Нам еще долго предстояло гадать, почему он так поступил. Предпочел мгновенную смерть томительному ожиданию приговора? Может быть, но вряд ли. Решил использовать крошечный, один из тысячи, из миллиона шанс? Допрыгнуть до песочницы, не разбиться, убежать... Возможно. Потом один психиатр предложил и такой вариант:

Данилевский под влиянием задержания и того, что сорвалась его первая попытка бежать, на которую он затратил столько душевных сил, впал в состояние аффекта, плохо соображал, что делает... Но, честно говоря, стоя тогда у разбитого окна, я думал не об этом. Я думал о том, что на наших глазах оборвалась последняя ниточка, которая могла привести к тем, кто увез Троепольскую.

Луна все-таки переиграл нас.

В Москву мы въехали глубокой ночью и при полном молчании. Завезли домой проспавшего всю дорогу на заднем сиденье Балакина, но когда остановились у его подъезда, он вместо того, чтобы вылезти и топать к себе досыпать, стал ненатурально бодрым голосом рассказывать какую-то длинную историю. Про то, как лет пять назад у него при задержании убежал бомж и его искали по всему району, а он ночью залез в винный магазин, все там порушил и заснул прямо в подсобке. И ничего – дали выговорешник. Не бомжу, конечно, бомжу больше дали, а ему, Балакину, и он, Балакин, с этим выговорешником жил целый год – не кашлял, потому что выговорешник – это не смертельно, такое с каждым может случиться...

Он, наверное, еще долго пел бы что-нибудь в этом роде, от сострадания не в силах остановиться, если бы Северин его не прервал:

– Митенька, дорогой, нас уговаривать не надо, мы во всем согласные. А вот Комарова Константина Петровича, боюсь, нам завтра не уговорить...

Но когда, высадив наконец Балакина, мы через десять минут подъезжали к моему дому. Стас сказал мрачно:

– Знаешь, чего мне сейчас хочется больше всего? Напиться в дребадан. Жаль, завтра с утра опять работать. Правда, не очень ясно над чем...

Быстренько выгуляв заждавшегося Антона, вяло пожевав бутерброды с заветренной колбасой и даже не разогрев себе чаю, усталые и недовольные, мы завалились спать в четвертом часу утра.

– Может, отключим телефон? – напоследок предложил Стас, – Сделаем вид, что еще не вернулись из Александрова? Хоть раз в жизни выспимся. – Но сам же со вздохом махнул рукой: – Ладно, не надо. А то случится что-нибудь важное, нам же будет хуже...

Проваливаясь в сон, мы не знали, что важное уже случилось где-то в недрах нашего огромного города. Что выспаться нам опять-таки не суждено. И что завтра с утра будет совершенно ясно, над чем работать.

Я проснулся от громкого голоса Северина, который, стоя в одних трусах посреди комнаты, разговаривал с кем-то по телефону. Скосив глаза на часы, я ужаснулся: четверть восьмого! Это в воскресенье – пусть формально, но все-таки выходной!

– Ты что, с ума сошел? – спросил я его недовольно. – Кому ты звонишь в такую рань?

– Это не я звоню, – сварливо отвечал он, – это тебе звонят. Но теперь я понимаю, что с твоими нервами можно и не отключать аппарат, он трезвонил у тебя над ухом, а ты даже не пошевелился!

Я сел на кровати и спросил с изумлением:

– Кто мне звонит?

– Ну, не тебе, а нам, – поправился Северин. – Дежурный по МУРу, кто еще нас так любит? Предлагает совершить утреннюю прогулку в Измайловский парк, взглянуть там на труп какого-то наркомана.

– Это не наш район! – возмутился я.

– А он и не говорит, что наш. Он говорит, что вчера Комаров приказал ему информировать нас с тобой обо всех случаях, связанных с наркоманами. А на телесные повреждения или труп – вызывать. Как тебе это нравится?

О том, как мне это нравится, я высказывал свое мнение всю дорогу до Измайлова. Тем паче, к месту происшествия на машине подобраться было нельзя, пришлось идти пешком через лес, И ко всему прочему, когда мы добрались, тело уже выносили на носилках на дорогу и собирались укладывать в перевозку.

– Дайте хоть посмотреть на него, раз уж мы приехали, – недовольно попросил Стас.

