«Вот, это вам от Дракона, возьмите», — скажет Шэн товарищу Никанорову и выплетет из косы черный шнурок — с виду самый обыкновенный.

Такими зашнуровывают ботинки те, кому есть на что их купить. Ну а бедные китайцы, вроде Шэна, у которых нет денег не только на то, чтобы обзавестись парой ботинок, но которым даже шелковая тесемка для косы и та не по карману, заплетают в косу что найдется. В том числе и вот такие, самые обыкновенные ботиночные шнурки.

Но Шэн знает, и товарищ Никаноров знает, что шнурок из косы Шэна только по внешнему виду совсем обычный.

А на самом деле? На самом деле этот шнурок с секретом.

Полоска тонкого, почти воздушного шелка, к тому же скатанная в тугую трубку, — вот что помещается внутри шнурка.

До осени прошлого года через границу ходил Таку — маленький старичок со слезящимися глазами, гольд по национальности. Со стороны посмотреть — палочки для еды в руках не удержит. Но у него были неутомимые ноги, зоркий глаз и уверенная рука, у старого зверолова Таку, сбивавшего с дерева белку одной дробинкой и приходившего в совершенное уныние, если дробинка не попадала зверьку точно в глаз. И еще красный партизан Таку знал: жизнь — это не базар, где то, к чему нельзя приступиться сегодня, завтра падает в цене. Мудрый Таку знал: в жизни всему своя цена, раз и навсегда установленная. Свою жизнь он ценил дешевле, чем тайну, которую ему доверили.

Случилось так, что Таку наткнулся в пограничной зоне на маньчжурских жандармов. Они не поверили, что старый гольд вовсе и не собирается переходить границу, что бедного Таку пограничная река не интересует, что его интересует тростник, в изобилии растущий на берегу, и что ему ничего здесь не нужно, кроме охапки тростника, из которого бездомный старик сплетет себе циновку.

— Следуй за нами! — приказал старику сержант.

Таку безропотно повиновался. Только и попросил:

— Разрешите закурить трубку...

— Кури, в твоей жизни это последняя трубка, — усмехнулся жандарм, продавшийся японцам за нашивки сержанта.

Таку закурил и покорно поплелся с жандармами, жадно попыхивая короткой трубкой. А когда при переходе дорогу те остановились, чтобы пропустить стремительно приближавшийся автобус, Таку сделал два шага назад, отбросил трубку в сторону и, рванувшись вперед, бросился под колеса...

После гибели Таку на связь с товарищем Никаноровым стал выходить Шэн.

Почему товарищ Хван, комиссар их партизанского отряда, остановил свой выбор именно на нем? Об этом Шэн у комиссара не спрашивал.

— А что, если и меня задержат жандармы? Что делать, если мне не удастся выбросить шнурок? — Только эти два вопроса задал Шэн комиссару.

— Бойся тогда за себя, а донесение само о себе позаботится, — ответил товарищ Хван.

Он объяснил Шэну, что текст донесения зашифрован и написан невидимыми чернилами.

— Но это еще не все, — продолжил товарищ Хван, помолчав. — Мне разрешили открыть тебе еще одну тайну — то, чего не знал отважный Таку. Представляешь, что случится с отснятой фотопленкой, если ее засветить? Правильно, проявляй не проявляй — все равно ничего не проявится. Вот так и с донесением, которое в шнурке. Нужно уметь его вытащить, не засветив текст. И если кто-либо попробует извлечь шифровку, не зная, как это делается, он вытащит чистую тряпочку. Потому-то я и говорю тебе: бойся за себя, а донесение само о себе позаботится...

Он не китаец, он — кореец, комиссар их партизанского отряда товарищ Хван. Однако по-китайски говорит чисто, без акцента.

По-китайски разговаривает с Шэном и товарищ Никаноров. И если закрыть глаза, можно подумать, что человек, беседующий с тобой, — настоящий китаец. Но открой глаза — тотчас же удостоверишься: на китайца товарищ Никаноров похож не больше, чем он, Шэн, предположим, на Вашингтона Кинга.

Нет, ничего плохого Шэн против Кинга не имеет. Весельчак, храбрый боец и хороший товарищ, но, когда Шэн увидел Кинга впервые, ему захотелось протереть глаза.

