— Терри… милый мой, Терри, — немного отстранившись от него, жарко зашептала Гведолин. — Не надо… я видеть, слышать не могу, когда ты так… Хочешь, я что угодно для тебя сделаю? Лекарство приму, как ты просил. Хочешь? Давай, вставай, — она слабо попыталась его растормошить. — Принеси мне воды, я запью. А потом сделаем перевязку. Да?

Закрывая лицо ладонями, Терри, все же, поднялся. Шатающейся походкой направился к кувшину с водой, налил в чашку, едва ли не расплескав половину на пол. Нашарил на тумбе конвертик с порошком, поднес ей.

— Да, так лучше, — попытавшись изобразигь на отекшем от слез лице вымученную улыбку прошептал он, — надо принять лекарство.

И Гведолин приняла. Выпила все, что он ей дал.

Потом, трясущимися руками он обтирал ее горячее тело влажной тряпочкой, расплетал и расчесывал волосы, смазывал и перевязывал ногу.

Так и заснул рядом, на стуле, свесив руку на подушку, на которой лежала Гведолин.

Снотворный порошок подействовал быстро — она заснула немногим позже Терри.

Просыпаться оказалось мучительно. Еще мучительнее — открыть тяжелые веки и заставить сознание удержаться на грани бодрствования и сна.

Потому что кто-то ощутимо тряс ее за плечи и настойчиво звал по имени.

— Гвен, Гвен! Да проснись же, Гвен!

Терри?

— Прошу, это очень важно. Проснись!

Терри!

Голова казалась чугунной и совершенно не хотела подниматься от подушки. Глаза открылись и закрылись вновь. Еле ворочавшимся языком Гведолин прошептала:

— Что-то случилось?

— Случилось. To есть, нет. Вернее — да. — Терри, казалось, и сам путался в словах. — Послушай, Гвен, мне нужно тебе кое-что сказать.

— Говори.

— Просто хочу, чтобы ты знала: мы теперь — муж и жена.

— Что?

Новость настолько ошеломила Гведолин, что слипающиеся веки разом поднялись. Она сморгнула, и посмотрела в странно блестящие, как галька в воде, глаза Терри.

— Да, — подтвердил он и без паузы продолжил: — Я проснулся среди ночи в скверном и тревожном настроении. Сам не знаю, что подтолкнуло меня на этот шаг, но я оделся, вышел за дверь и побежал в храм Воды — в деревне есть один маленький храм неподалеку. Стучал в ворота, пока мне не открыли. Выложил главной жрице все свои оставшиеся золотые тори и попросил нас обвенчать.

— И… и что? Она согласилась?

— Согласилась, но не сразу. Пришлось рассказать, в каком ты состоянии, и что осталось тебе… впрочем, неважно. Она взяла с собой прислужницу, все необходимое для обряда. Вдове я сказал, что служительницы храма пришли совершить ритуал Очищения Водой, и она разрешила им войти. Прости, — Терри виновато развел руками,

— я не смог тебя разбудить. Я пытался, но снотворное, которое ты приняла, оказалось слишком сильным.

— И нас повенчали, пока я спала? — Ошеломляющие новости, похоже, придали ей сил, и Гведолин сумела, наконец, приподняться на локте, а Терри подсунул ей под спину подушку. — Как такое возможно?

— Учитывая нашу ситуацию — возможно. Я тоже сомневался, но жрица сказала, что если человек при смерти, то венчаться разрешено.

— Значит, теперь ты — мой муж?

— Да, Гвен. А ты — моя жена.

Невероятно. Еще невероятней, чем было вечером, когда Терри признался ей в любви. Может, она просто спит, приняв изрядную дозу сонного порошка? И все это ей сниться?

Но если это сон — то чудесный. Пусть он не заканчивается никогда. Никогда- никогда.

— И я хочу… — даже в бледном сиянии свечи Гведолин заметила, как Терри напрягся, прежде чем выговорил: — Я хочу, чтобы у нас была первая брачная ночь.

Как положено. Раз уж других ночей нам не суждено разделить вместе.

Неловкое и грузное молчание повисло между ними. Лишь трещал фитилек на свечном огарке, и блики теней играли на стенах.

— Терри… — первой нарушила сонное оцепенение Гведолин, — ты… с ума сошел, что ли? Ты хочешь… здесь… со мной? Сейчас?

