Яманаси внимательно слушал.

— Далее события развернутся следующим образом: наша «птичка» подберет себе двух-трех партнеров — желательно из тех, кто так или иначе был до своей поимки связан с харбинскими коммунистами, — и вместе с ними «выпорхнет» из-за колючей проволоки. Так называемому руководителю будущих диверсантов — именно к этому он их будет призывать — дадите мой телефон. Как?

— Все ясно, — ответил майор не без одобрения.

— Это еще не все, — продолжил полковник Унагами. — Свяжитесь с политической полицией и возьмите у них список лиц, подозреваемых в связи с коммунистами. Список должен быть коротким — три-четыре фамилии. Эти люди нам пригодятся...

— Весьма... перспективно, — потерев затылок ладонью, признал подполковник Судзуки. — Беру свои слова назад... Кажется, я погорячился...

Шэна Чжи трижды приводили на допрос. И трижды в беспамятстве выносили. Потом о нем словно бы позабыли: в течение целой недели ни разу не вызывали к следователю, а в начале следующей вообще перевели в общую камеру.

В камере, напоминавшей по размерам вагонное купе, умещалось шестеро заключенных: четверо на двухъярусных нарах и еще двое — на полу, в проходе. На ногах у каждого были надеты тяжелые кандалы.

Народ в камере Шэна подобрался схожий характерами — все угрюмые, неразговорчивые. Да и о чем могли говорить друг с другом, если каждый из них о своем прошлом и о том, что привело его в тюрьму, предпочитал не распространяться. И к чему вести тягостные беседы? А о будущем своем соседи Шэна по камере знали не больше, чем и сам Шэн. Как и он, ничего благоприятного для себя в нем не усматривали.

Сблизился Шэн лишь с Сеем Ваньсуном — широкоплечим, средних лет мужчиной с округлым флегматичным лицом. Сей тоже не отличался излишней разговорчивостью, однако кое-какими подробностями из своей жизни на свободе все-таки с Шэном поделился.

Он работал школьным учителем в маленьком пристанционном поселке, расположенном неподалеку от приморского города Нинбо. В то утро Сей, как обычно, отправился в школу, стоявшую на отшибе, за переездом. Пропустил поезд, следовавший из Ханчжоу, и уже намеревался перейти через линию, когда внезапно внимание его привлекли самолеты, приближавшиеся со стороны моря. Он удивился. В самом деле, что нужно самолетам в этом районе, столь отдаленном от крупных центров?

Между тем самолеты, сделав круг, пронеслись над поселком, едва не касаясь крыш. Когда они зашли на новый вираж, Сей обратил внимание, что к их крыльям прикреплены какие-то коробки, из которых вылетают и распыляются в воздухе крохотные мутные облачка.

Сделав еще несколько заходов, самолеты скрылись за горизонтом. Сей забеспокоился. Самолеты были явно японские, а японцев он хорошо знал. От этих «заморских дьяволов» ничего, кроме несчастий, ждать не приходится.

Вечером, встретившись с соседями, Сей долго говорил с ними о странном визите сюда японской авиации. Предположения высказывались разнообразные, однако ни одно из них нельзя было принять безоговорочно. Ясно было только: самолеты что-то сбрасывали.

Впрочем, на следующее утро интерес к загадочному валету ослаб, а еще через два-три дня о нем вообще перестали вспоминать.

Тем временем нагрянули беды, которые вскоре поглотили внимание всего местечка: один за другим начали заболевать люди.

Болезнь начиналась всегда внезапно и остро. Сперва человек чувствовал, что его знобит, потом озноб усиливался, одновременно быстро поднималась температура. Больной жаловался на головную боль, на судороги в мышцах, на ломоту в суставах. Язык распухал, покрывался белым налетом.

— Так, как если бы его натерли мелом, — рассказывал Шэну Сей.

Во рту у заболевшего пересыхало, речь становилась бессвязной, неразборчивой, походка — неуверенной. Человека терзали какие-то страхи, ему все время хотелось от кого-то бежать. Наконец, больной впадал в беспамятство и умирал.

«Чума!» — повторяли охваченные отчаянием и страхом жители поселка.

