В четвертом окне затеплился огонек. Похоже, свеча разгорелась, и Гведолин смогла рассмотреть стол, заставленный пузырьками, кастрюльками и банками. Кровать, на которой кто-то лежал. Вот человек повернулся и стал немного похож на Терри. Он, не он? Не разглядеть. Нужно подползти по ветке ближе.

Да, в комнате на кровати, безо всякого сомнения, лежал Терри.

Когда Гведолин тихо постучала по стеклу, он с трудом повернул голову, пытаясь определить, откуда идет звук. Долго тер глаза, прежде чем, держась за стол, стул и подоконник, добрел до окна, с трудом отрыл раму и уставился на Гведолин в полном недоумении.

— Добрый вечер, — нарочито бодро и буднично произнесла она, словно зашла в гости как все — через дверь. — Впустишь?

Терри, не произнеся ни слова, отодвинулся в сторону, и Гведолин спокойно перелезла с ветки на подоконник. Вот так. Будто всю жизнь только тем и занималась, что лазила по чужим домам.

В комнате было душно, в нос ударил знакомый запах лекарств, болезни, немытого тела и тоски.

— Г-гвен? Это… ты? — Голос Терри, шипящий, сиплый и глухой, был совершенно не похож на тот, который она привыкла слышать.

— Я. — Она закрыла окно, но осталась сидеть на подоконнике, свесив ноги. — Не узнал?

— Узнал, конечно.

А она его — нет. Высохшее, давно небритое лицо. Лихорадочный румянец на щеках при общей, просто нечеловеческой бледности. Тусклые глаза с лопнувшими кровеносными сосудами. Черные синяки, залегшие под веками. Волосы, сбившиеся в засаленные колтуны. Одет он был в длинную белую рубаху, слишком широкую для исхудавшего больного тела. Почему-то показалось, будто Терри сейчас напоминает призрака Засухи из страшных сказок, которыми в детстве пугали детей.

— Пойдем. — Она просунула руку Терри под мышку, обняла за спину, заметив при этом, что может пересчитать все ребра. — Тебе надо лечь. Боюсь, не дотащу до кровати, если ты прямо здесь сознание потеряешь.

Спорить он не стал. Тяжело оперся на ее плечо, и они вдвоем заковыляли к кровати.

— Ты… как сюда попала? — сипло поинтересовался он, пока Гведолин поправляла одеяло.

— Через окно, — невозмутимо ответила она. — Сам же открыл.

— Что, через дверь не пустили? — усмехнулся Терри потрескавшимися губами.

— Как видишь. Ваша служанка малость несговорчива.

— Гера? Терпеть ее не могу. Не боишься, что тебя здесь застукают? Мамаша от меня не отходит.

— Боюсь. — Разгладив руками одеяло, Гведолин присела на краешек кровати. — Но ведь сейчас ее нет.

Терри сжал в горсть ворот рубашки, подтянул ее к самому горлу. Оглядел Гведолин с головы до ног тусклыми слезящимися глазами, просипел:

— В шкафу мое белье. Оно чистое. Переоденься. Ты вся промокла, смотреть жалко. Есть хочешь?

Да, она промокла. И только сейчас поняла, насколько проголодалась, вспомнив, что последний раз съела утром маленький кусок хлеба, запив несладким чаем.

— Это на тебя смотреть жалко. Чем ты болен?

— На столе каша в кастрюле, — не обращая внимания на ее вопрос, тихо ответил Терри. — Кажется, там еще должен быть бульон, хотя я не уверен. Посмотри сама.

Гведолин не заставила его просить дважды. Не хочет отвечать, она спросит позже, терпения у нее хватит.

Она давилась, заталкивая в себя кашу и запивая бульоном. В таком состоянии Терри все равно ничего нельзя есть, да он и не будет, это видно. Так зачем еде пропадать?

Не одолев даже половины кастрюли — куда ему столько наварили? — Гведолин подошла к платяному шкафу, нашла рубаху со штанами, принялась стаскивать с себя мокрые прилипшие чулки.

Терри отвернулся к стенке.

Она почти оделась, когда сиплый глухой голос спросил:

— Зачем ты пришла?

Какой глупый вопрос. Неужели он действительно это спросил?

Она резко развернулась.

— Навестить тебя, разве непонятно?

Терри скептически фыркнул и закашлялся. Кашлял он долго, захлебываясь мокротой и тяжело дыша.

— Тебе. Не следовало. Приходить. — Откашлявшись, но еще не отдышавшись, выговорил он.

