— Что делал Бес дальше?

— Проверил основную и запасную базы сотни.

— Что представляет собой запасная база?

— Это большой бункер, построенный еще немцами. Там несколько помещений, соединенных системой ходов. Бункер сооружен рядом с подземным ручьем — запас воды имеется всегда, вдобавок ручей — это вроде бы природная канализационная труба. Имеется небольшой запас продовольствия и боеприпасов. Бункер находится почти на вершине холма, в густом лесу, обнаружить его трудно, а в случае осады есть возможность уйти — запасной ход ведет в овраг.

— Почему вы не воспользовались этим логовом, чтобы отсидеться, когда вас начал преследовать Малеванный? — Полковник Коломиец слушал Буй-Тура со всевозрастающим вниманием.

— Не имел права. Наоборот, я уводил преследователей в другой квадрат — так требовали инструкции Беса.

— Бес знает вас лично?

— Да. Во время визита в сотню он жил в моей землянке.

— Если бы вы решили передать ему грепс, как бы вы это сделали?

Буй-Тур искоса глянул на большие настенные часы — стрелки почти сошлись на цифре «два». Разговор — допрос ли это или нет, Буй-Тур не мог определить — длился уже четыре часа. Полковник устал, он позволил себе небольшую вольность — расстегнул верхнюю пуговку у воротничка.

Буй-Тур понимал: его откровенность приведет к провалу важного звена подполья. Чекисты заметут Беса, Мовчуна, всех, кто остался на воле. Закордонные курьеры сами придут к ним в руки, не надо будет даже тратить силы на их выслеживание.

И конечно же, здесь допрос, хоть и стынет в тонких стаканах чай. Не два приятеля встретились для полуночного задушевного разговора — сидят лицом к лицу советский полковник государственной безопасности и он, сотник разбойничьего националистического воинства. Когда-то, очень давно, отец говорил ему, Марку: «Расти, сынок, большим и сильным». Вырос: большим — ни в одну землянку, не сгибаясь, не входил; сильным — руками гнул железные прутья. А толку? Упал отец, пробитый немецкой пулею. Умерла, побираясь по милости оккупантов, мать. Сизым пепельным дымом поднялась к небу хата, в которой родился. Ни кола у него ни двора. Думал, родина есть. Нет, оказывается, и ее. Потому что родина — это не шмат собственной земли под жито и не хуторок в степи, родина — это земля и люди, что живут на ней, говорят на твоем родном языке, поют твои родные песни.

…Люди рассказывали — отец у немцев пощады не просил. Смерть встретил с достоинством. Старик всегда говорил, что и умереть надо уметь по-человечески…

Полковник ждал ответа. Помнится, прошлый раз просил он помочь. И он, Буй-Тур, пообещал, что сделает это…

— Что же вы хотите, Максим Федорович?

— О, я многого хочу, — усмехнулся Коломиец. — Но есть у меня главная мечта: дожить до того дня, когда полностью и навсегда будет выкорчеван бандитизм.

Почти мечтательно Коломиец протянул:

— Мирная земля — и ничто не нарушает тишину. Представляете?

— У меня есть две ниточки связи с Бесом. Одна обычная, по курьерской тропе. О второй знаем только он и я, она организована для предстоящей операции.

— Вы еще можете ею воспользоваться?

— Конечно… Если Бес не знает о разгроме сотни.

— Бес убежден, что у вас все в порядке.

Полковник не стал говорить Буй-Туру, что недавно его люди перехватили донесение Беса за кордон. Тот сообщал, что подготовительный этап завершен и он готов приступить к операции.

— И еще два вопроса, Марк Иванович, — неторопливо сказал Коломиец. — Слышали ли вы что-нибудь о курьере по кличке «Подолянка»?

— Курьер Рена? Еще бы не слышать! Я ее даже видел однажды… Это была отчаянная дивчина: когда Рена обложили со всех сторон, она подняла боевиков в атаку, чтобы спасти куренного.

— Спасла?

— В тот раз — да.

— Вам неизвестно, что с нею приключилось?

— Ходили слухи, будто, узнав о гибели Рена, Подолянка покончила с собой. Ее можно понять, — размышляя вслух, добавил Буй-Тур, — по ее следу шли и не сегодня-завтра тоже взяли бы.

Коломиец нажал на черную пуговку звонка.

