— Перевод?

— Властелин Волны. Это с лапирийского. Есть такая страна на севере — Лапирия. Далеко-далеко отсюда. Большую часть года там царит зима, люди одеваются в шубы из пушных зверей и прячут уши за меховыми шапками. Там море разбивается об огромные скалы, именуемые фьордами, а по ночам в небе разливается цветными красками Северное сияние…

Снова увлекшись, он принялся рассказывать про далекую северную страну, но Гведолин слушала рассеянно. Все мысли, чувства и желания сосредоточились на книге. Казалось, книга ждала. Манила, притягивала, гипнотизировала. Если Гведолин сейчас же не узнает, о чем в ней написано, встанет, вырвет книгу из рук неугомонного рассказчика и сама начнет читать ее.

— Терри!

— Что? — вздрогнул он, слегка обескураженный тем, что его оборвали на полуслове.

— Все это довольно интересно, но давай ты позже преподашь мне урок географии. Ты обещал почитать.

Терри сморгнул и снова уткнулся в книгу.

— Глава первая, строфа первая, — начал он. — «Что есть ведьма? Ведьма — потомок богини Воды — Истины и женского божественного начала. Плоть от плоть и суть от сути ее. Беспристрастная, неподверженная влиянию извне. Чистая и верная хранительница Равновесия…»

Он читал, а Гведолин слушала, прикрыв глаза и затаив дыхание. Так Терри прочел главу вторую и третью, четвертую, пятую… восьмую.

— Глава девятая, строфа седьмая. «Не жди добра от ведьмы. Беги, как только увидишь, не слушай, как только она заговорит. Не вступай с ней ни в связь, ни в сговор. Бойся ее. Однако остерегайся сделать ведьме что-нибудь непотребное, оскорбительное. Она запомнит и будет мстить. И не спасется от той мести ничто — ни сам ты, ни род твой, ни дети твои. Везде последуют несчастья и смерть. Ибо сила ведьмы — разрушительная. Стофа восьмая. Ведьма — не зло в природе своей, а служит лишь средством достижения справедливости. Она не в состоянии…»

— Надо же — здесь страница вырвана, — задумчиво заметил Терри, водя пальцем по переплету. — И не одна.

Гведолин с укором посмотрела не него. В сердце образовалась сосущая пустота, будто вырвали страницу из ее жизни, а не из книги.

— Что? Это не я, честное слово!

— Я и не думала, — она с трудом разлепила ссохшиеся губы. — А дальше будешь читать?

— Уже поздно. — Терри решительно захлопнул книгу. — Хватит на сегодня. Тебе еще нужно принять лекарства, смазать и перебинтовать ногу.

Гведолин скосила глаза на бутылочки, банки с мазями и порошки, загромождавшие прикроватную тумбу.

— Не хочу больше ничего принимать. Надоело. Мы оба знаем, что это бесполезно.

Терри нахмурился.

— Гвен… не надо. Не говори так.

— Но это правда! Скажи честно, зачем ты заботишься обо мне? Тратишь деньги на дорогие лекарства? А завтра обещал, что снова придет доктор. Не отпирайся, я слышала! Я очень хорошо слышу, Терри. Помнишь? Каждое слово, сказанное за наглухо закрытой дверью этой комнаты, я слышала так, словно вы стояли рядом, возле кровати. «У нее есть дня два-три, не больше… Нет, ничем помочь не могу… Дело не в деньгах, молодой человек!.. Приду завтра, но только для того, чтобы удостовериться, что болеутоляющая настойка помогает…» А ведь доктор берет за прием тори. Целый золотой тори! Разве ты богач, Терри? Подумай, на что будешь жить, когда я… когда меня… — Гведолин закусила губу и глубоко вздохнула, потому что голос начал срываться, а ей вовсе не хотелось сейчас расплакаться. Не хотелось показывать, насколько ей страшно. — Я, правда, не понимаю… Зачем все это?

— Не понимаешь…

Вскочив со стула и швырнув книгу на пол, Терри принялся мерять широкими шагами узкое пространство комнаты. От кровати до подоконника. И обратно.

С огарок он метался туда-сюда, словно дикая лимнская кошка в железной клетке, которую Гведолин как-то видела в привозном зверинце на ярмарке. Потом остановился, замер возле чернильной пустоты окна. Уткнулся лбом в стекло.

— Я люблю тебя, Гвен. Вот зачем. Люблю, и хочу, чтобы ты жила. Была со мной. Всегда.

