Я вяло кивал, не соглашаясь и не возражая. Под утро мы заехали ко мне – принять душ, выпить кофе, вывести несчастного Антона. За ночь, что мы провели, осматривая квартиру Салиной, у нас родилось с полдюжины разнообразных версий поведения Ольги Троепольской. И эта была не худее и не лучше других.

– А что, – воодушевляясь, продолжал Стас. – Предположим, ей каким-то образом попала в руки сумка этой Салиной. Там паспорт, ключи, внешне девки похожи, как два новых гривенника. И вот под влиянием всего, что случилось, ей показалось, что она – не она, а другая. А?..

К концу последней фразы северинское воодушевление стало заметно спадать. Я молча пил кофе. “Ну нет – так нет”, – пожал он плечами, давая понять, что не слишком стоит на своем. Мы оба прекрасно понимали, что психическим расстройством действий Троепольской не объяснишь. Если тут и было сумасшествие, то совсем другого рода. А главное, меня не покидало досадное ощущение, что ключик от замочка у нас есть, что он где-то на виду, я точно видел его краем глаза, даже потянулся, чтобы поднять, да отвлек ли, потерял фокус, сказалась ночь без сна, и теперь никак не могу припомнить, что же это было? Деталь, улика, логическая связка? Короче, объяснение того, почему из больницы Ольга отправилась не домой, не в редакцию, не в ближайшее отделение милиции, а в квартиру Салиной. Комаров встретил нас хмуро. Даже сесть не предложил.

– Поработали мы славно, – начал он, набычившись, глядя в нашу сторону искоса. – Да только пока ни хрена не наработали. Можете подключать кого угодно – Багдасаряна в первую очередь. Если боитесь не справиться, скажите честно, создадим расширенную группу. Сегодня пятница... – Он помедлил, словно что-то высчитывая. – На то, чтобы найти девчонку, у нас есть три дня. Живую. Ясно?

Мы с Севериным переглянулись. Чего уж тут неясного! Убитая журналистка – это одно. Здесь, как говорится, уже ничего не попишешь, надо лишь отыскать и покарать убийцу. А похищенная журналистка – совсем другое... Если мы не сумеем ее найти или найдем труп, полетят головы повыше наших. Похоже, Комарову самому дали срок до понедельника.

– Мне докладывать каждые два часа, в экстренных случаях – немедленно, – сказал он напоследок, и мы, поняв, что аудиенция окончена, повернулись через левое плечо.

– Будни милиции, – провозгласил Северин, выйдя в коридор, – это когда работаешь по выходным.

Леван Багдасарян попросил три часа, чтобы выяснить все, что у них есть по Салиной.

Балакин отправился в районный суд искать в архиве дело Яропова.

Почти все опера и участковые из отделения, на территории которого стоит дом Салиной, сейчас брошены на отработку жилого сектора в поисках свидетелей, что-либо видевших или слышавших. Северин предложил и нам двинуть туда же, но я вспомнил, что у нас есть еще одно незаконченное дельце. Правда, поручено оно было персонально мне, поэтому я сказал просительно:

– Стасик, я знаю твое к этому отношение, но мне все-таки охота закрыть вопрос с рукописью. Шансов маловато, но в нашем положении кочевряжиться... Может, подъедем вместе, а?

Он пожал плечами, но согласился. Я достал блокнот, набрал номер. Долго, очень долго никто не подходил, я уже начал отчаиваться. Наконец трубку сняли.

– Алло? – спрашивал заспанный голос. – Алло? Это ты, малыш?..

Я тихонько нажал на рычажок и сразу набрал другой номер. Подошли сразу.

– Слава? – сказал я. – Это Невмянов. Давайте, как договорились. Да, он дома. Можете прямо сейчас.

...Горовец стоял перед нами в одном халате и тапочках на босу ногу. Вид у него был встрепанный. Он стоял в дверях, глядя на нас исподлобья, и не торопился пригласить в квартиру.

– Извините, Виктор Сергеевич, – сказал я без тени извинения в голосе. – Срочное дело. Насчет Троепольской. Он посторонился и пробурчал нелюбезно:

– Проходите...

В гостиной мы остались стоять, как бы подчеркивая официальность своего визита. Остался стоять и хозяин, хмуро ожидая, что мы скажем. Махровый халат, перетянутый пояском по тугому животику, на груди разъехался, обнажив спутанную рыжеватую поросль. Из-под халата торчали короткие кривые ноги. Я легонько кивнул Северину.

