— Оги!

От гневного окрика едва не потух один из фитилей уже давно захлебывающейся воском свечи.

Фигура на полу даже не дрогнула.

— Не спится, Гвен? — произнес спокойный голос. Повар разогнулся, отложил молоток. — Из-за тебя чуть по пальцу не попал, вместо мяса. Кстати, недавно большой начисто срезал — так нож заточил, что ух! Палец, кажется, в суп упал. Я и не стал его доставать. — Он пошевелил всеми десятью совершенно целыми пальцами на руках. Подмигнул Гведолин: — Удобно, да?

— Что? — Она нервно шевельнула бровью — огонь в потухшем камине взметнулся вверх, выпрыгивая из решетки, словно в очаг плеснули масла. Свечи, ровные и целые, стоявшие в изящном настенном подсвечнике, вспыхнули все разом. — Что ты мне тут зубы заговариваешь? Полюбуйся, во что пол превратил! А если трещины пойдут? А это что такое? — Она уставилась на голову, оскалившуюся из угла гнилыми зубами, с ушами и пятачком. — Свинья? Кто разрешил разделывать свинью в моей кухне? Ночью! Оги, Засуха побери, я тебя спрашиваю!

— Ну чего ты орешь? — Огар-ла в переднике с бурыми разводами любовно поднял с пола кусок мяса в тряпочке. — В сарае сейчас холодно, не люблю там возиться. Все ототру, клянусь. Зато какая отбивная будет завтра на обед, ммм! Пальчики оближешь!

Гведолин, насупившись, молчала, пытаясь успокоиться и унять огонь, того и гляди норовивший выскочить из-за решетки.

— Хватит дуться, Гвен. Ну что ты в самом деле?

Она тряхнула головой — пламя уменьшилось вдвое. Перевела грозный взгляд на повара.

— Когда тебя смущал холод? Я прекрасно осведомлена о твоей регенерации, так что забудь про отрезанные пальцы. Ты знаешь, я чувствую, когда врут, так что хватит пороть чушь!

Схватив со стола полотенце, Огар-ла принялся оттирать пальцы, бурча:

— Ладно, ладно, раскусила. На самом деле я не пошел в сарай потому, что там постоянно крутится этот твой любимчик, Кален.

— Я не завожу любимчиков, ты это знаешь, — холодно отчеканила Гведолин.

— Хорошо. Назовем вещи своими именами. Он — оборотень.

Она вздохнула.

— Скажи мне то, чего я не знаю.

— Ты знала? — бросив полотенце на пол, взвился Огал-ла. — А меня могла предупредить? Я вот только неделю назад это понял, и всю эту неделю прятался по ночам, чтобы этот щенок, разгуливающий в чем мать родила, меня не вычислил. Знала она! Надо было раньше с тобой поговорить, тогда я бы так не нервничал.

— Я догадывалась. Но узнала наверняка ничуть не раньше тебя. Но все-таки извини, Оги, — краешками губ чуть улыбнулась Гведолин, — я и представить не могла, что ты обладаешь столь тонкой душевной организацией.

— Да! — рявкнул он. — Моя тонкая организация самая душевная в мире!

Они уставились друг на друга и тут же непринужденно рассмеялись.

— Слушай, Гвен, — снимая передник, сказал Огар-ла. — С годами у тебя сложилась совершенно дурацкая привычка тащить в дом всякую гадость. Не перебивай, — махнул он рукой, видя, что Гведолин собирается возразить. — В принципе, я не против, особенно в свете того, что ты разрешаешь здесь жить и мне. Но как бы объяснить… мы с оборотнями не очень-то ладим вместе. То есть, совершенно не ладим, если честно.

— Значит, придется поладить.

— Да меня от него трясет! Он наглый маленький засранец, который вечно сует нос не в свое дело! Он путает травы и специи, задумавшись, роняет посуду, канючит, чтобы я дал ему самому приготовить плов, но Гвен, он даже морковку не может нарезать тонкой соломкой!

Гведолин фыркнула.

— Я, конечно, понимаю, что неумение шинковать морковь сильно понижает его статус в твоих глазах. Но Оги, он всего лишь мальчишка. Сколько ему — четырнадцать, пятнадцать? Он рано потерял отца — человека, а мать, которая бы оборотнем, похоже, убили дознаватели. Он полукровка, его ничему не учили, ничего не объяснили. Да он даже оборота не помнит!

— Не помнит? — усомнился Огар-ла. — Это скверно. Так не должно быть.

