Мы покружили по улицам, потом Симаков вывел машину на шоссе и погнал ее по направлению к аэропорту. Скорость была приличная, и я помалкивал, тем более, что он тоже молчал, сосредоточив все внимание на дороге.

На одном из поворотов мы притормозили и свернули к железнодорожному переезду. «Москвич» подбросило на ухабах, качнуло из стороны в сторону, и под колесами зашуршала галька.

В полной темноте мы проехали еще с полсотни метров. Остановились. Симаков заглушил двигатель.

Секунду-другую в ушах еще стоял дорожный гул, потом наступила тишина. Стало слышно, как за приспущенными стеклами трещат цикады и где-то совсем рядом плещется море.

— Пляж? — спросил я.

— Он самый. Искупаться хочешь? — неожиданно спросил он.

— У меня полотенца нет, товарищ подполковник.

— Ты, случаем, не забыл, как меня зовут?

— Не забыл.

— Давай-ка, брат, по имени-отчеству, так оно проще будет, время-то не служебное. А насчет полотенца не беда, у меня запасное есть.

Я понимал, что встреча назначена не ради увеселительной прогулки к морю, но Симаков, похоже, и думать забыл о деле.

— Люблю, знаешь, окунуться в конце дня, — продолжал он. — Мозги прочищает, и усталость как рукой снимает. Ну что, искупаемся?

— Искупаемся.

Мы вылезли из машины.

Моря видно не было. Спокойное, почти беззвучное, оно тонуло в темноте, напоминая о себе лишь тихим однообразным шелестом. Пахло йодом и немного железной дорогой, которая проходила выше по склону.

Я увидел, как упала на гальку белая рубашка Симакова, и тоже разделся. Камни были теплые, не остывшие после дневного пекла.

— Только, чур, не увлекаться. Пять минут, и на берег, — предупредил он и с разбега бросился в воду.

Я последовал за ним.

В первый момент мгновенной острой болью обожгло ссадину на ладони, но тут же боль прошла, и я саженками поплыл от берега. Сбоку и чуть позади, отфыркиваясь, вынырнул Симаков.

— Горазд ты плавать, — послышался в темноте его голос. — Где выучился?

— Я же на реке вырос, Игорь Петрович.

— Ну и как морская водичка?

— Нормально.

Он шумно втянул в себя воздух и снова исчез под водой.

Я лег на спину и закрыл глаза.

Что-то беспредельное, нежное и всесильное окружило меня. Ничего похожего на это состояние я никогда не испытывал, его просто не с чем было сравнить. Меня точно унесло на тысячелетия назад, отбросило к нижним ступеням эволюции, превратив в зыбкий комок плоти, обособленный и вместе с тем неотторжимый от чего-то целого — от стихии, из которой вышел и в которую рано или поздно возвратишься. Море мягко покачивало меня на своей обманчиво-надежной поверхности, обволакивая, пронизывая идущим снизу теплом…

Я потерял счет времени и, когда вдалеке послышался всплеск и человеческий голос, не смог бы сказать, прошла ли минута или тысяча лет…

Вскоре мы сидели в машине. На капоте сохли наши мокрые полотенца.

Симаков включил вмонтированную под приборный щиток лампочку.

— А теперь давай перекусим. — Он вытащил завернутый в газету пакет и положил его посреди сиденья. — Только без стеснения, пожалуйста. Разворачивай, я соль поищу.

Я повиновался. В пакете оказалось несколько бутербродов с сервелатом, здоровенный кусок пирога, помидоры, огурцы и пара яблок величиной с автомобильную фару.

— Жена утром положила, — пояснил он, — не нести же обратно. После моря аппетит волчий…

Аппетит действительно был отменный. Мы по-братски разделили еду и умяли ее в считанные минуты. Потом он открутил крышку термоса и разлил в раздвижные стаканчики чай.

— Ты как, с сахаром пьешь?

— С сахаром.

— Напрасно. От сахара весь вкус пропадает, один цвет остается. — Симаков подул в стаканчик, отхлебнул и зажмурился от удовольствия.

В штатском, с непросохшими взъерошенными волосами, он выглядел моложе своих пятидесяти, но лицо, как и прежде, удивило меня своей бледностью. Собственно, чему удивляться: при его распорядке солнечный удар не схватишь — днем занят, а ночью не позагораешь, разве что под кварцевой лампой.