– Гражданин Горовец, – скрипуче начал он, – из служебного сейфа Ольги Васильевны Троепольской исчезла ее рукопись, имеющая форму дневника. Следствие имеет основания полагать, что эта рукопись может оказаться важной уликой в уголовном деле...

– Но ведь убитая, кажется, не Ольга? – с вызовом прервал Горовец. (Эту информацию для размышления только что подкинул ему по моей просьбе Чиж.)

– В уголовном деле, – продолжал, не обращая внимания на этот выкрик, Северин, – по факту исчезновения Троепольской. Следствие располагает показаниями свидетелей, которые видели вас рано утром во вторник, восьмого числа, входящим и выходящим из отдела писем...

Горовец замер, в упор глядя на Северина. (Его видела уборщица, которая рассказала об этом Чижу. Потом уже я нашел вахтера и секретаря редакции, тоже его запомнивших.)

– Как известно, – скрипел дальше Стас, – при проведении осмотра нами были сняты пальцевые отпечатки с дверцы сейфа Троепольской. Одни из этих отпечатков до сих пор не идентифицированы. Следствие предполагает, что эти отпечатки могут принадлежать вам. Поэтому мы предлагаем вам сейчас одеться и поехать с нами в прокуратуру, чтобы следователь, ведущий дело, мог взять у вас по этому поводу официальные показания.

Северин помолчал, а потом, глядя в стенку, влупил с оттяжкой:

– Если прокурор сочтет необходимым, у вас будет произведен обыск.

Все это время я неотрывно следил за Горовцом. Глаза он полуприкрыл, но пухлые брыльки его откровенно дрожали, выдавая состояние хозяина, и я с мстительной радостью понял, что, кажется, не ошибся.

– Где рукопись? – сурово спросил я.

Горовец в испуге отпрянул, споткнулся о подлокотник и упал в свое финское кресло, смешно задрав голые волосатые ноги.

Но нам было не до смеха.

– Только не говори, что ты ее съел! – угрожающе склонился над поверженным художником утративший всякую индифферентность Северин.

– Я... я... – заблеял Горовец. Взгляд его маленьких припухших глаз в страхе метался между нами. – Порвал... и в унитаз...

У меня от досады схватило виски.

– Понятно, – процедил сквозь зубы Северин. – Рукописи не горят, зато их можно спустить в канализацию.

Вдруг ощутив позади бессонную ночь, я устало опустился на край кресла. Все впустую! Самое обидное, что ведь угадали, попали в точку, даже раскололи эту пухлую мразь – и надо же, ткнулись носом в стенку! Я с ненавистью глядел в его перепуганную рожу, зримо представляя, как рвет он своими жирными пальцами один за другим листочки, рвет помельче, чтоб не застряли, не засорили его поганый импортный унитаз, когда вдруг меня осенило. Если это правда, Горовец ни за что не признался бы: нет рукописи – нет доказательства, что он ее взял! Я подался вперед, стараясь заглянуть ему в глаза, спросил:

– Всю?

Сглотнув, он то ли икнул, то ли дернулся в судороге. Наконец обреченно вытолкнул из себя:

– Нет. Только... – И замолк.

– Только те страницы, где было про вас! – торжествующе закончил я за него.

По дороге в прокуратуру, сидя рядом с понурым Горовцом, которого мы везли туда для оформления официальной процедуры “добровольной выдачи вещественного доказательства”, я с трудом удерживался от улыбки. Вот тебе и мужчина первый сорт! Человек без комплексов! Что же она о нем узнала, что про него поняла, чтобы заставить его пуститься на такие авантюры?

Потом мысль моя естественным образом перескочила на саму Ольгу. Ну ладно, для нас это работа. А вот как у нее получается? Чтобы всякую дрянь, которая ей на глаза попадает, как минимум зацепить, а то и распотрошить. Да что там – прежде всего распознать! И самое главное: не испугаться.

“...если со мной что-нибудь случится. Не сомневаюсь, что те, кому надо, бросятся рыться в моих бумажках, и надеюсь, кто-нибудь из наших сообразит про эти записки – ну хотя бы из чистого любопытства взглянуть наконец, что же это я там пишу. Поэтому, дабы облегчить задачу, даю собственноручные показания (Боже, как я себе в этот миг нравлюсь!).