— Но это никоим образом не доказывает, что она… — снова начал спокойный, но его перебил визгливый женский:

— Доказывает! — Гведолин знает этот голос… — Я вам докажу! Они ведь… как это там у вас говориться… непостоянны?

— Нестабильны.

— Вот-вот! От этой-то нестабильности, уважаемый, у нас одни проблемы были!

Мы же не знали — наказывали ее. А как еще? Непослушный ребенок. Своенравный.

— Вы часто ее били?

— Да если бы часто, профессор Ноуледж, — зашептал еще один голос — молодой и бойкий, — их работный дом не простоял бы столько.

— Сам знаю, не встревай, Джаред. Так часто?

— Что вы, что вы! Пару разочков наказали-то всего. Но и этого хватило. Как накрыл нас этот отклик… ошметок…

— Откат.

…Били ее часто. Даже слишком. Но она привыкла. Все они рано или поздно привыкали. Наказывали за любую шалость, провинность. Особенно за детские забавы. Дети… им тяжело усидеть на месте. Чесать собачью шесть? Две свечи? Слишком долго. И скучно. Гораздо веселей наделать из шерсти шариков и бросаться ими друг в дружку. Но приходила долговязая женщина и отбирала шарики. А вместо них доставала розги…

— Откат, верно. Какие вы слова мудреные знаете, уважаемый. Так и говорю — не смели мы наказывать. Потому как каждый раз после этого у нас случалось несчастье. Злопамятная девчонка-то оказалась. И чего у нас только не происходило! Водой Пречистой клянусь! To собаки все разом передохнут, то куры нестись перестают. Люди болеют — однажды зимой половина работного дома вымерла! Вот и сейчас истинно говорю вам: пожар — ее рук дело!

У Гведолин перехватило дыхание. Ее обвиняют в том, что она подожгла работный дом?

— Сколько лет?

— Чего?

— Сколько ей было лет, — терпеливо спросил спокойный мужской голос, — когда девочка, как вы утверждаете, начала использовать свои способности?

— Даже не знаю… ввели вы меня в заблуждение… А ты, Кверд, — нервно взвизгнул голос, — чего стоишь, как пень? Скажи что-нибудь!

Кверд. И тетка Роуз. Конечно, кто же еще. Вот и свиделись с подопечной.

Кверд — любовник тетки Роуз. И сама тетка. Конечно, кто же еще. Вот и свиделись с подопечной.

— Дык… — промычал сиплый бас мясника Кведра, — лет десять, почитай, ей было…

— В десять не может, — снова заговорщицки шепнул молодой, — они же еще не того… если только ее не этого… ну, вы понимаете…

— Джаред Рин!

— Молчу, молчу.

— А вы госпожа… э…

— Госпожа Роуз, к вашим услугам.

— Не торопите события, госпожа Роуз. Сейчас мой ученик ее осмотрит. Он парень способный, с талантом, хотя еще только учится. А завтра вызовем дознавателя из Мерны. Ничего страшного не случится. Выброс силы здесь исключен. Приют храма приравнивается к самому храм. Всякая магия здесь теряет свое свойство.

— Но я настаиваю на…

— Успокойтесь, прошу. Если хотите, у нашей целительницы имеются для вас хорошие успокаивающие травки.

— Нечего меня травой пичкать! — Голос тетки Роуз сменился с заискивающего на высокомерный. — Ведьма она! Зуб даю — ведьма!

А зубов у нее, наверное, около пяти и осталось. Не жалко ей?

— С этим мы разберемся. А с вами, полагаю, закончили. Всего наилучшего. — Видимо, профессору все-таки удалось выставить их за дверь, потому что визг тетки и мрачное бухтение мясника о том, что они этого так не оставят, раздавались все дальше и дальше.

Осмелев оттого, что они ушли, Гведолин с трудом открыла глаза, неловко села на кровати, опираясь на пухлую подушку. Зрение, как он и думала, нисколько не улучшилось, предметы и лица по-прежнему двоились и расплывались. Но сквозь мутную пелену она смогла пусть не в деталях, но разглядеть совершенно лысого профессора со сверкающим, режущим воспаленные глаза пенсне на переносице и его ученика — рыжего мальчишку, примерно ее возраста.

— Да уж, сильно ты им досадила, девонька. — Профессор подошел ближе, наклонился, задумчиво ее рассматривая. От него исходил едкий запах лекарств и терпкий — табака. Взял ее лицо в свои руки, оттянул веки. Поцокал языком. — Но и тебе досталось. Взгляни, Джаред, — обратился он к рыжему мальчишке. — И не переусердствуй, как обычно, если не сможешь справиться.

