– Танцовщик, – тихо и враждебно поправил Пашка.

В этот самый миг дверь кабинета директора распахнулась.

– Стой! Да куда ты… Елисеева!.. – услышали они все испуганный возглас секретарши и увидели Милку.

– Татьяна Васильевна, я не смогла её удержать, – пытаясь поймать девчонку за руку, виновато объяснила секретарша. – Она сама вломилась. Прямо как слон в посудную лавку…

Не слушая её, Мила решительно подошла к столу, за которым сидел Пашка, точно преступник на допросе, положила руку ему на плечо и, дерзко вскинув подбородок, заявила:

– Калинин ни в чём не виноват! Он просто за меня заступался. А Семенихин – козёл, он сам первый начал…

– Не болтай! – разъярился Пашка в момент. – Тебя там вообще не было, поняла? Это наши с ним дела. Ты здесь ни при чём!

– Ещё как при чём! – возразила она упрямо. – Это всё из-за меня! Если бы не я, ты бы не стал его избивать…

– Так, погоди, Елисеева, – взмолилась директриса. – Давай теперь с чувством, с толком, с расстановкой.

– Да не слушайте вы её! – отчаянно закричал Пашка. – Врёт она всё! Я сам… всё сам!

Инспекторша незаметно перевела дух. Так… кажется, картинка начинает проясняться. Речь идёт о попытке защитить подружку.

– Как тебя зовут? – уточнила она у девочки.

– Милана Елисеева. А Семенихин вообще урод, – быстро добавила она, – его у нас все ненавидят, он вечно делает гадости исподтишка. А Пашка на самом деле мне помочь хотел, мне ужасно плохо было и тошнило потом ещё долго, а Ссыкло… ой, то есть Семенихин знал, что мне кружиться нельзя… – затараторила она, будто из пулемёта застрочила.

– Подожди ради бога, не части! – попросила Ловыгина. – Давай-ка мы пока отпустим Пашу, а сами с тобой поговорим. Ты мне всё подробненько и расскажешь…

– Я никуда отсюда не уйду, пока она тут, – категорически отрезал Пашка и, покосившись на Милку, сердито добавил:

– Дура.

– Сам дурак! – не осталась в долгу она.

Инспекторша и директриса переглянулись.

– Они у нас… попугайчики-неразлучники, – немного виновато пояснила Высоцкая. – Очень крепко и давно дружат.

Несмотря на конец октября, жара стояла практически летняя. Ловыгина промокнула салфеткой взмокший лоб.

– Ну что ж… – глубоко и устало вздохнула она, – послушаем обоих… попугайчиков. Чем раньше закончим – тем раньше я всех отпущу.

***

Пашка лежал на кровати, уставившись в потолок, и тщетно пытался заснуть. Время давно перевалило за полночь, но у него было слишком неспокойно на сердце для того, чтобы расслабиться.

И вроде бы всё закончилось для него хорошо – во всяком случае, могло быть и хуже… но на душе по-прежнему скребли кошки. Пашка с содроганием вспомнил, как инспекторша позвонила Хрусталёвой – в тот момент ему хотелось провалиться сквозь землю. Он подсознательно готовился к позору и презрению, когда выяснится, что он бросил посещать балетный кружок. Однако Ксения Андреевна повела себя очень неожиданно: не только подтвердила, что Пашка исправно ходит на занятия, но и дала ему превосходнейшую характеристику. Наверное, следует съездить завтра в ДК и лично поблагодарить её. Стыдно, конечно, будет смотреть ей в глаза, но… он не собирался оставаться неблагодарной свиньёй.

Дверь, скрипнув, чуть приоткрылась и разрезала тьму полоской света. Затем снова стало темно. Пашка уловил знакомый звук лёгких торопливых шагов, а через секунду с него бесцеремоно стянули одеяло и устроились рядом на кровати.

Милка, кто ж ещё… Конечно, Милка.

Он продолжал лежать не шелохнувшись, всё ещё обижаясь и никак не реагируя на её появление.

– Спасибо тебе, Паш, – прошептала девчонка. – Я тогда там… в парке… ничего тебе сказать не успела.

У него сладко защипало в носу, но ответил он как можно более независимым и гордым тоном:

– «Спасибо» дуракам не говорят.

– Так ты меня тоже дурой обозвал! – тут же сердито зашипела она, моментально вскидываясь.

– Потому что ты и есть дура.

– Ну и ты тогда тоже дурак!

– Ну и всё…

– Ну и всё!

