А сыскарь прав, этот денежный мешок развалится на части, ему не выдержать допроса, и он сдаст меня со всеми потрохами. Покойная матушка, пьяница, часто говаривала:

«Сынок, никогда не зарекайся. Жизнь – она себя кажет». Вот зарекся оружие в руки брать, а куда денешься? Витьку Якушева необходимо быстро спустить в канализацию. Без него этой пленкой они ничего не докажут.

Брат Сашка резался в гостиной в буру с кем-то из приятелей.

Галей вышел из кухни, заглянул к картежникам, потом открыл тайник, достал ТТ и большую пачку долларов. Уложив доллары в конверт, он позвал брата и, когда тот приковылял, отдал ему конверт и сказал:

– Я уезжаю, возможно надолго. Здесь вся наша касса. Живи, ни в чем себе нет отказывай, но знай, что деньги в конце концов кончаются.

Сашка смотрел настороженно, но вопросов привычно не задавал, так как знал, что старшой все равно ничего не расскажет.

Когда брат забрал деньги и ушел, Борис позвонил Якушеву. В офисе Якушева не было. Позвонил домой, домашний телефон тоже был включен на автоответчик. Галей названивал около часа и наконец услышал спокойный голос:

– Слушаю вас!

– Слушай, и очень внимательно, – сказал Галей. – Наши прошлогодние разговоры по заказным делам записаны на пленку, которая находится у нашего общего знакомого, этого, мать его так, Гурова.

– Откуда известно? – довольно беспечно спросил Якушев. – Неужто тебе сам Гуров рассказал?

– У тебя нет времени, чтобы выслушивать, откуда мне что известно К двенадцати за тобой приедут. Это так же точно, как то, что меня зовут Борис Галей. Поэтому возьми носовой платок, загранпаспорт, мотай в Шереметьево и первым рейсом в страну, куда у тебя есть виза, соскакивай.

– А как же ты? – спросил Якушев.

– Заботливый ты мой, – повысил голос Галей. – Ты уберись, а один я с ними разберусь. Пусть они попробуют мне что-нибудь доказать. Тебе не сдюжить допроса Гурова. А об меня он все ногти обломает, но ничего не добьется. И не забудь, что я в доле по тем деньгам, которые ты получил недавно.

Когда Галей напомнил о деньгах, Якушев понял, что все это очень серьезно. Он взглянул на часы, увидел, что немного времени у него еще есть, сел за письменный стол, привел в порядок документы, чтобы его отъезд не выглядел как бегство. Затем бросил в кейс две свежие рубашки и действительно пару носовых платков, поло-кил в карман оба загранпаспорта и небольшую наличность и подумал, что надо дозвониться до Цюриха.

Галей подлетел к дому Якушева, с облегчением увидел, что окна его квартиры еще светятся, а у подъезда стоит «БМВ». Словно новичок, он достал из кармана ТТ, проверил, есть ли патрон в стволе, снял предохранитель и вышел из машины. Ждать пришлось недолго. Буквально через десять минут Якушев с небольшим кейсом вышел из подъезда и направился к машине.

– Виктор! – окликнул Галей. Якушев вздрогнул, но, узнав Галея, облегченно вздохнул.

– Кто же провожает без цветов? – попытался пошутить Якушев.

– А цветы, мой друг, я кладу только на могилку. – Галей прижал ствол пистолета к груди Якушева и дважды выстрелил.

И хотя глушителя у ТТ не было, выстрелы не так уж и прогремели. Да в Москве и привыкли, что вечерами и ночью постреливают. Галей равнодушно посмотрел на валяющегося у его ног партнера, убрал ТТ в карман. Был соблазн угнать роскошный «БМВ», но Галей воздержался, понимая, что риск слишком велик. Он вернулся к своим «Жигулям», открыл незапертую дверцу, когда почти над самым ухом услышал негромкий голос:

– Галей!

В голосе не было угрозы, однако Галей испугался. Он уже не помнил, когда пугался в последний раз. И выстрела он не услышал.

Гуров стоял буквально в двух метрах позади трупа и, хотя знал, что в прокуратуре его ждет неприятный разговор, не удержался и выстрелил в труп еще раз.

