— Не притворяйся. — Она посмотрела на меня и тут же отвела взгляд. — Я не знаю какую. Только чувствую, что здесь что-то не так. По отдельности — мелочи, а в сумме… Например, книга, которую ты принес. Это предлог, я сразу догадалась. Догадалась, что это как-то связано со смертью Сергея. Не знаю как, но связано. Ты ведь об этом не из газеты узнал, верно?

Я не нашел, что ей ответить.

— Не отрицай. Ты узнал об этом раньше, до того, как пришел сюда. Может быть, еще раньше, чем я. А вчера… Я не хотела этого говорить. Вчера кто-то рылся в шкафу, на полках. Если ты что-то искал, почему не сказал, не спросил? И еще: где ты раздобыл адрес библиотеки? В городе десятки библиотек, откуда ты узнал, в какой из них я работаю? Ты сказал, что прочел адрес на штампе, но в доме нет книг с библиотечными штампами. Я хорошо это помню, а когда пришла, специально проверила…

Ночь разоблачений, начало которой часом раньше положил Вадим, продолжалась. Нина исполнила свое желание внести ясность и сделала это предельно убедительно. Все, о чем она говорила, было справедливо. За исключением обыска, к нему-то я не имел никакого касательства.

На мне висело слишком много собственных грехов, чтобы нести ответственность за чужие, и я собрался возразить, но Нина не дала мне этой возможности — самую вескую улику она приберегла напоследок:

— Вчера я еще сомневалась, а сегодня… У нас на работе хранятся подшивки старых газет. Я просмотрела все, где есть объявления о размене квартир…

Она могла не продолжать — я прекрасно понимал, чем должна была закончиться такая проверка, — но Нина довела свою обвинительную речь до конца.

— Твоего объявления там нет, — сказала она.

Отпираться не имело смысла. Пришла, как видно, пора пожинать плоды своей самостоятельности, и валить вину было не на кого. Я явился на Приморскую по личной инициативе, не подстраховавшись, даже не посоветовавшись, а ведь Симаков предупреждал, что самонадеянность в нашем деле хуже глупости. Но не это меня огорчало: из самого щекотливого положения можно выкрутиться, по крайней мере теоретически, а вот завоевать доверие, если тебе запрещено говорить в открытую, — задача едва ли выполнимая.

— Ты молчишь, — проронила Нина. — Значит, я права…

Секунду-другую она еще ждала ответа, потом безвольно опустила плечи.

— Помнишь, ты читал мне про Ричарда Львиное Сердце? Но ведь он скрывался от врагов. А ты? От кого скрываешься ты, Володя?

Что я мог сказать?

Что завидую Ричарду, твердо знавшему, где друг, а где враг — пусть беспощадный, пусть коварный и могущественный, но зато конкретный, зримый и осязаемый.

— Я хотела тебе верить, хотела… — Голос ее дрогнул. — А ты лжешь, лжешь даже в мелочах…

Ее глаза наполнились слезами. Однажды я уже видел, как она плакала, но сейчас причиной был я, а это совсем другое дело.

— Не надо, успокойся…

Но Нина меня не слышала:

— Я устала. Я запуталась и перестала понимать, что происходит. Помоги же мне… Не молчи, скажи что-нибудь!

— Ты можешь мне верить, — сказал я, хотя и не собирался говорить ничего подобного. И повторил: — Мне хочется, чтобы ты мне верила.

Очевидно, это были единственные слова, способные пробить брешь в разделявшей нас стене взаимного недоверия.

— Я боюсь, — прошептала она. — Мне страшно, Володя…

— Это пройдет, пройдет, — сказал я, очень смутно представляя, что имею в виду: ее страх или свое бессилие помочь ей от него избавиться…

— Володя, я хочу знать правду, — сказала Нина чуть погодя. — Даже самую тяжелую, самую жестокую, но правду. Слышишь?

Я слышал. Слышал и пытался еще пусть ненадолго продлить короткий миг, когда не надо лукавить, не надо отвечать на вопросы, заведомо зная, что не сможешь на них ответить, а если и ответишь, это ничего не изменит, потому что тебе неведома та «самая жестокая правда», ты сам ее ищешь, а она разбросана по крупицам, и если даже известна кому-то из нас двоих, то скорее Нине, чем мне.

— Я не требую, я прошу…

— Видишь ли, есть обстоятельства, — начал я издалека, но Нина меня остановила.

— Не надо про обстоятельства. Обстоятельства есть всегда. Я хочу верить людям, хочу верить тебе — только и всего, неужели это так много?

