— Значит, логику побоку?

— Зачем так строго? — усмехнулся Савельев. — Логика вроде коня. Сначала взнуздай, объезди, седло приспособь, уздечку, а потом и катайся себе на здоровье. Но если из седла вылететь не желаешь, начинай с шага да с мелкой рыси, а галопом не спеши…

— Это все, конечно, очень интересно, Федор Алексеевич, но ведь наша версия все-таки и на фактах построена, не на одной логике, — напомнил Илюша, который считал, что предисловие слишком затянулось.

— Не спорю, — охотно согласился Савельев. — Но факты фактам рознь. Те факты, что у вас, только под фундамент и годятся. Я на твоих фактах, мил-друг, все, что захочешь, построю. Хочешь — дом божий, а хочешь — балаган…

— Ну, например?

Савельев откинулся на спинку стула, глянул из-под приспущенных век на Фреймана. И Илюша понял: вот оно начинается, главное. Он весь подобрался.

— Давай-ка с тобой такую сценку вообразим. Ехал, скажем, наш Богоявленский по своим коммерческим делам за город. В вагоне ему на скамейке не сиделось, на площадку вышел, может, покурить, а может, так, проветриться. Ну а на площадке еще один гражданин стоял, курил, допустим…

— Богоявленский его не знал?

— Не знал. Тот гражданин ни к Николаю II никакого отношения не имел, ни к торговле. Из уголовников тот гражданин, к примеру, был. Ну а какое знакомство у антиквара с деловым парнем с Хитровки или со Смоленского? Впервой они встретились. Стоял Богоявленский на площадке и думу думал, а тот — свою. О чем Богоявленский думал, нам с тобой без разницы, а о думах делового парня — догадывайся. Глянул он на Богоявленского — видит, карась жирный. «Пофартило», — думает. А Богоявленский у самой дверцы стоит, и рядом никого нет, а из вагона их не видно. Соблазн, а?

Теперь Илюше уже было ясно, куда Савельев клонит: обычное убийство с целью грабежа.

— Почему же ваш деловой парень не снял с трупа пальто? — спросил он. — Пальто на убитом дорогое было. Его бы любой барыга с руками отхватил. Верно?

— Верно.

— Так в чем же дело? «Фактик», который сам преступник объяснить не сможет? — съехидничал Фрейман. — Или он был настолько глуп, что не догадался снять пальто?

— А ты сам посуди, зачем ему пальто в крови да в грязи? Его с таким пальто первый же милиционер задержит…

— Допустим, — сказал Илья. — Действительно, пальто было в крови. Улика. Но на платиновом кольце крови не было, а он тоже не взял. Почему?

Савельев протянул Фрейману свою короткопалую пухлую руку. На безымянном пальце тускло блестело золотое обручальное кольцо.

— Попробуй стащи. Разве только с пальцем сдернешь…

— А зачем он убитому размозжил лицо?

— Откуда же он знал, что тот кончился? Врача-то у него под рукой не было, чтобы смерть констатировать, а вызвать из города не догадался или времени не было — торопился. Ну а лишняя гарантия в таких деликатных случаях никогда не помешает. Береженого, как говорится, и бог бережет.

— А кто был после убийства на квартире Богоявленского?

— Он же. Решил, что у карася и дома есть чем поживиться. И не ошибся.

— А как он узнал адрес?

— Из паспортной книжки. Вы же с Мотылевым паспорта Богоявленского не обнаружили, а приказчик сказал, что паспорт был всегда при хозяине.

— И, пробравшись в квартиру убитого, ваш жох, вместо того чтобы без всяких хлопот и забот взять деньги из бюро, начал трудиться над сейфом, в котором не было ничего, кроме личных бумаг убитого?

— Ах, Илюшенька, Илюшенька, — сказал Савельев, — и все ты хочешь на необъезженной лошадке без седла галопом проскакать! Где обычно-то деньги держат? В сейфе их, мил-друг, держат. И ты об этом знаешь, и я, и тот парень, с которым убитый на вагонной площадке время коротал. Откуда ему было привычки Богоявленского знать? Влез в квартиру, увидел сейф, ну, думает, вон где горы золотые…

— А почему он не забрал ценных вещей?

— Почему не забрал? Часть взял, как ты в акте собственноручно отметил. А остальные или не успел — спугнул кто-то, или не смог утащить. Работал-то он один, без напарника…

Сухоруков как-то говорил, что косвенные улики все равно что пушки: куда их повернешь — туда и стрелять будут. В одну сторону повернешь — врагу плохо, в другую — самому достанется. Присутствуя при разборе своих дел в суде, Фрейман неоднократно убеждался в точности этого сравнения. «У обвиняемого обнаружен нож. По мнению экспертизы, таким ножом убит пострадавший. Этот факт — косвенная улика против обвиняемого», — утверждал прокурор. «Если бы мой подзащитный был убийцей, он бы после совершения преступления выбросил нож. Но он не чувствовал за собой никакой вины. Поэтому-то следственные органы и обнаружили у него при личном обыске нож: ему нечего было скрывать. Приведенный прокурором факт — доказательство невиновности моего подзащитного», — с той же категоричностью утверждал адвокат.