И когда один из санитаров откинул простыню, я мысленно принес Константину Петровичу Комарову все возможные и невозможные извинения. На носилках лежал маленький, чернявый, болезненно худой человечек с остренькими чертами лица, похожий на хорька.

– Как он вообще тут оказался? – расспрашивал Северин следователя.

– Труп явно подброшен, – отвечал уверенно тот. – Но, к сожалению, следов почти не сохранилось, он тут лежит не меньше двух суток. За это время были дожди.

– А причина? – нетерпеливо спросил я. – Какая причина смерти?

Следователь пожал плечами.

– Вообще-то у него на лице и на теле множество ссадин и кровоподтеков, как будто его били. Но доктор говорит, смерть от них наступить не могла. Так что скорее всего – передозировка наркотика. Но это только вскрытие покажет...

Я подошел к знакомому эксперту.

– У тебя нет с собой “Поляроида”? Есть? Сделай мне, пожалуйста, один снимочек, очень нужно! Потом я отвел в сторону Северина.

– Вот что, Стасик. По-моему, у нас появился шанс поправить наши дела. Здесь нам больше делать нечего. Поехали на Петровку, расскажу тебе все по дороге.

У дежурного нас ждал большой пакет: двенадцать фотографий пожилых мужчин с краткими биографическими данными – все, что сумели подготовить нам аналитики. Если мой план не увенчается успехом, нас ждет приятная перспектива весь день кататься с этими карточками по городу. Как заметил Северин, будем искать в темной комнате собачку и автомобиль, не зная наверняка, есть они гам или нет...

Потом Стас сказал мне: “Ни пуха” – и я отправился в изолятор.

Где-то далеко грохнула тяжелая стальная дверь, и вскоре на пороге следственной комнаты возник Леонид Крол. Он стоял, оглядывая меня исподлобья, и наконец, ухмыльнувшись бескровными губами, иронически произнес:

– Это был воскресный день, но мусора не отдыхали... Ну чего вам неймется, а? Обо всем ведь уже поговорили.

– Проходи, Леня, садись, – добродушно ответил я ему, делая вид, что не замечаю сарказма. – Это ведь только у тебя в камере всех новостей – когда жрать дадут, а у нас работа такая – все время новости.

Крол, сгорбившись, сел на стул, закинул ногу на ногу, обхватил коленку своими неправдоподобно худыми пальцами. То ли мне показалось, то ли он за истекшие сутки еще больше стал похож на живой скелет: рубашка и брюки висели на нем, как на огородном пугале.

– Ну-ну, – произнес он, – посмотрим, что за новости такие.

Не торопясь, я выложил перед ним все двенадцать карточек из пакета наших аналитиков. Попросил:

– Взгляни, пожалуйста. Никого не узнаешь? Но Крол, хоть и бросил быстрый косой взгляд на стол, сразу же отвернулся к окну. Процедил сквозь зубы:

– Я ж сказал: ищите, кого хотите, только без меня. Мне ваши проблемы до фени.

– До фени, – покладисто повторил я, словно закрепляя пройденный материал. – Хорошо, поехали дальше. Мы тебе уже говорили, кажется, что Шу-шу убита? Он, не поворачивая головы, кивнул.

– Вот, можешь взглянуть, чтоб не было сомнений. Я подтолкнул к нему фотографию, на которой Салина лежала у стены с простреленной головой. Он снова мельком глянул и опять отвернулся, но я заметил, что его слегка передернуло. Тогда я вынул из кармана еще одну карточку и сказал:

– А теперь посмотри сюда.

Этого нельзя было не заметить: Крол опять хотел лишь краем глаза глянуть как бы равнодушно, что я ему показываю, даже головой дернул, но увидев, уже не мог больше оторвать взгляд и все смотрел, смотрел. А я продолжал, стараясь ни в коем случае не давить голосом, спокойно, рассудительно:

– Давай теперь думать вместе. Салину убили из-за наркотиков, из-за крупной партии морфина. Она распространяла его через тебя и через Мирзухина. Мирзухин убит. Как ты думаешь, почему ты до сих пор жив? Правильно, потому что ты сидишь у нас!

Это, в общем-то, была некая смесь правды, полуправды и моих, мягко говоря, предположений, но Крол слушал замерев.