Молодой ученик профессора присел на краешек кровати. Взял ладони Гведолин в свои, и она вздрогнула: от его пальцев, теплых и немного шершавых, по ее телу разлилась волна обжигающего жара. Странно, что она вообще это почувствовала, ведь она и так горела, казалось бы — куда больше?

— Не бойся, — подмигнул мальчишка. — Это не больно, но неприятно. И то, если у меня получится, конечно. Тебя как звать-то?

— Гведолин. Гвен.

— Посмотри мне в глаза, Гвен.

Она посмотрела. Странно, но взгляд на сей раз удалось сфокусировать. Теперь она могла различить каждую веснушку на бледном лице Джареда. Встретилась глазами с его — зелеными, как два изумруда в оправе рыжих ресниц. И больше не смогла ни моргнуть, ни отвести взгляд.

— Вот и умница. Расслабься, не бойся… Хорошо… получается, вроде.

В какой-то миг настоящее для Гведолин перестало существовать. Все замерло. Пропали звуки. Соткалась такая зловещая тишина, что стало трудно дышать. Тишина давила на грудь и хватала невидимой рукой за горло. Гведолин безумно хотелось вздохнуть, но не хватало воздуха. Вокруг воцарилась тьма. И пустота. Ни вскрикнуть, ни убежать, ни заплакать. Она — деревянная кукла в руках кукловода…

Сердце замерло. Пропустило удар. Или два.

И снова пошло.

Ей позволили отвести взгляд. Она сморгнула и разом накатила такая слабость и тошнота, что Гведолин испугалась не на шутку. Что это было? Не больно, нет. Но ощущение такое, словно душу наизнанку вывернули.

Поборов желание исторгнуть скудный завтрак прямо на кровать, она осмелилась посмотреть на ученика профессора. Тот сидел бледный, как молоко, которое толстуха Мэг кипятила по утрам. Утирал со лба пот, струящийся по вискам, шее, подбородку с ямочкой. Будто находился не в комнате, а только что из парилки в бане вылез.

— Мальчишка! — Профессор не повышал голос, но сразу чувствовалось — и так послушают. — Я же просил! Не умеешь — не лезь! Сколько раз повторять?

— Простите, профессор, — выдохнув, выговорил Джаред. — Не удержался.

— Еще раз выкинешь такое — отстраню от практики. На месяц!

— Но профессор… — заныл нерадивый ученик, — интересно ведь!

Профессор фыркнул, потер лысину и поправил пенсне.

— Интересно ему! Что увидел-то?

— Не ведьма. Пока. Вот смотрите сами.

Он достал принесенную с собой потрепанную книжку, раскрыл, стал что-то показывать доктору и объяснять, размашисто жестикулируя руками.

Зрение — о чудо! — и не думало больше уплывать в мутный туман неизвестности, так что Гведолин стало любопытно. Вот бы Джаред и ей показал эту книжку. Вдруг там есть картинки? Терри бы точно попросил. Но она — не Терри. Ей не дадут.

— Не ведьма. Пока. — Нахмурившись согласился с доводами ученика профессор.

— Но обязательно станет, если… — Джаред осекся, словив гневный взгляд доктора. — О, у нее огромный п-потенциал! — зачастил он, резко сменив тему и от волнения или от избытка усердия начав заикаться. — Я бы с н-ней еще п-поработал. Т-такой интересный э-экземпляр!

Она для него лишь экземпляр… Как бабочка в Терриной коллекции.

— Завтра, Джаред, все завтра. А сейчас ей нужно отдохнуть. И еще: передай Зоске, чтобы прекратила девку корнем мандрагоры поить. Это же надо додуматься! Ведьме — ведьмино. Что за суеверия?

В окно поскребли. Тихо, но настойчиво.

Да нет, мерещиться ей все. Наверное, мыши.

С тех пор, как профессор приказал, чтобы Гведолин больше не поили настойкой из ведьминого корня, по-научному — мандрагорой, ей стало намного лучше.

Настолько, что она могла различать всех, кто к ней приходил.

Сегодня с утра зашла целительница Зоске. Принесла подгоревшую овсянку на воде. Как ее есть? Но пришлось давиться и съесть хотя бы полтарелки. Иначе уходить старуха отказывалась.