Каждый из них прав… 'Ничего не поделаешь, таково свойство косвенных улик, не объединенных в единое целое. И Савельев, хорошо зная это свойство косвенных доказательств, умело использовал его, трактуя со своих позиций все установленные факты. Но все же были и такие обстоятельства, которые плохо укладывались в предложенную им схему. Илья это прекрасно понимал.

Если убийца искал деньги — и только деньги, зачем он забрал личные бумаги Богоявленского? Всех ценных вещей он унести не смог, а ненужные ему документы взял. Или другое — вторичное посещение преступником квартиры убитого. В чем цель? Неужто убийца рассчитывал, что он после всего происшедшего обнаружит там деньги или золото? Нет, конечно. Тем не менее преступник, который, по версии Савельева, не знал Богоявленского, всю ночь провозился в его квартире, взламывал половицы, видимо разыскивая тайник.

Неизвестно, чем бы закончилась словесная дуэль между Фрейманом и Савельевым, если бы Федор Алексеевич не прибегнул к аргументу, против которого оказались бессильны все самые обоснованные рассуждения. Прервав Илюшу на середине фразы, он спросил:

— Следы ног, которые ты обнаружил на месте преступления, можно идентифицировать?

— Эксперт считает, что нет. Но какое это имеет отношение к нашему спору?

Не отвечая, Савельев встал из-за стола, открыл дверцу шкафа и взял с верхней полки какой-то сверток. Не спеша развязал шпагат, снял газетную бумагу и поставил на стол пару ботинок фирмы «Анемир». Илюше сразу же бросилось в глаза, что каблук на левом ботинке сбит немного больше, чем на правом.

С минуту они молчали.

— Похожи?

— Да, — подтвердил Фрейман, не отрывая глаз от этих громадных, побелевших на швах ботинок, которые возвышались в самом центре стола. — Можно их осмотреть?

— Смотри сколько душе угодно. Только следов крови нет, уже исследовали. Да и какие там следы — столько времени прошло… Да, жаль, что идентификация невозможна.

— Чьи это ботинки?

— Одного делового парня со Смоленского. Есть там такой Сердюков Иван Николаевич, он же Ваня Большой.

— Рецидивист?

— Рецидивист. Две судимости, три привода. То ли приказчиком, то ли чиновником до революции числился. А потом на что пошел? «Кокаин мой, кокаин. Любит девочка мужчин…» Его в прошлом году Мотылев накалывал. Помнишь то дело, когда в представительстве «Новой Баварии» из сейфа восемь тысяч взяли? Сперва думали на него. Несколько дней в ардоме продержали, а потом, когда Булаев Федьку Щербатого размотал, выпустили. Не помнишь? Ты же это дело заканчивал…

Продолжая вертеть в руках левый ботинок, Илюша охрипшим от волнения голосом сказал:

— На одном каблуке мазурку не станцуешь. Что против него еще есть?

— К сожалению, мало что есть. На ниточке висит, да и ниточка с паутинку… Вот, почитай.

На измятом и замусоленном листке коряво было написано: «Настоящим сообщаю, что гражданин без определенного жительства Иван Сердюков, он же социально опасный элемент под кличкой Ванька Большой, при моих собственноручных глазах бесстыдно загонял Сергею Сергеевичу, коий для понта продает незапятнанным гражданам всякое барахло, бывшее в большом употреблении, а потайным образом торгует барахлом, нахально краденным у тех же невинных граждан, портсигар золотой в чехле с кистью из бархата. При сем Сергей Сергеевич шутку пошутил, что если вышепоименованный социально опасный элемент золотые россыпи открыл, что бы он, этот элемент, взял его в долю. На что ему Ванька Большой также шуткой ответил, что россыпи золотые он промывал на Малой Дмитровке и что там так сыро было, что опосля его ревматизм скрутил. На что ему Сергей Сергеевич опять же сказал, что было ли дело мокрым или сухим, ему по касательной, а за тот портсигар больше двух червонцев дать нет никакой возможности. Делая это высказывание, Сергей Сергеевич, уже безо всякой шутки, выругал матерно работников доблестного столичного уголовного розыска, нахально обозвав их лягашами и другими малоцензурными словами. И еще он сказал, что евонная торговля из-за доблестных работников столичного уголовного розыска завсегда пахнет домзаком, а что ему, Сергею Сергеевичу, кормить клопов в домзаке нет никакой большой охоты, а с двумя червонцами можно дернуть роскошной жизни на всю катушку. На что ему социально опасный элемент Ванька тоже безо всякой шутки сказал, что за дешевле трех червонцев он портсигара все одно не отдаст и что Сергей Сергеевич непорядочный исплотатор, а если глянуть в микроскоп, то и клоп вонючий. Сергей Сергеевич обиделся, но драться не стал и еще червонец за портсигар накинул. А опосля они вместях алкоголизмом занимались, распивая водку самогонного производства. А будучи сильно выпивши, марафету[23] нюхали, и Ванька Большой хвалился, что вскорости он, Ванька, таким богатым будет, что запросто весь Смоленский купит и продаст и доблестным работникам столичного уголовного розыска кукиш покажет».