Девчонки-однокурсницы боялись смотреть Вишняковой в глаза, когда в тот же вечер её привезли из больницы в интернат. Каково это — осознавать, что твоя жизнь рухнула, а остальные в это же время продолжают спокойно репетировать и готовиться к завтрашнему спектаклю?! Роль феи Канарейки срочно передали Городецкой, и Тонечка испытывала по этому поводу самые смешанные чувства — и радость, и жалость, и дикий, выжигающий глаза стыд, словно это она была виновата в Любкиной беде. Все эти семь лет девушки были не просто соседками по комнате, но ещё и подругами…

Тонечке пришлось учить новую партию в сжатые сроки, почти с нуля, так что в ту последнюю ночь накануне выпускного спектакля она так и не вернулась в интернат — зависла в репетиционном зале вместе с преподавателем, отрабатывая свою роль до мелочей.

Пашка, не на шутку растревоженный происшествием, ворочался на кровати с боку на бок, но волновался не о завтрашнем спектакле, а о состоянии Вишняковой. Они никогда не были особо дружны, но и прежняя вражда давным-давно сошла на нет, Любка оказалась в целом неплохой девчонкой, и они нередко выступали в паре. Теперь он отчаянно, до слёз, жалел её, не представляя, каково это — оказаться лишённым возможности танцевать?! Это же всё равно, что перестать дышать…

В конце концов Пашка неслышно, чтобы не разбудить Шейла и Артёма, поднялся с кровати и выскользнул из комнаты.

Женские комнаты располагались на третьем этаже интерната. Уже подойдя к нужной двери, он запоздало спохватился: два часа ночи! Впрочем, интуиция подсказывала ему, что Вишнякова не спит. Он бы точно не смог спать в такой ситуации! И правда — едва он легонько стукнул костяшками пальцев в дверь, как услышал с той стороны приглушённое:

— Кто там?.. Открыто.

Любка сидела на кровати с красным, зарёванным, опухшим лицом, и было ясно, что плачет она уже несколько часов подряд — не рыдает и не истерит, а тихо, безнадёжно и горько плачет в одиночку. Пашка едва не задохнулся от безысходности и отчаяния, которые так и витали в воздухе и были отчётливо написаны на Любкиной физиономии.

— Чего тебе, Калинин? — буркнула она, шмыгнув носом и пытаясь остановить всхлипывания.

— Ты… как? — он осторожно присел на краешек кровати и почти с ужасом покосился на её ногу, перетянутую эластичным бинтом. Любка перехватила его взгляд и тоже уставилась на свою конечность — яростно, почти с ненавистью.

— Лучше всех, — огрызнулась она ядовито. — Не видишь, что ли?

— Сильно болит? — не обращая внимания на её тон, спросил Пашка. Лицо Вишняковой исказила гримаса.

— Болит? — переспросила она. — Да при чём тут это?! У меня и обезболивающее есть, но… да ты всё равно не поймёшь! — она с досадой махнула рукой и снова беззвучно заплакала, не стесняясь его присутствия, точно Пашки вообще здесь не было или ей просто было уже на всё наплевать.

— Пойму. Я… очень хорошо тебя понимаю, — горячо и убеждённо заговорил Пашка. — Если бы такое случилось со мной… я бы умер.

Любка даже слёзы лить перестала — приоткрыв рот, она с изумлением уставилась на своего однокурсника.

— А ты хреновый утешитель, однако, — выдохнула она.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Я просто хотел сказать, что… действительно понимаю, — неловко пояснил он.

Любка на миг прикрыла глаза.

— Я не знаю, что дальше, Паш. Правда. Всё, чем я жила столько лет… мечты… и планы… и надежды… всё рухнуло. За какие-то считанные секунды вся моя жизнь перевернулась с ног на голову. Я просто в шоке. Я… вообще не представляю, что теперь делать. Мать меня убьёт, — добавила она дрогнувшим голосом.

— Убьёт? — поразился Пашка. — Да за что же?! За несчастный случай? За травму? Кто она у тебя — зверь, что ли?

Любка, всё так же не открывая глаз, покачала головой, словно не слышала, что он ей говорил, и убеждённо повторила:

— Мать меня убьёт…

Некоторое время они сидели рядом в полном молчании. Пашке даже показалось на миг, что Вишнякова заснула, потому что её дыхание стало ровным, а глаза по-прежнему были закрыты. Но тут Любка распахнула их и взглянула на Пашку — беспомощно, растерянно, тоскливо, как побитая собачонка.

— Чем я могу тебе помочь, Люба? — тихо и серьёзно спросил он.

Она медленно и задумчиво покачала головой.

— Никто не может мне помочь сейчас. Но… спасибо за то, что как минимум попытался. Я это запомню.

Поддавшись порыву, он придвинулся ближе к Вишняковой и принялся стирать слёзы с её щёк — бережными, успокаивающими, осторожными движениями.

Любка вздрогнула и замерла, уставившись на него с изумлением и недоверчивостью. Подобная нежность по отношению к ней была совсем ему не свойственна прежде… Её губы дрогнули и приоткрылись — без всякого подтекста или намёка, но он сделал то единственно правильное, что только возможно было сделать в этой ситуации: потянулся к этим робко зовущим губам и поцеловал.

Это был странный поцелуй. Пашка словно забирал у неё часть боли, а она с готовностью её отдавала. Как в партнёрской поддержке в балете — абсолютное, полное, безграничное доверие.

В какой-то момент поцелуй сделался глубже, ярче, насыщеннее — и вот уже Люба сама подалась вперёд и прижалась к нему, положила руку ему на затылок, притянула к себе, требуя большего… Он рывком стянул с себя футболку и помог девушке избавиться от её пижамы. Вишнякову трясло то ли от страха, то ли от возбуждения, то ли от чего-то ещё, ему непонятного.

— Не бойся, — шепнул он, осторожно укладывая её на подушку. — Я не сделаю тебе больно.

___________________________

* Па-де-сис (от фр. pas de six) — балетный танец, исполняемый шестью участниками.

Москва, 2017 год

Тётя Нонна сидела напротив него за столом и деликатно ковыряла вилочкой десерт, словно собираясь с духом для важного и долгого разговора. Павлу же кусок не лез в горло, он просто пил воду и ждал родственных откровений, а также — если повезёт — выпадения скелетов из всех шкафов.

— Мы тебя случайно увидели по телевизору три года назад, — произнесла в конце концов тётушка. — Балетом у нас в семье сроду никто не увлекался, не интересовался. А тут вдруг “Павел Калинин”. Я сразу подумала тогда — не наш ли Пашка?

— С каких это пор я стал "вашим Пашкой"? — уточнил он ровным голосом. — До того, как мама умерла и меня отправили в детский дом, или после?

— А ты не спеши осуждать, пока на моём месте не оказался, — ответила она резковато. — Не так-то это и просто — взять ребёнка в семью. Не каждый выдержит. Я понимаю, что ты мой племянник и всё такое… но я не готова была тебя усыновлять, извини. Мне и своих забот хватало. У меня тоже есть сын. Он очень много болел в детстве, вообще был проблемным ребёнком, трудным подростком… Короче, жалость жалостью, но я бы не потянула усыновление. Так что не тебе меня судить, — отрубила она.

— Даже и не думал, — он пожал плечами. — Честно говоря, я о вас вообще почти не вспоминал. Вы предпочли забыть о существовании “вашего Пашки” — и я тоже вас зачеркнул.