В семье Сея первой жертвой «черной смерти» стал новорожденный сын. На следующий день умерла десятилетняя Ли, а ночью та же участь постигла жену. Горе пришло не только в их семью. Эпидемия чумы в течение недели унесла сто пятьдесят человек.

Медкомиссия, прибывшая из Шанхая, начала исследовать причины эпидемии. Обстоятельства выглядели загадочными: по обыкновению чума появляется вначале у крыс, а на этот раз врачи не обнаружили ни одного больного или же мертвого грызуна.

Загадку разгадал профессор Шанхайского университета Ван Ин. Собрав информацию среди местного населения, он приступил к поиску ответов на два основных, по его мнению, вопроса: какая связь между внезапной эпидемией и появлением в этом районе японских самолетов? Что содержалось в таинственных коробках, которые, как единодушно утверждали местные жители, были прикреплены к плоскостям японских бипланов марки «кавасаки»?

Подозрения профессора в том, что к распространению эпидемии причастны японцы, подтвердил не подлежащий сомнению факт: множество зачумленных блох он обнаружил в поле. Предположить, что туда их занесли какие-либо крысы, было нелепо. Во-первых, крысы никогда не убегают далеко от жилья человека, а во-вторых, блохи слишком вольготно чувствуют себя в шерсти грызунов, чтобы беспричинно покинуть своих носителей.

Заявление профессора Ван Ина вызвало, разумеется, немало комментариев. Однако лишь среди местного населения и прибывших на помощь шанхайских врачей. Китайские же газеты, выходящие в Шанхае, находясь под бдительным контролем японцев, не обмолвились ни единым словом о подозрениях Ван Ина, ограничившись лишь описанием того, как протекает эпидемия.

— Японцы поломали всю мою жизнь, — шепотом говорил Шэну Сей. — Я поклялся, что буду им мстить, пока меня носит земля...

Беседовали они исключительно по ночам, когда камера погружалась в сон. Голова к голове лежали, скрючившись, на изодранных циновках в проходе между нарами и шептались.

— Послушай, за какую провинность тебя-то арестовали? — спросил как-то Шэн у Сея.

Тот порывисто привстал на локте.

— Если ты будешь задавать подобные вопросы, я могу подумать, что ошибся в тебе и что ты — подсадная утка, — с укоризной сказал он Шэну.

Минутой позже добавил, как бы извиняясь:

— Я ведь не спрашиваю у тебя, какими судьбами попал сюда ты? Вот и ты не спрашивай. Разве тебе неизвестен завет наших предков: и у окон есть глаза, и у стен есть уши, а когда беседуешь в поле, помни, что и трава может подслушать?

Сей умолк, и больше они не обменялись в ту ночь ни единым словом. А под утро дверь их камеры со скрежетом отворилась.

— Заключенные Фу Чин и Сей Ваньсун — на выход! — раздался властный и сытый голос надзирателя.

Длинный сводчатый коридор тускло освещали электрические лампочки, ввинченные в потолок через равные интервалы. Шэн и Сей подстроились к цепочке арестантов. С трудом переступая закованными в кандалы ногами, они в сопровождении вооруженной охраны вышли на глухой тюремный двор.

Едва брезжил рассвет. В молочных сумерках различались три тюремные автомашины, стоявшие наготове возле железных ворот. Японский унтер-офицер в белых гетрах жестами указывал заключенным, кому из них в какую машину садиться. По воле этого замухрышки в белых гетрах Шэн и Сей попали в разные машины.

С силой сжав руку Шэна, Сей прошептал на прощанье:

— Может, еще и встретимся!

Вскоре тюремные машины тронулись в путь. Зарешеченные окна были выкрашены масляной краской, и заключенным оставалось только строить догадки, куда их везут.

Примерно через час машины остановились, и узникам было велено выгружаться.

Выбравшись из машины, Шэн снова увидел глухой внутренний двор, отличавшийся, правда, от того, который он часом раньше покинул. Только размерами новый двор был меньше. Потом Шэн очутился в тюремной камере, но не было в ней ни коек, ни нар. Люди лежали вповалку на холодном бетоне. Шэн, найдя свободный пятачок, тоже улегся, забывшись в тяжелом полусне.