— Значит, тут у нас брешуть? — голосом девочки-паиньки спросила Злата.

Она умела, прикидываясь простодушной и наивной, вынудить собеседника переступить черты дозволенной откровенности, чтобы потом будто ненароком ужалить, поставить его на место.

— Не говорите чепухи, — взорвался Варава, обмахиваясь клетчатым платком. И сам спросил: — А кому здесь нужна пропаганда, в которой все правда?

Варава служил усердно и числился одним из наиболее толковых инструкторов. А по ночам пил, чокаясь с бутылкой. Пил все, что удавалось достать, и, насосавшись до беспамятства, ревел утробным голосом всегда одну и ту же песню: «За свит всталы козаченькы…»

Встречалась Злата и со Щусем, журналистом. Этот считался специалистом по нравственной атмосфере современной Украины. И действительно, он метко, лаконично характеризовал отношения между различными слоями населения, между мужчинами и женщинами, отцами и детьми. Когда он был трезв, слушать его было одно удовольствие, и Злата видела в Щусе прежде всего проницательного и умного собеседника. Но так бывало редко. Обычно Щусь приходил на «лекции» злой, раздраженный и вел свои беседы так, что Злата несколько раз намеревалась доложить Мудрому о крамольных настроениях своего наставника.

— Скажите, — спросил как-то Щусь, — какими соображениями руководствуется советская девушка, стремясь работать как можно лучше?

— Делает карьеру.

— А точнее?

— Хочет продвигаться по служебной лестнице, выбиться в руководство…

— Вы не отвечаете на вопрос, — рассердился Щусь, — я и сам знаю, что такое «делать карьеру». Но зачем ей, простой советской девушке, карьера?

— Высокая зарплата, материальные блага…

— Ерунда! На «той» стороне многие наши мерки неприемлемы…

Щусь стал рассказывать о том, как много значат для молодых людей в СССР такие понятия, как долг, интересы всего общества, верность идее.

— Кто здесь пользуется уважением? — спросил он вдруг. И сам ответил: — Господа грабители — вот кто. Надо только уметь грабить чисто. И как можно больше. И еще — не попадаться. Наворовал столько, что фабрику купил, — пожалуйста, ты — почетный гражданин. А у них этот номер не проходит.

— Вам нравится Советская власть? — тихо спросила Злата.

— Не знаю, — неожиданно искренне сказал Щусь. — Во всяком случае, у нее в основе здоровые, разумные идеи…

Злата долго размышляла над этим разговором и не сказала о нем Мудрому только потому, что посчитала: Щусь ее проверял, говорил то, что подсказал ему тот же Мудрый.

Но наконец Щусь, Варава и другие инструкторы, вымотавшая душу «учеба», непрерывные инструктажи и проверки — все это позади.

Злата знала, что не будут так готовить курьера для короткого рейса. Ей, она думала об этом с болезненным интересом и страхом, предстоит жить на Украине, в каком-то из ее городов, куда попадет по воле высшего руководства организации.

Ничего этого она не сказала Круку. Не любят здесь слишком догадливых. И доброжелательность Крука не ввела ее в заблуждение.

Может быть, поэтому Крук остался доволен ее ответами. Еще раз убедился: смышленая. Не идет ни в какое сравнение с тем человеческим отребьем, с которым приходилось работать в последнее время. Два-три месяца ускоренной подготовки, примитивнейшее натаскивание — и через кордон. Пусть из десяти повезет одному, двум, трем. Утрата невелика, зато интенсивная деятельность налицо. И вина ли руководства СБ, что чекисты стали чересчур бдительными, вылавливают агентуру густой сетью?

— Мне докладывали, что ты добросовестно отнеслась к подготовке, — продолжал Крук. — Это похвально. У москалей есть на этот счет даже поговорка…

— Тяжело в ученье, легко в бою, — подсказала Злата.

— Вот-вот! Но тебе и в бою будет нелегко… друже сотник!

Злата чуть растерянно взглянула на Крука, потом на Боркуна.

— Но я… у меня…

— Командование УПА сегодня издало такой приказ. И мы счастливы поздравить тебя первыми.

