Я вскинул руки, набрал полные легкие воздуха и нырнул в зеленую, пронизанную солнцем толщу воды.

Ловец рапанов держал дыхание три с половиной минуты. Это наверняка не предел, но требует тренировки и опыта. У меня его не было, поэтому я решил сэкономить на скорости и что есть мочи припустил к волнорезу.

Мысли работали четко — я и не знал, что под водой так хорошо думается. Одно плохо — запас воздуха был небеспредельным.

Вскоре появился звон в ушах и стало давить в виски.

До волнореза было метров двадцать пять, больше половины этого расстояния осталось позади. Если я рассчитал правильно, в момент, когда поднимусь на поверхность, Нина будет плыть мне на выручку. Сейчас она находилась в положении Пасечника, точь-в-точь. Условия были те же самые, не совпадало только время, но это даже на руку…

На исходе второй минуты я начал задыхаться.

Боль в висках сделалась невыносимой, а в ушах гремели колокола. В груди, корчась от нехватки кислорода, билось и рвалось наружу сердце. Это был предел. Еще секунда, и в легкие, заполняя пустоту, хлынула бы морская вода, но тут, словно в награду за муки, мои ладони уперлись в покрытую мхом поверхность.

Нины на берегу не было. Рассекая воду, она мчалась к тому месту, где видела меня в последний раз.

Я хотел закричать, но из горла вырвался хриплый клекот. Пальцы посинели, как у утопленника, а перед глазами вспыхивали и гасли оранжевые круги.

Кое-как я вскарабкался на скользкий от слизи бетон волнореза и замахал руками.

18.10. На диком пляже близ санатория имени Буденного мною воспроизведены обстоятельства, при которых была найдена одежда Кузнецова С. В.

Считаю, что вечером семнадцатого сентября погибший на пляже вообще не находился. Дело, по всей видимости, происходило так: после совершения ограбления преступник (сообщник Кузнецова) привел кассира в бесчувственное состояние, увез его с места преступления и убил. Затем привез вещи на пляж с целью инсценировать несчастный случай. Не исключено, что вещи подброшены еще шестнадцатого, а спустя сутки отдыхающий санатория Пасечник В. Ф. со своей спутницей натолкнулся на сложенную у берега одежду, увидел человека, барахтавшегося в воде, и в темноте (21 час) принял его за утопающего, в то время как это был ныряльщик, случайно оказавшийся в этом районе пляжа.

Неизвестно, что подумала Нина по поводу моей выходки. Похоже, поверила, что я просто не рассчитал силы и едва не пострадал от собственной неосторожности. Это было очень недалеко от истины, так что разубеждать ее я не стал. Мы вернулись на берег. Нина заставила меня надеть рубашку и уложила под корягой, наскоро соорудив тент из полотенца. Я все еще не пришел в себя после заплыва и потому не сопротивлялся — лежал притихший, завороженный теплом, исходившим от прогревшейся за день гальки.

В нескольких шагах от нас сонно плескалось море. Пахло водорослями и хвоей от стоявшей неподалеку сосновой рощи. Солнце клонилось к горизонту. Возможно, я уснул, но сон был легким и очень недолгим: когда открыл глаза, Нина по-прежнему сидела рядом.

— Знаешь, а мне здесь нравится, — сказал я, на этот раз вполне искренне.

Разница и впрямь была велика. Одно дело находиться на месте преступления и совсем другое на заброшенном пляже, где никто никого не убивал. Теперь берег казался по-своему уютным, даже симпатичным, а море спокойным и ласковым.

Нина промолчала — она осталась при своем мнении.

Я достал из кармана камешек. Он подсох и стал почти белым. Природа придала ему безукоризненную форму, а три поперечные прожилки были расположены симметрично и сверкали, как дорогая инкрустация, врезанная в твердь искусным ювелиром.

Нина взяла его у меня, подержала, рассматривая, и вернула. У нее были еще влажные руки, и камешек, смоченный морской водой, снова стал голубым.

— Что-то есть хочется, — сказал я. — У нас печенья не осталось?

— Нет, — односложно ответила Нина.

— А который час?

Она подвернула манжету рубашки и посмотрела на часы.

— Без двадцати семь.

— Ого! — Я приподнялся и сел, облокотившись о корягу. — Мы, кажется, опаздываем?