— Да, да Гвен! — он порывисто наклонился вперед, сжал обе ее пылающие ладони в своих — сухих и приятно прохладных. Хочу, чтобы ты принадлежала мне, как жена: полностью, безраздельно, душой и телом.

— Но…

— И никаких «но»! Это не очень больно. Уж точно не больнее, чем тебе сейчас. А некоторым даже нравится… Что скажешь? Согласна?

— Я… да. Как хочешь, Терри. Пусть будет так, как ты хочешь.

Что еще она могла ему ответить? Переубеждать его не было ни смысла, ни желания. К тому же она знала, если он вобьет себе что-то в голову, отговаривать бесполезно. Гведолин оказалась совершенно сбитой с толку и недоумевала, зачем он женился на ней — полуживой, нищей и совершенно, как ей казалось, неинтересной девушке. Но если ее муж хочет, чтобы она принадлежала ему полностью, почему бы и нет? От нее не убудет. Уж точно не теперь.

Отойдя к креслу, стоящему возле стены напротив кровати, Терри принялся раздеваться.

Гведолин не стала стыдливо отворачиваться. Во-первых, он теперь — ее муж. Во-вторых, прежде она уже видела его голым: в первый день их знакомства в лесу, когда Терри выходил из озера, и после болезни, когда лечила его от удушающего кашля. Чего стесняться?

Сняв рубаху, он развязал тесемки на поясе и стянул штаны. Гведолин снова увидела багровые полосы, тянущиеся со спины и опоясывающие бок.

— Откуда у тебя шрамы, Терри?

Он ее муж. И теперь она имеет право знать.

— Что? — Казалось, он не ожидал вопроса и не сообразил сразу, о чем речь. — Ах, это. Когда мне было десять или около того, отец принялся учить меня обращаться со скотом: пасти, отделять телят, крыть коров. Я же хотел лишь корпеть над учебниками и поглощать книги, но кто меня спрашивал… В тот раз мы с ним оседлали лошадей и поехали ловить самого злющего быка в стаде. Набросив на быка лассо, отец крикнул, чтобы я подъехал поближе — помочь удержать веревку. Но бык, корчась и извиваясь, задел мою лошадь, а та встала на дыбы. Я отлично держусь в седле, но тогда удача была, похоже, не на моей стороне — запутавшись в веревке, я рухнул на землю. Не помню, сколько раз бык пробежался по мне, пока отец сумел, наконец, с ним совладать. Потом меня долго выхаживали, но… все это совершенно не интересно.

Сын мясника. Разумеется, его родители держали скотину за городом. И отец заставлял сына учиться своему ремеслу… Надо же, она и не знала, что Терри умеет отлично ездить верхом. А Гведолин ни разу не сидела на лошади…

И о чем только она сейчас думает?

— Задуть или оставить? — осведомился Терри, наклонившись к свече.

— Задуй.

Желтая в черных дырочках, как хорошо пропеченный блин, луна тускло освещала два силуэта на одной кровати. Словно ночной соглядатай, она бесстыдно заглядывала в окно, наслаждаясь томными объятиями, подслушивая ласковые слова, наблюдая жаркие поцелуи, вперемешку со всхлипами и шумным дыханием, даримые силуэтами друг другу.

Впрочем, луне до них не было совершенно никакого дела.

Книга не изменилась.

Как и много лет назад она была теплой. И так же притягивала, манила и звала.

Гведолин взглянула на раскрытую страницу — как обычно. А чего она ожидала? Разве за все эти годы ей попадалась на глаза какая-нибудь другая строфа?

«Справедливо утверждение, что не всякая целительница — ведьма, но всякая ведьма обязательно целительница. Целительство у ведьм в крови. Они рождаются с этим даром, однако не каждая захочет развивать его. Лечение с помощью ведьмовской силы чревато опасными последствиями для необученной ведьмы. Но те из них, что пройдут обучение, смогут пользоваться даром так, как не сможет ни один дипломированный врач. Им станет доступно исцеление таких болезней, перед которыми отступали даже самые просвещенные светила медицины…»

Верно. Сила пробудилась в ней еще до инициации. А уж после… Каких только больных ей не приходилось видеть и лечить! И каждому она старалась помочь, чем могла. Не за деньги, нет. Ей просто нравилась такая работа, нравилось помогать людям, а люди одаривали…

Додумать мысль она не успела. В лаборатории послышался грохот и звон бьющегося стекла.