– Прекрасная, прекрасная растяжка… – одобрительно пробормотала Ксения Андреевна. – А теперь сними рубашку. И брюки.
– Чего?! – обалдел он. Ну рубашку-то ладно, но остаться без штанов?!
– Паша, Ксения Андреевна посмотрит на твои ноги, – вмешалась директриса. – Это… это важно для балета.
– Что я – в трусах должен буду остаться?!
– Ну не без трусов же, – хмыкнула Высоцкая. – В чём проблема?
– Да не буду я! – возмущённо заявил Пашка, весь красный от негодования.
– Павел, пожалуйста, – подала голос Хрусталёва. – Я тебя очень прошу. Мне нужно окончательно оценить твои данные.
Пашка нехотя, будто бы через силу, медленно расстегнул пуговицы на рубашке и сбросил её прямо на пол, а затем спустил штаны и неловко переступил через них, оставшись перед балериной в майке, трусах и носках.
– Отлично, отлично… – без тени смущения бормотала та, осматривая его. – Какие выразительные руки… И ноги длинные. Превосходно! Ну-ка, встань в первую позицию.
– Да я понятия не имею, что такое эта ваша первая позиция! – раздражённо фыркнул Пашка.
– Это когда пятки вместе, а носочки смотрят в противоположные стороны, ровно по линеечке, – торопливо подсказала директриса, волнуясь так, точно это она сама сейчас проходила вступительное испытание в балетный кружок.
Пашка покорно сдвинул пятки и развёл носки, чуть присев.
– Колени! – прикрикнула Ксения Андреевна и довольно ощутимо шлёпнула его ладонью по ноге. – Колени не отрываются друг от друга, а ноги прямые!
– Да вы издеваетесь, что ли? – психанул он. – Это больно… и вообще нереально!
– Это реально, уверяю тебя. Через несколько занятий ты и сам это поймёшь.
– Занятий? – переспросил он.
Директриса побарабанила по столу пальцами.
– Паш, в общем, тут такое дело… Я решила, что ты должен посещать кружок Ксении Андреевны.
– Вы решили, – с нажимом повторил он. – А разве это не я решаю?
– Да что ты можешь решить, глупый? – не сдержавшись, сорвалась она. – Ты же думаешь сейчас только о развлечениях… Что, лучше шляться по улицам как какая-нибудь шпана? Шариться по рынку и воровать? Думаешь, я не знаю о ваших «забавах»?! Тебя поставят на учёт в детскую комнату милиции, а там и до колонии для несовершеннолетних недалеко!
– Да что вы меня пугаете? – возмутился Пашка.
– Не дерзи! – разнервничавшись, директриса налила себе воды из графина и залпом осушила стакан. – Я не пугаю тебя, просто констатирую очевидное. У меня же душа за всех вас болит, бестолочи!.. Твоё будущее сейчас – в твоих руках. И в руках Ксении Андреевны.
Он опустил голову. Слишком неожиданной была обрушенная на него информация, ему нужно было это как-то переварить.
– А теперь одевайся и иди в класс, – уже мягче произнесла Высоцкая. – У тебя ещё десять минут урока.
***
На первые занятия директриса приводила Пашку самолично, чуть ли не за ручку держала. Она, кажется, не была уверена в том, что Пашка не удерёт при первом же удобном случае. Впрочем, он и сам не был в этом до конца уверен…
До дворца культуры они доезжали на троллейбусе, затем чинно поднимались по широкой лестнице на второй этаж, и там уже Высоцкая сдавала его Хрусталёвой буквально из рук в руки. Те полтора часа, что длилось каждое занятие кружка, директриса терпеливо ждала Пашку в фойе, чтобы затем так же – практически под конвоем – вернуть его в детский дом.
Пашку порядком напрягал этот навязчивый контроль. Тем более, на обратном пути Татьяна Васильевна забрасывала его вопросами о том, как прошло очередное занятие, чему новому он научился. Он мычал что-то маловразумительное, отделываясь общими фразами, потому что скорее откусил бы собственный язык, чем признался, как несладко ему там приходится.