О великанах Шэн много слышал в детстве от бабушки Лю, знавшей множество сказок. Но о черном великане, таком черном, словно его нарочно — а может быть, специально для того, чтобы пугать маленьких, детей, — покрасили сапожной ваксой, о таком даже: в сказках бабушки Лю не упоминалось.

Вашингтон Кинг из Америки, он американский негр. А приехал сюда из Испании. Два года сражался там Кинг против фашистов, задумавших поработить испанский народ. Теперь воюет с японскими оккупантами за свободный Китай.

Когда он, выскочив из засады с маузером в руке, бросается навстречу японскому патрулю, враги разбегаются с криком:

— Хунхузы взяли в союзники самого дьявола!

А черный великан хохочет:

— Лучше уж быть большим дьяволом, чем мелкой нечистью!

Да, кого только нет в их отряде: и китайцы, и маньчжуры, и корейцы, и монголы, и гольды!..

Японцы обзывают их хунхузами — разбойниками с большой дороги. А они не разбойники, они красные партизаны и сражаются за то, чтобы Китай стал свободным и власть в стране принадлежала рабочим и крестьянам. За это воюют и китайцы, и гольды, и монголы, и корейцы, и маньчжуры, и негр из Америки Вашингтон Кинг. И он, рабочий-металлист Шэн Чжи, воюет за это...

Зловеще шумят камыши, вымокший до нитки Шэн Чжи грызет всухомятку ячменную лепешку и ждет наступления темноты.

Разве кому-нибудь из тех, кто знал его в той, прежней его жизни, могло хотя бы случайно прийти в голову, что робкий, беспрекословно покорный Шэн станет партизанским связным?

А сам Шэн? Сам Шэн, вернее, тот, каким он был когда-то, ни за что не поверил бы, что с ним может произойти такая удивительная перемена.

Да, когда-то Шэн был исполнительным, безропотно послушным рабочим. Жил в пригороде Харбина, а работал в самом Харбине — в главных железнодорожных мастерских. Семья у него была большая — шестеро, а он, глава семьи, — седьмой. Заработков его на то, чтобы сводить концы с концами, кое-как хватало, а вот сладости... Пакет с хуошэном — поджаренным арахисом — он мог принести детишкам не чаще, чем раз в месяц.

А потом становилось все тяжелее и тяжелее. Словно из рукава злого фокусника посыпались на семью Шэна всякие невзгоды, одна хуже другой. Когда же Маньчжурию оккупировали японцы, жить стало и вовсе невмоготу.

Японцы до отказа забили тюрьмы, опутали китайское население густой сетью провокаторов, доносчиков и шпиков. Под наблюдение тайной полиции были взяты гостиницы и постоялые дворы, железнодорожные вокзалы и пристани, почтово-телеграфные конторы и присутственные места. На вокзальных перронах перед приходом и отходом поездов крутились агенты. Чем-то ты не понравился, и за тобою сразу увяжется хвост. А разве можно догадаться, кто таскается за тобою под видом разносчика зелени, водоноса или рикши? Шпики не спускали глаз с магазинов, фотоателье, кафе, театров и кинотеатров, с ресторанов, аптек и даже с уличных торговцев, продающих вразнос прохладительные напитки, сладости и мороженое. Тайная полиция держала под особым контролем торговлю радиоаппаратурой, фотоматериалами и медикаментами.

Оккупанты свирепствовали, хватая всех по малейшему подозрению. Облавы следовали одна за другой, а маньчжурская полиция по первому требованию военных властей передавала японцам задержанных патриотов.

Разве мог он, Шэн Чжи, смотреть спокойно на ужасы, которые творились у него на глазах?

Когда однажды к нему подошел давнишний дружок, механик из паровозного депо, и завел разговор о том, что вчера японцы схватили и увезли неизвестно куда его соседа, а потом как бы между делом намекнул, что у него есть возможность выйти на связь с партизанами, Шэн не стал притворяться и делать вид, что не понял намека.

— Я сочувствую партизанам. Только чем я могу быть полезен им? — ответил Шэн старому другу, с которым к тому же они еще и состояли в дальнем родстве.

Тот помолчал. Скорее всего размышляя, продолжать разговор или нет. И решился продолжить:

— У тебя золотые руки, Шэн. Как насчет того, чтобы делать винтовки? Сам понимаешь, — понизил голос, — оружие для партизан — главное, без него не обойтись. А где взять партизанам оружие? Разве только в бою — отнять у японцев. Так что подумай хорошенько...