… — он ещё не привык разговаривать о приёмных родителях Милы и стеснялся их так называть, но она поняла, о ком речь.

— Они не в курсе, — девчонка пожала плечами. — Довезли меня до школы, я заверила, что провожать не надо, не маленькая, и вообще — одной мне будет спокойнее освоиться на новом месте… Они уехали на работу, а я сразу же — в метро и сюда!

— Но, наверное… это нехорошо, — радость от её присутствия боролась в нём с опасением, что Милке затем здорово влетит. Прогулять первый же день занятий, подумать только!

— Фу, зануда, — Мила обиженно поджала губы. — Вообще-то я ради тебя приехала. Соскучилась, захотела увидеться. Могла бы и вовсе не приезжать.

У него сжалось сердце. Она приехала ради него… пожертвовала своим праздником, первыми уроками в незнакомой школе… А он ещё и недоволен!

— Я тоже соскучился, — выдохнул Пашка, сдаваясь. — Я… правда очень сильно по тебе скучал.

— Как ты? — она придирчиво ощупывала взглядом его лицо, словно выискивала остаточные признаки болезни. — Хорошо себя чувствуешь? Горло не болит?

— Да уже давно всё отлично.

— Привет, Мил. Ты что, тоже в академию поступила? — пошутил Артём, а Тонечка звонко расхохоталась, словно не слышала в жизни ничего смешнее и нелепее. Пашка понимал, что этот смех не был нацелен на то, чтобы унизить или обидеть Милу, но всё равно ему стало неприятно и после Тёминой шутки, и после Тониной реакции на неё. Впрочем, сама Милка, кажется, не обратила на подколку особого внимания. У неё совершенно не было комплексов по поводу того, что она ни черта не разбирается в балете и порою не понимает, о чём ребята ведут речь, обсуждая поступление и элементы танцевальных упражнений. Везде, в любой среде, она чувствовала себя как рыба в воде, с лёгкостью вливаясь в компанию.

— А где Шейл? — спросила она, озираясь с весёлым любопытством по сторонам. — Что-то я его не вижу… Вы ведь все теперь в одном классе, правильно?

— Правильно, — буркнул Пашка, чувствуя, как потихоньку сдувается его радужное настроение.

— Да, — встрепенулся и Артём, — пойдёмте искать Шейла. Нам надо держаться всем вместе!

Тем временем торжественная линейка, посвящённая Дню Знаний, наконец-то началась. Коробицына с большим воодушевлением принялась вещать в микрофон о том, как она рада приветствовать всех ребят в этих великих стенах.

— Вы пришли сюда не только учиться, но и осваивать одну из самых сложных и прекрасных профессий в мире! — подчеркнула она, и все присутствующие разразились бурными аплодисментами, а затем восторженно и дружно защёлкали фотоаппаратами.

— Кто это? — спросила Милка, ничуть не стесняясь своего невежества. Тонечка округлила глаза:

— Ты что-о-о! Это же сама Марина Коробицына! — имя своей кумирши она произнесла с придыханием. — Балерина… самая-самая лучшая из всех!

Мила равнодушно пожала плечами.

— Здравствуй, Калинин, — услышал Пашка знакомый голос и, подняв глаза, узнал ту самую женщину в очках из приёмной комиссии, которая принимала вступительные экзамены. — Ну как ты? Окончательно выздоровел? В интернате освоился?

— Да, всё хорошо, — кивнул он, отчаянно пытаясь вспомнить её имя и отчество.

— Артём, Тоня, Люба… — женщина улыбалась, узнавая детские лица и перечисляя их имена. — Рада вас всех видеть. Люба, ты похудела, как и договаривались?

— Да, — подобострастно кивнула Вишнякова. — Я очень старалась!

— Молодец. У нас тут контрольные взвешивания каждую неделю… Кстати, а где же Хьюз? Шейл Хьюз?

Пашка искоса взглянул на Милу, но она выглядела совершенно невозмутимой, словно впервые слышит это имя, хотя сама только недавно им интересовалась.

— До линейки точно был здесь, — отозвалась Тонечка, — а теперь мы и сами не можем его нигде найти…

В этот момент взгляд женщины остановился на Милке.

— Так. А это у нас кто? — её брови удивлённо приподнялись.

— Я его сестра, — кивнув в сторону Пашки, тут же выпалила она, ничуть не сконфузившись.

— Сестра?.. — женщина пришла в ещё большее замешательство, видимо, вспомнив анкету Пашки и тот факт, что он детдомовский. — Ну… в любом случае, родственники у нас стоят вон там, — она кивнула в сторону кучки родителей чуть поодаль.

— А если мы вместе хотим? — Мила упрямо вскинула подбородок, но женщина непреклонно покачала головой:

— Правила есть правила.

Дальше всё завертелось, как на карусели в парке.

Символический “первый звонок”, исполненный учащимся выпускного класса академии и длинноногой десятилеткой, усевшейся у него на плече и размахивающей звенящим колокольчиком… В обычных школах для этой цели старались выбирать самых маленьких девочек, но в академии все мальчишки были сильными и крепкими, да и девчонок младше десяти лет тут всё равно не водилось.