Крук встал, вышел из-за стола: высокий, уверенный в себе, уравновешенный человек средних лет. Он пожал Злате руку, хотел поцеловать по-отцовски, но раздумал: в данной ситуации более уместным было не родительское поздравление, а слова привета и пожелания удачи от соратника по борьбе.

— Я оправдаю ваше доверие, — взволнованно сказала Злата.

— Убеждены в этом. А теперь слушай…

Круг говорил долго. Он старался, чтобы тон был как можно более доверительным. Злата должна почувствовать: в ее жизни наступил крутой перелом, ей доверяют полностью, с нею, наконец, советуются.

Вот как все выглядело, по словам Крука.

ОУН с трудом пытается встать на ноги. Ряды организации раздирают внутренние противоречия и свары. Угроза раскола — это более чем возможность, сейчас это уже реальность. В эмиграции возникло несколько центров, что еще более ослабило ряды националистов, и без того обескровленные поражением. Ряды ОУН практически не пополняются. Да и за счет кого их пополнять? В Германии очутилось немало украинцев: кого-то немцы вывезли насильно, кто-то бежал с ними. На тех, кто был пригнан в рейх как рабочий скот, рассчитывать не приходится. Они ненавидят фашистов, чужбину и мечтают о дне возвращения на родину. Многие уже выбрались отсюда и теперь шлют письма оставшимся: брехня, мол, что Советы всех побывавших в Германии угоняют в Сибирь, брехня, что их притесняют и ущемляют, есть работа, есть кусок хлеба, дети учатся в школах. Впрочем, среди этого контингента и не было сторонников «национальных идей». В основном это была молодежь, воспитанная Советами. И когда гитлеровцы угнали этих молодых людей в рабство, они в большинстве своем не примирились со своим положением и мечтали о возвращении на родину.

Проще с темп, кто бежал от Советов. Эти готовы служить кому угодно. Но их мало, они перепуганы до полусмерти, не желают и слышать о какой бы то ни было борьбе. Стараются спрятаться так, чтобы не разыскали и не предали суду за военные преступления. Единственная цель — пересидеть где-нибудь в щели смутные времена и эмигрировать в Америку, в Канаду, в Австралию, куда угодно. Там они придут в себя, может быть, некоторые снова обретут энергию для борьбы, так как ненависть к большевикам для них превыше всего. Но пройдет немало времени, пока это произойдет, пока они очухаются.

В свое время руководство ОУН и УПА сделало главную ставку на вооруженную борьбу. Были мобилизованы все силы. Организовать УПА и ее отряды помогли нацисты. Они дали оружие, инструкторов, наконец, создали практически на всей оккупированной территории широкие возможности для формирования боевых подразделений.

Но Советы разгромили эти подпольные сотни УПА. Их больше не существует. Точнее, они «присутствуют» б пропагандистских реляциях, а на деле… Есть, конечно, уцелевшие, остались пока нетронутыми особо законспирированные звенья связи. Но разве это силы для борьбы с Советами? Горстка песка против урагана…

Значит, все проиграно? Стать и им, людям, отдавшим жизнь националистическим идеям, лавочниками в чужих землях, приспосабливаться, попытаться создать себе и своим ближним сытую жизнь? Нет, нет и еще раз нет! Их удел — борьба до конца, до любого конца. Пусть даже нет никаких шансов на удачу — нельзя останавливаться… В эти тяжелые дни каждый должен найти в себе силы для исцеления от отчаяния, от бессилия. Только одно чувство сегодня имеет право жить в сердцах, верных знамени ОУН, — ненависть.

Крук говорил внешне неторопливо, размеренно, по нескольку раз возвращаясь к одной и той же мысли, чтобы выделить ее, подчеркнуть особо. Но в словах его и в сдержанной манере разговора чувствовалась незаурядная сила. Он умел ненавидеть — это Злата знала. И были у него очень веские причины для такой ненависти. Когда-то отец Крука владел несколькими сахарными заводами и сотнями десятин земли. Адвокат по образованию, профессиональный функционер по роду деятельности, Крук, было время, уже видел себя в мечтах министром, одним из первых людей той самой Украины, которую он стремился отвоевать у большевиков. Не вышло. Отобрали большевики родительские заводы и десятины — там теперь колхозы.