Так он и стоял. На противоположной стороне улицы лежал Якушев, а здесь, у его ног, Галей.

Ближайший автомат, на удивление, оказался исправным. Гуров позвонил дежурному по МУРу и вызвал опергруппу.

Договорившись с оперативниками, что на следующий день напишет рапорт, Гуров вернулся домой, где, к своему удивлению, увидел Крячко, который сидел с Яной в гостиной и играл в подкидного дурака.

– Твоего туза я побью козырем, – говорил Крячко. – Я тебя предупреждал, что обыграю, и говорил, что твой полковник скоро вернется.

Гуров молча прошел на кухню, достал из холодильника загодя наполненный стакан, вернулся в гостиную, кивнул Крячко, молча выпил и сказал:

– Обоих наповал. Но разве от этого легче?

Прокуратура установила, что Якушев был убит из пистолета ТТ, который обнаружили в кармане мертвого Галея. Сам Галей был застрелен сотрудником милиции при попытке скрыться с места преступления.

Аким-Ленчик был арестован за ограбление инкассатора.

Американцы еще раз доказали, что они люди деловые и сообразительные, прислали машины для Гурова и Крячко в свое посольство. Машины тут же были «проданы» сыщикам. Станислав получил «мерседес-300», а Гуров – «пежо-605».

В жизни Барчука, Еркина, Ждана и его супруги никаких существенных перемен не произошло.

Генерал Коржанов, начальник «сгоревшего» Яшина, получил вторую звезду и стал генерал-лейтенантом.

Яна живет у Гурова, фарфоровый блеск в ее глазах растаял, она начала улыбаться, изредка смеется.

Апрель – август 1995 года.

Старший оперативный уполномоченный по особо важным делам полковник Лев Иванович Гуров собирал дорожную сумку, он отправлялся в отпуск. Его отец, генерал-лейтенант, и мать, доктор наук, несколько лет назад ушли на пенсию и крестьянствовали в «родовом имении» под Херсоном. Отец был мужик сильный и жилистый, восстановил развалившийся пятистенок, стал разводить кур, коз, в общем, хозяйничал и огородничал. За два сезона руки матери покрылись плотным загаром, ладони – мозолями. Теперь вилы и лопату она держала так уверенно, словно не возилась всю жизнь с микроскопами и пробирками. Сын залетал в деревню ежегодно, именно залетал, оставляя после себя запах дорогого одеколона.

Работать на земле Гуров-младший не умел и не любил. Мать с отцом сына не осуждали; человека нельзя на землю посадить; он должен прийти к ней сам и уже не расставаться.

Гуров поговорил с родителями по телефону, сказал, днями будет, однако душа его раздваивалась. Он очень хотел видеть отца с матерью, но терпеть не мог носить кирзовые сапоги и копать грядки. Гуров не любил копать их весной, когда земля радостно хлюпает, ожидая посева, не любил ковырять ее летом, заскорузлую, высушенную солнцем. Да и осенью, когда земля щедро вознаграждала труд человека, помидоры трескались под собственной тяжестью, а укроп, кинза, петрушка и лук благоухали, работать в огороде он не любил. И хотя мать утверждала, что родила его в крестьянской избе почти одновременно с теленком, опер был убежден, что он – дитя городского асфальта. Он знал и понимал город, исход родителей из цивилизации воспринял философски, заявил, что, если жизнь сложится нормально, имея в виду, что его не убьют раньше, он приедет к старикам с внуком, и они станут показательными фермерами.

Итак, полковник, опер-важняк, собирался к родителям в деревню на побывку.

В это время и раздался звонок в дверь. Гуров, уверенный, что явился друг и коллега Станислав Крячко, собирался уж отодвинуть тяжелый засов. Но в последний момент машинально пригнулся к «глазку» и, к своему удивлению, увидел рядом со Станиславом Марию.

Их любовь продолжалась более года, со времени развода Гурова с первой женой. Срок был воистину рекордным. Женщины обожали Гурова, влюблялись постоянно, но жить с ним под одной крышей долго не могли, покидали его со слезами и стенаниями. Мария ушла с полгода назад молча, но на то она и была талантливой актрисой, не умела быть похожей на всех.