— Тебе долить? — спросил он.

— Спасибо, не откажусь.

Морская ванна и общая трапеза слегка сбили нетерпение, с которым я ждал начала разговора, но вот этот момент наступил. Симаков достал свой «Беломорканал», по привычке потарахтел спичками и закурил, пустив по кабине синеватый табачный дым.

— Ну выкладывай, Сопрыкин. Что нового? — Он повернулся вполоборота и приготовился слушать.

— Новостей хватает, Игорь Петрович, не знаю, с какой начинать… — И, подобно Шехерезаде, я начал с того, чем закончил в прошлый раз, — с анонимных писем, которые подарила мне Нина.

Затем описал утреннее столкновение с сомбрероносцем, посещение парикмахерской и участие в субботнике.

— Это еще зачем? — нахмурился он.

Чтобы не пускаться в длинные объяснения, я слегка подретушировал действительность:

— Гулял по набережной, случайно столкнулся с Ниной, ну и…

Поверил он или нет, не знаю, но последовал кивок, означавший, что я могу продолжать.

Посещение магазина и обнаруженная в почтовом ящике записка вызвали у него интерес. Когда с уточняющими вопросами было покончено, Симаков спросил:

— Записка у тебя с собой?

— С собой. — Я передал ему послание Стаса. — Там должны быть отпечатки мои и Нины.

— Ясно. — Взявшись за уголки, он развернул бумагу и поднес ее к лампочке. Прочитав, так же аккуратно сложил и спрятал в целлофановый кулек. — Дальше?

О моих приготовлениях к свиданию в «Страусе» слушал молча, не перебивая, но стоило перейти к самому свиданию, остановил:

— Погоди, Володя. Давно хочу спросить: что за отношения у тебя с этой девушкой?

— Нормальные отношения.

— Нормальные? — Ответ явно не удовлетворил Симакова, и он ждал продолжения.

Надо было что-то говорить, но слов, как назло, не было, и с отчаяния я ляпнул первое, что пришло на ум:

— Между прочим, ваша газета, Игорь Петрович, за сегодняшнее число.

— Какая газета?

Я понимал, что сморозил глупость, однако отступать было поздно.

— В которую продукты завернуты.

— При чем тут газета? — удивился он.

— При том, что не могла ваша супруга утром завернуть в нее бутерброды. «Вечерка» выходит во второй половине дня, после пяти.

Самое поразительное, что Симаков тоже порозовел.

— У вас кто криминалистику читал? — спросил он.

— Крутилин, — ответил я.

— Иван Сергеевич?

— Да, а что?

Он тщательно затушил окурок и только после этого сказал:

— Насчет газеты ты прав. Продукты я у ребят конфисковал, когда к тебе собирался, думал, голодный ты. Но к нашему разговору это никакого отношения не имеет. Так что, Сопрыкин, зря ты мне зубы заговариваешь. Я тебя о чем спрашиваю?

По опыту наших телефонных собеседований я догадался, что сейчас последует вспышка, и тушить ее мне было нечем.

— Это что ж получается?! — начал Симаков на нижних регистрах. — Нина отдала тебе письма. Нина рассказала тебе о муже. Нину ты случайно встретил на набережной. Она же согласилась позвонить в бар спустя полчаса после того, как ты туда заявишься. — Оборвав на высокой ноте перечень обличающих меня улик, он закончил в прежней тональности: — Ты вообще улавливаешь разницу между личными делами и служебными?

Удар был, что называется, не в бровь, а в глаз. Вопрос, казавшийся мне сложным и запутанным, вмиг представился простым и самоочевидным: конечно же, ни при каких обстоятельствах я не имел права вовлекать Нину в свои дела, не говоря уже о том, чтобы держать это втайне от своих.

— Ты понимаешь, что ставил под удар не только себя, ее, но и все дело в целом?

Я кивнул, вперившись в резиновый коврик под ногами.

— Ты что, сказал ей, кто ты?

— Нет, товарищ подполковник, этого не было…

— И на том спасибо, — буркнул он. Опять повторился ритуал с коробком. Симаков закурил и выбросил спичку в окошко. — Она знала, зачем ты идешь в бар?

— Нет, — выдавил я.