Ясно. Хорошо хоть сейчас сказал. Гведолин тут же вздернула подбородок:

— Мне уйти?

Молчание.

Она привыкла, что Терри всегда говорил, что думает. Прямо, резко, не щадя чувств собеседника. Значит, переспрашивать бесполезно. Он и впрямь не хочет ее видеть.

Скатав чулки и юбку в толстый валик, она поморщилась, представив, что сейчас придется влезть в промокшие туфли.

— Твои вещи я обязательно верну. Позже.

Он молчал.

— Да, постираю и верну, — она уверенно тряхнула влажной косой. — И если Терри привык говорить все, что на уме, то и она скажет. — На самом деле, я пришла вернуть тебе книги.

— И где они?

— На чердаке. Просто… решила сначала узнать, где ты живешь. Но ты не волнуйся, книги целы, я знаю, ты ими очень дорожишь. И раз ты больше не хочешь… со мной дружить… я пойду.

— Оставь. Себе. — От горечи в его голосе у Гведолин защипало в глазах, а горло свела острая судорога. — Знаешь… они мне… больше не нужны… Совсем.

Э, да она сейчас разрыдается. Глупо и совсем по-детски. Чтобы перебить подступающие слезы, она резко сунула ноги в туфли, подхватила валик из промокшей одежды, накинула влажный плащ. Схватилась за створку она, распахнула — в нос ударил прохладный воздух, и сразу стало легче дышать. Мокрый снег с дождем до сих пор не прекратился, крупные снежинки падали на подоконник и таяли в тепле.

Гведолин сбросила вещи вниз и уже почти наполовину высунулась из окна, схватившись руками за ветку яблони, когда сиплый, еле различимый голос произнес:

— Останься.

Другой бы не услышал. Но только не она.

Рама захлопнулась. Гведолин смахнула мокрые капли с подоконника и со щек. Обернулась.

Судорожный вздох, удивленный взгляд серых прозрачных глаз. И хриплый выдох.

— Доктор Флинт… сказал, я уже… не заразный.

Но и не выздоровевший, он же это прекрасно понимает.

— Так чем ты болен? — повторила свой вопрос Гведолин.

— Какое-то… воспаление… в легких, — нехотя ответил он. — Название мудреное… забыл.

Забыл? Конечно, так она и поверила.

Скинув холодные туфли возле камина, Гведолин снова тихонько примостилась на краешке кровати. Начал рассказывать — отлично, лишь бы не спугнуть.

— Доктор говорит… да что угодно говорит, кроме правды. Но я-то знаю… мне недолго осталось. Поэтому книги… возьми себе.

— Мог бы написать записку, — осторожно промолвила Гведолин. — Я бы прочла. Я теперь хорошо умею читать.

— Я… хотел… но потом подумал — зачем? Да и… мамаша все равно бы не передала. Она у меня… хорошая, но иногда чересчур заботливая. И конечно, лучше меня знает… что мне нужно… кто мне нужен.

И правда, зачем Терри ей писать? Очередная кукла состоятельного мальчика. Побаловался, поучил уму-разуму, поиграл и бросил. А ведь тетка Роуз ей говорила, пеняла: на что мол, дура, рассчитываешь? Такие, как Терри, не водят дружбы с бедными маленькими девочками из работного дома. Нет, на это надежды нет…

— Надежды нет, госпожа Роуз. — Доктор, молодой мужчина с черными тонкими усиками и длинными красивыми пальцами умывал руки в рукомойнике на кухне работного дома. — Вирус новый, с таким мы еще не сталкивались. И ладно у вас, вы бы посмотрели, что в столице делается! Взять хотя бы лечебницу храма Пречистой Воды…

Гведолин чистила на кухне картошку, слушая циничные речи характеризующие, наверное, всех докторов, которых она встречала в жизни. Обитатели работного дома — воры в законе, бывшие шлюхи, нищие, сироты. Всякий сброд. Одним больше, одним меньше. Подумаешь. Да пусть хоть все передохнут, не жалко. А вот столица…

Они все были предоставлены сами себе прошлой зимой — незнакомый вирус вызвал эпидемию, работа встала.

Жертвами незнакомой болезни в работном доме пали десять взрослых и трое детей. В Мерне закрыли границы на въезд и выезд, Роуз бесилась, потому что не успела уехать к своим родственникам в пригород. А Гведолин поняла, что все они обречены. А раз так, почему бы не попробовать? Вряд ли получиться хуже, чем уже есть.