— Чайка здесь? — спросил у адъютанта. И, когда тот кивнул, приказал: — Введите.

Адъютант вышел и через несколько секунд впустил в кабинет полковника Лесю.

Девушка переступила порог, чуть прищурилась от яркого света.

— Добрый вечер, точнее, доброй ночи, — сдержанно сказала она. — И сами не спите, и людям не даете.

— Это хорошо, что вам не изменяет чувство юмора… Подолянка, — вместо ответа сказал полковник.

— Я устала повторять, что вы меня с кем-то путаете. — Леся говорила ровно, спокойно, так учительницы разговаривают в классе.

— Марк Иванович, вам знакома эта девушка?

Коломиец внимательно следил за выражением лица Буй-Тура. Сотник сидел в мягком кресле, чуть в стороне от Леси. Ему хорошо были видны и ее лицо, и тоненькая, будто застывшая на ветру, фигурка. Девушка кутала плечи в яркий платок, чуть отвернулась от Буй-Тура.

Тяжело, жалобно скрипнули пружины кресла, он поднялся, подошел к ней вплотную.

— Ну, — сказала Леся, — опознавай, как тебя там…

Буй-Тур одно мгновение готов был поклясться, что перед ним курьер Рена. Тот же взгляд — властный и жесткий. Тот же профиль лица — он видел ее, когда курьер что-то втолковывала батьке и так же повернулась к нему вполоборота. И голос тот же — певучий.

И в то же время она чем-то отличалась от той Подолянки, которую Буй-Тур знал. Сотник не мог уловить это отличие, хотя и чувствовал его чисто интуитивно. И дело было не во внешнем сходстве или в отсутствии его: жизнь за короткое время может резко изменить человека, украсить его сединой, согнуть, потушить глаза, изрезать морщинами. Да и чего оно стоит, внешнее сходство, в той жизни, которую Буй-Тур вел?

Девушка похожа была на Подолянку, как сестра. Она могла быть и ее двойником, умело изготовленной копией. Но она могла быть и Подолянкой, добавившей к своим годам новые месяцы суровой борьбы.

— Я не знаю эту девушку, — глухо сказал Буй-Тур. — Вижу впервые.

Леся чуть выпрямилась, платок соскользнул с плеч. Во взгляде появилась уверенность, она даже недовольно пробормотала:

— Таскаете по ночам…

Буй-Тур и сам сейчас не мог бы ответить на вопрос, что заставило его сказать неправду. Просто ему показалось, что это еще спасет дивчину и ей удастся вырваться отсюда, выйти на волю из этих глухих стен. Она молода, у нее жизнь впереди. Вдруг сможет начать ее с новой тропки?

— Уведите, — коротко приказал Коломиец.

И когда захлопнулась за Лесей и адъютантом дверь, полковник сказал Буй-Туру.

— Если вы и впредь будете таким же откровенным, Марк Иванович, это доставит нам немало хлопот…

Коломиец произнес эту фразу с иронией, и Буй-Тур ее понял.

— Я с женщинами не воюю, гражданин полковник. — Тень легла ему на лицо, и непонятно было: оправдывается сотник или отметает подозрения в неискренности.

— Ой ли?.. — насмешливо сказал Коломиец. — Помните, схватили в сорок четвертом двух связных — шли они на связь с польскими повстанцами, — что сотворили с девчонками?

— Это не моя работа, попали они в лапы к Стафийчуку… Вы и это знаете?

— Мы многое знаем, Марк Иванович, говорю это не для красного словца… А теперь второй вопрос: известно ли вам, что здесь у нас находится еще одна девушка?

— Да, я видел, как ее вели на допрос. В этом случае могу поклясться — я ее не знаю.

— В этом случае, — выделил первые слова полковник, — охотно вам верю. Вы еще не успели познакомиться с Ганной Божко — курьером закордонного провода, — она только шла на связь с вами…

Буй-Тур прикрыл глаза ладонью. Полковник не обманул, когда сказал, что они многое знают. Курьера он ждал три месяца назад. Ему сообщили, что это будет девушка. Она должна была предъявить голубую косынку с черной каймой и специальный пароль, который был дан только ей — в центральном проводе, и ему — эсбековцем Бесом. Дальше он поступал в полное распоряжение курьера. Так приказал Бес.