— Нет, коханый. Разве жалеют, когда со счастьем встречаются?

Хотелось спросить Ивану, как же дальше у них все будет. Не решился. Отчаянный, твердый Иван, которого даже на бюро райкома не раз упрекали в излишней жесткости, странно робел перед девушкой. — Она сама заговорила об этом.

— Хочу уйти я с хутора, Иван. Буду учиться, а нет — работать. Руки у меня не ленивые, ко всякому труду привычные. Разве я не вижу: между нашим хутором и Зеленым Гаем не километры — река глубокая лежит? И разная жизнь на ее берегах. Только боюсь: от одного берега отстану, к другому не пристану…

— Я тебе помогу, Владзя! Сам хотел тебя о том же просить: любишь меня — уходи с хутора. Куда захочешь, в город ли, в Зеленый Гай, но подальше от прошлого. Хочу, чтобы и думала ты, как я, и жила той же жизнью, что и я.

— А примут меня твои друзья-комсомольцы? — Тревога и боль ясно прозвучали в робком вопросе Влады.

— Не знаю, — честно ответил Иван. — Может, сразу и не поверят — чужая ты пока для них. А как. дальше — от тебя и от меня зависит.

Когда уже прощались, она спросила:

— Ты какой цвет любишь? — И объяснила: — Хочу тебе сорочку вышить. Чтобы все девчата видели — есть у тебя коханая — и не морочили тебе голову.

— Не торопись, Влада, не так скоро надену я ту сорочку. За заботу же спасибо.

— Почему?

— Поклялся себе, поклялся Лесю убитому и Даниле израненному пообещал — будет на мне гимнастерка до тех пор, пока хоть один бандит топчет зеленогайскую землю.

Влада в смятении брела по тропинке домой. Ее отец — ворог Ивана. Иван — ворог ее отца. Все смешалось на этой земле, если суженый поднимает оружие на твоего отца. Только разве Иван первым взялся за оружие? Пришел с фронта, мечтал учиться, агрономом стать. Но запылали хаты, полилась кровь — не всем пришлась по душе мечта Ивана и тысяч таких, как он. Насмехался же отец: «Из грязи в князи лезут, голытьба, быдло проклятое…»

Своя правда у Ивана Нечая, и не отступит он от этой большой правды. И ее, Владу, выкинет из сердца и памяти, если она не будет с ним. Значит, надо идти одной дорогой с Иваном, потому что он для нее самый дорогой человек и правда у него большая — правда для всех.

Горлинка осталась в лесу. Возвращаться в Зеленый Гай было нельзя: долгое отсутствие учительницы не прошло незамеченным. «Ястребки» во главе с Нечаем и Малеванным прочесали лес вокруг села. Надийка нашла тетрадку учительницы. Вывод напрашивался один: Марию похитили и замучили бандеровцы. Вот тогда и появился в районной газете некролог.

Нет, Марии нельзя было возвращаться в Зеленый Гай, где в связи с ее смертью провели митинг — у портрета учительницы, обвитого траурными лентами, в почетном карауле стояли пионеры.

В лесу дел было много. Шла подготовка к операции «Гром и пепел». Каждый день Горлинка отправляла курьеров по установленным адресам и явкам. Курьеры уходили со строгими приказами, подкрепленными распоряжениями Розума — по просьбе Горлинки он тоже остался в лесу. Они приводили с собой группки «боевиков», выделенных в подмогу Стафийчуку для проведения операции. Ослушаться никто не осмеливался. От банды к банде ползли слухи, что приказ о проведении операции поступил непосредственно от центрального провода.

Нехотя, скрепя сердце Сорока, Шулика, Дубняк и Джура слали своих людей. Они попадали в руки мрачного Василя. Тот выдавал «боевикам» советское обмундирование, оружие, занимался строевой подготовкой. Когда-то он служил сержантом в Красной Армии, в сорок втором сдался в плен, националисты завербовали его в одном из лагерей. Василь знал команды, уставные требования. Он строил своих вояк, зычно командовал:

— Рядовой Слипак, выйти из строя!

— Выконую послушно, друже… — с готовностью отвечал приземистый плюгавый Слипак.

— Болван! — орал Василь. — Как отвечаешь, лайдак?