— Если на такси, успеем. — Она повернулась лицом к заходящему солнцу и напомнила: — Ты хотел, чтобы я прослушала какую-то запись.

Откровенно говоря, у меня пропало желание крутить пленку. Не вспомни о ней Нина, я бы, пожалуй, отказался от этой своей затеи.

— Ты раздумал? — не оборачиваясь, спросила она.

— Да как тебе сказать…

— Ты меня жалеешь? Не надо, я же вижу, что тебе это тоже неприятно.

— В общем-то, да…

— Где она? В сумке?

— В сумке.

Она вытащила магнитофон, положила его рядом с собой и включила.

Из динамика вырвалось стремительное аллегро из «Опасной игры» Алексея Козлова. От форсированного звука электросаксофона отдавало металлом. Он резал слух и был в явном разладе с разлитым в воздухе покоем.

Наконец музыка оборвалась. Раздался щелчок и сразу за ним голос Кузнецова:

«Посмотри, я правильно поставил на паузу?»

Остальное было мне известно. Я слушал вполуха, попутно вспоминая четыре пункта, которые вывел ночью, сидя в беседке.

Пункт первый: Кузнецов встречался с барменом 13 сентября.

Пункт второй: Он пытался взять в долг деньги.

Пункт третий: Бармен имеет кличку Виски и не любит, когда его так называют.

Пункт четвертый: Виски склонял Сергея принять предложение Стаса.

К ним стоило добавить пятый и, может быть, наиболее существенный: Кузнецов просил одолжить ему деньги не тринадцатого, а раньше — тринадцатого он только напомнил о своей просьбе: «Ты не забыл, о чем мы говорили?»

Коли так, выходит, Витек мог быть не первым и уж наверняка не последним, к кому Сергей обращался с подобной просьбой. Причем обращался к самым близким друзьям и тем, кому мог откровенно, без утайки, рассказать о долге, и о Стасе, и о плане, в котором ему предназначалась роль козла отпущения.

Пойдем дальше.

До тринадцатого нужной суммы у него не было. Это точно. Но оставалось еще целых два дня. Получается, что в эти-то два дня он и встретился с человеком, которому поведал о двери с английским замком, которого просил занять деньги и который…

Я пропустил момент, когда закончилась запись.

Из магнитофона неслись скрежещущие модуляции синтезатора. Я выключил его и, не вытаскивая кассеты, спрятал в сумку.

Нина сидела, опустив голову. Ее лицо прикрывали мокрые, непросохшие пряди волос.

— Сергей погиб из-за этого? — спросила она тихо.

— Из-за этого тоже.

— С кем он говорил?

— С барменом из «Страуса», с тем, что приносил с собой спиртное, помнишь?

Она не ответила.

— Я не знала, что у него был долг.

Со стороны гор пахнуло ветерком, и стало слышно, как в отдалении шумят сосны.

Я застегнул рубашку.

— Давай собираться. Уже поздно.

Мы молча оделись и пошли к шоссе.

По дороге впечатление от прослушанной записи немного улеглось, и Нина ответила на мои вопросы. Она повторила, что сегодня впервые узнала о долге, что своих друзей Сергей принимал, как правило, не дома, а в пристройке, что там они вели свои разговоры и там скорее всего и была сделана запись, которую я ей дал прослушать.

— Он продавал что-нибудь из своих вещей в последнее время?

— Насколько я знаю — нет.

— Не заводил разговора о деньгах?

— Нет. Мы вообще мало говорили. Это был полный разрыв, — сказала она. — Жили практически порознь: он в одной комнате, я в другой. Я готовила на двоих, оставляла ему еду, но мы почти не общались.

— Это его устраивало?

— Мы договорились, что я поживу до зимы. К Новому году мне обещали комнату в общежитии. Он это знал.

— Скажи, кто мог занять ему крупную сумму денег?

— Никто, — твердо сказала Нина.

— А у кого он мог просить взаймы?

— Мне, кажется, у любого. — Она подумала и уточнила: — Но, конечно, не такую большую сумму.

— А какую?

— Не знаю. У сослуживцев вряд ли. Может, у своих друзей? У того, толстого, или у Тофика. Но я уверена, что таких денег ему бы никто не дал.