Некоторое время оба лежали молча, возмущённо сопя в унисон. Пашка не выдержал первым:

– И чего ты сюда припёрлась?

– Чтобы поблагодарить тебя, идиот, – огрызнулась Милка и тут же жалобно добавила без паузы:

– Паш, я так за тебя испугалась! А тут ещё эта тётка из милиции притащилась… Я подумала, что тебя в колонию заберут. Что теперь с тобой будет?

– Да ничего не будет, расслабься. Ну, поставили на учёт… фигня. А вот ты зачем влезла? «Это всё из-за меня, это всё из-за меня», – снова завёлся он, передразнивая голос подруги. – Чуть не подставилась… Это хорошо ещё, что Ссыкло молчит, за шкуру свою боится. А то как пошёл бы припоминать, сколько раз ему от тебя доставалось…

– Я за тебя испугалась, – просто повторила Мила.

– А я за тебя, можно подумать, не испугался? Когда увидел, что ты на земле валяешься… решил, что ты вообще умерла.

Милка освобождённо и легко заплакала, понимая, что прощена, обвила его шею своими тонкими руками, прижалась мокрой и прохладной от слёз щекой – к его щеке. Пашка привычно приобнял её в ответ, чувствуя, как с души падает огромный тяжёлый камень. Если они ссорились – у него потом весь день всё валилось из рук, он не мог ни есть, ни спать, ни играть, ни учиться…

– А что они там про балет болтали? – в последний раз шмыгнув носом, вдруг спросила Милка. – Я не поняла. Ты… правда балетом занимаешься? А почему мне ничего не сказал?

Поколебавшись, Пашка решил открыть ей лишь часть правды. Объяснять сейчас причины своего ухода из кружка не было ни сил, ни желания.

– Да, правда занимаюсь. А тебе не говорил, чтобы ты не ржала надо мной.

– Я не буду ржать! – тут же горячо заверила она. – И никому не скажу, ни одной живой душе, если ты не позволишь! И что, у тебя правда… способности?

– Хрусталёва говорит, что да.

– Это та самая бабка, которая нас тогда на гаражах застукала?

– Она не бабка, а пожилая женщина, – строго поправил Пашка. – И вообще мировая тётка. Верит, что из меня получится звезда, – он хмыкнул, чтобы скрыть смущение.

– Получится. Точно получится! – убеждённо сказала Милка, обводя пальцем контур его лица. – Раз уж самая настоящая живая балерина про тебя такое говорит…

– И ты не перестанешь из-за этого со мной дружить? – с опаской уточнил он.

– Я с тобой? Ни за что на свете. Слышишь? Я никогда-никогда тебя не брошу. Всегда буду твоим другом и всегда буду рядом, пока не умру! – поклялась она с жаром.

– Я тоже, – серьёзно пообещал Пашка.

Первым, кого встретил Павел в театре, когда наконец-то пришёл туда, оказался Марсель Таиров.

Завидев ведущего солиста, премьер выразительно покосился на свои наручные часы.

– Пятнадцать ноль-ноль! – вслух прокомментировал он увиденное. – Не рановато ли звезду словил, попрыгунчик? Твои коллеги вон с десяти утра на месте, вкалывают у станка, репетируют, готовятся к вечернему спектаклю…

– И я рад тебя видеть, Марс, – со вздохом отозвался Павел. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас выяснять отношения, но и смолчать в ответ на подобное он не смог. – Переживаешь за мою карьеру? Я растроган буквально до слёз и соплей. Ты, однако же, сильно не нервничай. Надеюсь, аппетит и сон не пропали?

– За твою – что? Карьеру? С какой радости я буду волноваться о том, чего нет? – Таиров презрительно скривил губы. – Ты – однодневка, приятель, не знаю уж, чего ты там себе навоображал.

– Навоображал? – Павел небрежно дёрнул подбородком в сторону роскошной премьерной афиши со своим портретом. – Довольно натуралистичная галлюцинация, не находишь?

– То, что ты получил Альберта и Принца – просто случайность, я ещё не до конца восстановился после травмы, вот тебе и отдали мои партии, – фыркнул Марсель. – Ты их, можно сказать, подобрал. Надолго ли? Чужие туфли обычно носить неудобно – жмут очень…

– Ну посмотрим, достанется ли тебе Спартак в следующем сезоне, – не удержался Павел. Откровенно говоря, он даже не рассчитывал на главную роль в будущем спектакле, Красс был пределом его мечтаний, но не подколоть Таирова, когда тот сам буквально напрашивался, было решительно невозможно.16