Слипак растерянно лез пятерней в потылыцю. Виновато мямлил:

— Так воно б треба було сказаты: «Есть, товарищ сержант».

— Молодец, — несколько успокаивался Василь и подавал новую команду: — Рядовой Слипак, стать в строй!

— Слухаю послушно, друже…

— Гнида вонючая! Торба с дерьмом!

— А ты дай ему в зубы — враз поймет, — меланхолично посоветовал Василю Блакытный. Он сидел на пне и наблюдал за «учениями».

От короткого тычка Слипак, приглушенно всхлипнув, растянулся на земле.

— Молодец, — одобрил Остап.

Он стал важной персоной в банде — телохранителем самой Горлинки. Назначил его на эту должность Розум, долго и требовательно наставлявший Блакытного:

— Горлинка сама тебя назвала. Я тоже считаю, что ты подходишь. Ты полностью отвечаешь за ее жизнь. Беречь будешь и от своих и от чужих. Среди своих тоже всякие попадаются…

Розум затянулся цигаркой, задумчиво проследил за колечками дыма, таявшими в синеве. Беседовали они с глазу на глаз, на укромной полянке, закрытой со всех сторон орешником.

— Ничьи приказы, кроме Горлинки, для тебя недействительны, — методично, размеренно продолжал эсбековец. — Какими б странными они тебе ни показались — выполнять безоговорочно. Ты ни перед кем не отчитываешься, никому не должен сообщать о том, что делаешь, кроме меня и Горлинки, разумеется.

— Даже Стафийчуку? — понизил голос Блакытный.

— Сказано — никому. С этой минуты ты ему не подчиняешься. Если надо — спи у ног Горлинки, но чтоб ни один волос с ее головы не упал.

— Я за нее жизнь отдам, — горячо заверил Блакытный. Про себя пробормотал, что, кажется, это первый приказ за все время, который он с удовольствием выполнит.

Стафийчук вначале пытался связаться с краевым проводом, посылал курьеров, но они не возвращались — пропадали в неизвестности. Действовала только та курьерская тропа, которой пользовался Розум. Но Стасю как раз она была ни к чему — ему хотелось иметь связь, минуя курьера Горлинку и эс-бековца Розум а. Он решил выждать, внешне послушно выполнял все указания Горлинки, уступил ей свой бункер, старательно занимался подготовкой операции.

Однако Горлинка не очень доверяла показному смирению Стася. И оказалась права.

Однажды поздним вечером Дрот неслышно приблизился к командирскому бункеру, наклонился над люком.

— Геть! — отделился тенью от дерева Блакытный.

— Ты что, Остап, своих не признал?

— Отойди! — непримиримо сказал Остап. И повторил запомнившиеся слова Розума: «Среди своих тоже всякие попадаются».

Дрот ушел в темноту.

На следующий день Розум решил отправить Дрота со срочным поручением в дальний курьерский рейс. Перед уходом «боевик» встретился со Стасем.

— Обязательно постарайся связаться с краевым проводом, — напутствовал Стафийчук своего помощника. — Получи подтверждение на операцию. Нутром чую — забрела в наше стадо серая лошадка. С Реном тебе не встретиться…

— До неба высоко, до бога далеко, — кивнул Дрот.

— Но увидеться с руководителем референтуры СБ вполне можно, а он уже укажет дорогу дальше. Ею псевдо — Ястреб. На этот случай есть у меня одна явка…

Стась назвал явку, пользоваться которой можно было только при чрезвычайных обстоятельствах.

— Как только узнаешь хоть что-нибудь — немедленно возвращайся.

Но Дрот из рейса не вернулся — напоролся на засаду «ястребков».

Надийка собралась пойти в сельсовет — надо было договариваться о топливе на зиму для школы, — когда дверь ее хаты стремительно открылась и на пороге появилась Влада с неизменным ружьем за плечами. Это было так неожиданно, что Надийка испуганно ойкнула, выхватила из кармана пальто пистолет.

— Где Нечай? — едва переведя дыхание, спросила Влада.

«Так и знала, — подумала Надийка, — к Ивану! Необычные же дела должны были случиться, чтобы решилась она прийти в село».