Вот, значит, как. Любит. Невольно, несмело и неожиданно губы ее растянулись в теплой улыбке.

Любит.

Слова, которые мечтает услышать любая девушка. Слова, мягкой лапой трогающие душу, отзывающиеся шальным восторгом в сердце, вызывающие беспорядочное кружение мыслей в голове.

На миг, всего лишь на тонюсенький огарок свечи, Гведолин забыла о том, что они сбежали, что Терри убил человека и их, скорее всего, ищут. Забыла о своей ноге, об инфекции, о болезни. Что жить ей осталось от силы несколько дней. Или свечей. И позволила себе помечтать о будущем.

Если Терри и правда ее любит, то предложит выйти за него замуж. Как же иначе? Найдет работу — он очень умный, его любой рад будет нанять. Они купят дом, заведут детей. Непременно двух или трех. И кошку. Нет, лучше собаку. Породы сагарский волкодав. Такие собаки жили у них в работном доме. А дальше…

Да что с ней такое творится? Откуда взялись эти нелепые мысли? Нет никакого дальше. И нет будущего. У нее — точно нет.

Обидно. Почему, почему именно сейчас он сказал эти заветные слова? Как остановить время, чтобы насладиться счастьем? Гведолин столько раз спрашивала этого взбалмошного парня, зачем она ему сдалась. И неизменно получала ответ: «нравишься» или «мне с тобой хорошо». И только. Никогда до этого Терри не признавался ей в любви.

Тоскливо. Ведь и она его любит. Полюбила с того мгновения, когда он предложил разделить с ней еду. Когда проводил до дома. Когда выменял на кусок мяса свидание с ней, и они лежали на траве, смотря в небо и делясь сокровенными мыслями. Когда приходил за ней в работный дом. Уходил. И возвращался снова, и снова.

Горько. А вдруг… он сказал так, только чтобы подбодрить ее сейчас, когда никто и ничто уже не способно помешать ей задержаться в этот мире? Нет, не может быть. Он так подавлен и серьезен. Задумчив и молчалив. До сих пор не проронил ни слова. Совершенно не похож на себя прежнего — эмоционального и красноречивого парня.

Но если он молчит… Ждет ее ответа? Ну, конечно! А она, дурочка, вместо того, чтобы уверить его, что чувства взаимны, размышляет о своей нелегкой доле…

— Терри, я… тоже люблю тебя.

Нет ответа.

— Слышишь? — Привстав на локтях, насколько позволяла боль в ноге, Гведолин попыталась сесть, но ничего не вышло. Не сдержав стон, она откинулась на подушку, глухо, уже почти давясь подступившими слезами, повторила: — Слышишь, Терри?

Больше она не видела ничего. Комната потеряла очертания, будто Гведолин смотрела на нее сквозь мутное стекло.

Через это стекло она увидела, как тень отлепилась от окна, кинулась к ней, схватила за плечи. Нежно сжала и привлекла к себе, заставив уткнуться хлюпающим носом и мокрыми глазами в теплую ткань рубашки, пахнущей старыми книгами и немного — пряным мужским потом. Тень осторожно гладила ее по волосам, прижималась небритой щекой к ее щеке, неразборчиво бормотала что-то ласковое и бесконечно приятное. И тряслась, как в лихорадке.

Терри захлебывался плачем.

Она не знала, как его утешить, да и нужно ли. Несмело обняла за талию, прижалась к впалой грудной клетке, слушала как гулко и часто колотится его сердце. Бух-бух… бух…

— Г-гвен… — тяжело простонал он, — как мне жить без тебя, Гвен? Нет, молчи, лучше не говори ничего. С тех пор, как мы встретились под старой липой, там, в лесу у озера, я не переставал думать о тебе. А когда увидел, где ты живешь, как ты живешь, мне захотелось подарить тебе немного свободы. И я позвал тебя на свидание. Одно, потом другое, третье… И сам не заметил, как привязался к тебе,

Гвен. Мне захотелось увезти тебя отсюда. Подальше от душной столицы, от всей этой мелочной суеты. Помнишь, я рассказывал, мой друг звал меня на юг, в Крымень? Я так мечтал познакомить его с тобой…

Его скрутили новые судорожные рыдания, и Гвен испугалась не на шутку.

Из-за кого плачет этот невероятный парень? Из-за нее? Немыслимо. Она не верила, не представляла, что умный, гордый, своенравный, подчас, просто невыносимый, но такой притягательный человек так привяжется к ней — замухрышке из работного дома.