Того же хотел и я.

— Разве ты сама всегда говоришь правду?

— Мне нечего скрывать.

— А Вадим? Зачем ты сказала ему, что я приезжал к вам раньше, что останавливался у вас?

— А ты не понял? — Нина еще выше подтянула ворот свитера. — У меня просто не было другого выхода. Он видел, что я нервничаю, спросил, вот и пришлось сказать.

— Это и есть обстоятельства…

— Но он чужой, — перебила она. — Ему безразлично, давно мы с тобой знакомы или нет.

— Мне так не показалось.

Я почувствовал, как между нами вновь пробежал холодок отчуждения.

— Скажи, почему ты уходишь от ответа? Почему?! Ведь я боюсь назвать тебя по имени — оно может оказаться такой же выдумкой, как и все, что ты мне говорил до сих пор.

После разоблачительных обвинений, которые она предъявила получасом раньше, мне трудно было что-либо возразить. Я не нашел ничего лучшего, как брякнуть:

— Но меня действительно зовут Владимир.

— Что ж, спасибо и на этом. — Нина хотела встать, но я ее удержал. — Я надеялась, что ты все объяснишь, поможешь…

— Как я могу помочь, если ты не веришь ни единому моему слову. Как?

— А ты попробуй. Представь, что рядом с тобой не враг. Хотя бы на секундочку представь.

— Не говори глупости. Просто я не вижу способа доказать тебе, что я не шпион, не диверсант, что это не я копался в твоих вещах, не я шарил по полкам…

— Не ты?!

— Вот видишь, ты не веришь.

— Это правда не ты? Дай честное слово!

— Да за кого ты, черт возьми, меня принимаешь?! — Я сказал это громче, чем сам того хотел, но, похоже, именно это и убедило Нину.

— Почему же ты молчал?! Но если это правда не ты… это все меняет. Подожди, послушай меня. Я постараюсь объяснить… Когда ты пришел тогда, с книгой, я почему-то сразу подумала, что ты из милиции… Молчи, не перебивай…

Предупреждение совершенно излишнее — даже при желании я не смог бы выдавить из себя ни слова.

— Не знаю, почему я так решила, — продолжала Нина. — Может, потому, что нуждалась в поддержке, а поддержки ждать неоткуда — не могла же я пойти в милицию и сказать: защитите меня, мне страшно. Может, из-за твоей настойчивости или из-за книги — она полгода пылилась в букинистическом магазине, я сама видела, а ты сказал, что привез ее с собой…

«Еще один прокол», — автоматически отметил я.

— В общем, я сразу подумала, что ты оттуда. И разрешила остаться. Ты свалился больной, и я даже заподозрила, что ты притворяешься. Потом у тебя начался жар. Ты лежал такой слабый, беспомощный, и все равно мне было спокойно, как давно уже не было. Я была уверена, что ты сумеешь меня защитить. Глупо, да?

— Ну почему, — неопределенно промычал я.

— Вчера я уже хотела все тебе рассказать. Все-все. И вдруг этот обыск. Он и сбил меня с толку. Ну, думаю, влипла, наверно, он тоже из этой банды…

— Какой банды?

— Сейчас, Володя, сейчас. — Она взяла со скамейки какой-то пакет. — Сейчас ты все поймешь. Я знаю, Сергея подозревают в каком-то преступлении. Мне не сказали прямо, но несколько раз допрашивали и постоянно интересовались, откуда у него столько денег, где он их брал. Денег у него действительно было много, я сама удивляюсь: тех двух тысяч, что он выиграл в лотерею, не могло хватить на все эти вещи — квартира забита его одеждой, обувью, магнитофонами. После того выигрыша с ним вообще творилось что-то странное. Просто помешался на лотереях. Десятками покупал билеты, заполнял карточки, составлял таблицы. Завел специальный блокнот и записывал туда тиражи «Спортлото»…

Нина снова поежилась, но это было скорее нервное: ночь была теплая, даже душная, и от земли шел влажный, напитанный запахами трав воздух.

— Ему не везло, но он продолжал играть. Я просила, убеждала, говорила, что это нехорошо, что нельзя ставить всю свою жизнь в зависимость от слепого случая. Мне всегда казалось, что есть в этом что-то безнравственное, что ли: заплатить копейки и ждать, что взамен получишь тысячи. Ведь это незаработанные деньги, шальные, они не могут принести счастья. Мы с девчонками даже на комсомольском собрании как-то об этом говорили. А ты как считаешь?