Он подошел к буфету, раскрыл створки, вытащил граненый стакан.

— Вот именно, не должно. Поэтому я решила пока ничего ему не говорить.

— И позволить ему и дальше разгуливать по ночам? Ну уж нет, ночь — моя прерогатива. Да я даже курицу не могу спокойно убить!

— Успокойся. Не будет он разгуливать. Я купила лунный камень. И заставила Калена его носить.

— Лунный… камень? А что, это мысль. Да ты гений, Гвен! Если камень не подделка, щенок не сможет спонтанно оборачиваться. Конечно, это не панацея, но в его случае, думаю, поможет.

Гведолин довольно улыбнулась.

— Нет, подделку мне шив Абдель продать бы побоялся.

От влажного куска мяса в огромной миске натекла бордовая лужа. Осторожно придерживая вырезку, чтобы не шлепнулась на стол, повар перелил жидкость в граненый стакан — получилось чуть больше половины. Подняв стакан, он полюбовался на содержимое в пламени свечи. Глаза его при этом хищно сверкнули, багряный оттенок затопил радужку.

— Твое здоровье, Гвен, — провозгласил он, отсалютовав ей стаканом.

И залпом опрокинул в себя его содержимое.

Новости

Поменяла название глав — Глава 26 — "Перепутье", глава 28 — "Цена". И мы все еще продолжаем следить только за Гвен.

***

Она услышала шум, раздраженные голоса, нарочито громкий смех. Очень хотелось пить, поэтому пришлось вылезти из теплого одеяла, свесить босые ноги на холодный пол — камин уже остыл.

В кувшине, слава Воде, еще оставался вчерашний напиток — терпкий, бурый, с плавающими на дне стрельчатыми тонкими листочками. Гведолин слила остатки в чашку, стараясь, чтобы листья остались в кувшине. И в холодном виде напиток оказался приятным на вкус, отлично утоляющим жажду и сейчас, когда настоялся, невероятно бодрящим.

Терри в комнате не было. Спать мгновенно расхотелось. Гведолин умылась водой из кувшина на подоконнике, нашла свое платье, аккуратно развешенное на стуле и почти сухое. Оделась, зашнуровала ботинки и выскользнула за дверь.

Комната, расположенная на втором этаже, выходила на небольшой пролет, напоминающий балкон, огороженный перилами с толстыми балясинами. Тихонько подойдя к краю, Гведолин обнаружила, что с балкона можно прекрасно обозреть всю залу трактира. Стоящего на балконе человека не увидели бы до тех пор, пока какому-нибудь пьяному гостю не вздумалось бы поднять голову к потолочным балкам.

Смех, как и предполагала Гведолин, шел из зала. Несколько столиков оказались сдвинуты. За ними шумно галдели те самые мужчины, напомнившие ей отпетых головорезов. Девицы по-прежнему восседали у них на коленях, жеманясь и хихикая по пустякам. Одна фигура среди шумного сборища показалась ей знакомой. Гведолин присмотрелась и вспыхнула.

Терри.

В одной руке он держал низкий стакан с охряным напитком, другой обнимал девицу, недвусмысленно жавшуюся к нему.

В компании играли в шад-на-дэн. Сейчас Гведолин живо вспомнила название игры, хотя обычно и с третьего раза не могла произнести его правильно. Красные и белые фигурки на деревянной доске в красную и белую клетку. Две армии, два противника. Терри учил ее играть… Но она, хорошо запомнившая правила, так и не смогла понять, как правильно разрабатывать стратегию и ловко менять тактику. Она научилась, но играла посредственно и никогда не выигрывала у Терри. А он никогда ей не поддавался.

За столом друг напротив друга сидели два игрока, остальные оказались в роли рьяных наблюдателей и отчаянных советчиков. Мужчина с длинным кривым носом смешно хмурил, когда делал неверный ход. Его противник — худой сагарец, порой думал слишком напряженно и застывал, как мраморное изваяние Салихмат Белой.

Партия, похоже, подходила к концу. Кривоносый в порыве азарта и явно проигрывая, распихал всех девок со своей лавки. Они пышногрудой стайкой переметнулись на сторону к более удачливому противнику, туда же, где сидел Терри, и теперь Гведолин почти не удавалось разглядеть его льняные жесткие вихры.

Надо вернуться в комнату. Терри прекрасно знает, что делает. Пусть сидит. Пусть смотрит. Пусть развлекается. Что ей за дело? Ведь он ей не муж.