Встретили новичка настороженно. Во-первых, Пашка оказался единственным мальчиком на весь танцевальный класс. Во-вторых, он совершенно не владел балетной терминологией и чувствовал себя как баран, уставившийся на новые ворота, когда слышал все эти «батман тандю», «гранд плие» и «ронд де жамб пар тер».12 Пашке было совершенно непонятно, зачем так извращаться над родным языком, почему нельзя сказать просто – «сделай круг ногой по полу»?! В-третьих, узнав, кто он такой, многие девчонки предсказуемо сморщили носы и стали подчёркнуто сторониться детдомовскую шпану – между прочим, при молчаливой или даже явной поддержке собственных родителей.
Пашка заставил Татьяну Васильевну поклясться, что никто в детдоме не узнает о том, чем он занимается. Да пацаны сожрут его с потрохами, если пронюхают, что он записался в балетный кружок! Вот позорище… А Мила?! От неё точно не будет пощады. «Пашка-балерина» станет, пожалуй, одним из самых безобидных прозвищ, которыми она его наградит…
Милка, конечно же, страшно разобиделась на то, что у него появились от неё какие-то секреты. Однако он скорее умер бы, чем признался ей в том, куда исчезает из детского дома трижды в неделю во второй половине дня.
***
На первое занятие Пашка явился в спортивном костюме и кроссовках – именно в таком виде он ходил на уроки физкультуры. Девочки, одетые в купальники, колготки и балетные тапочки, поглядывали на него со смешками, шушукались и хихикали за спиной.
– Ну, это никуда не годится, – покачала головой Хрусталёва. – Для занятий тебе нужна форма, как и всем. Запомни, форма мальчиков – это чёрные балетные плавки либо короткие велосипедки, белая майка-борцовка, белые носки и балетки. Лучше тоже белые.
– У меня ничего этого нет, – он пожал плечами, не глядя ей в глаза и слыша, как ехидное шушуканье всё усиливается. – Если только майка…
– Хорошо, на первый раз я тебя прощаю, ты же не мог знать. Но учти, занятия классической хореографией в таком виде, как сейчас у тебя, просто недопустимы! Я напишу записку вашему директору с перечнем всего необходимого. К следующему занятию ты должен иметь полный форменный комплект. А теперь… раздевайся.
– В каком смысле? – ему показалось, что он видит повторение дурного сна.
– В прямом. На тебе ведь есть майка? Вот под этим вот… – она брезгливо кивнула в сторону спортивного костюма.
– Футболка, – хмуро ответил Пашка.
– Ну, сегодня пусть будет футболка, ничего… А штаны снимать ты разве не собираешься?
– Нет!!! – он сделал страшные глаза. – Вы как хотите, а в трусах я оставаться не согласен!
Одно дело – демонстрировать свои голые ноги перед двумя немолодыми тётками, а другое – обнажиться на глазах всех этих противных девчонок… Да он же умрёт, сгорит со стыда.
– Боже, какой стеснительный… – иронично протянула Ксения Андреевна.
Юные балерины снова зашептались и прыснули. Пашка стоял весь красный от смущения и всеми фибрами души ненавидел сейчас Хрусталёву, директрису детского дома, этих хихикающих дурищ и заодно себя самого – жалкого, ничтожного, неловкого и неуклюжего.
И всё же талант – великая вещь, которая служит своему обладателю лучшим адвокатом, Пашка понял это уже спустя несколько занятий. Заметив, как привечает Хрусталёва новенького, как выделяет его среди других, девчонки поумерили пыл в насмешках. В балете они уже более-менее разбирались и не могли не признать выдающихся Пашкиных способностей: лёгкость и грацию, большой прыжок, а также шпагат, очень скоро превратившийся в минусовой…13
Впрочем, природные данные не всегда спасали его от гнетущего ощущения собственной бестолковости. Мышцы легко и безболезненно подчинялись Пашке, если он делал что-то знакомое, привычное, будь то прыжки, приседания, наклоны или растяжка, которые шутя и с удовольствием выполнялись им на уроках физкультуры. Когда же дело доходило до танцевальных па, где Пашка был вынужден принимать совершенно неестественные и глупые, на его взгляд, позы – наступал апофеоз его позора. Он не мог сделать над собой усилие, чтобы на полном серьёзе исполнить арабеск, аттитюд, алясгон или экарте и не чувствовать себя при этом полным дебилом.14